Я ЗАБОЛЕЛ Болезней                поэту                         бессмысленно бояться, От болезней                      поэту                               никуда не деться. Поэт обязан                     всю жизнь воспаляться, Болеть воспалением                                    воли и сердца. Но эти болезни                           не валят в постель. А гонят              в земную                              кипящую стужу, Несут           из комнаток-крепостей Прямо наружу. И мечется поэт                           в густотах этих И рвется                сквозь время                                      к времен основе, Пока шальной и дюжий ветер Его не пронзит,                           не сомнет,                                             не разломит. Тогда           поднимается воротник, Тогда           порошки покупаются                                                белые. Становится чуточку лучше                                               от них, И снова поэт                       суетится и бегает. И жгут дуновения                                жестче огня, Но он           сдаваться не хочет                                           без боя... Вот так              схватила хвороба                                            меня За самое горло                          перед самой весною. Я слег в подушки,                                горел,                                          молчал. И чувствовал                        (это не часто бывает!), Как время                  идет                          из каких-то начал, Течет сквозь меня                               и меня размывает. Окошко стыло,                          искренне синее, Недоступной близостью                                          до слез дразня. Под этим воздухом,                                   за этим инеем Работают                 здоровые                                мои друзья. В городе одном                            их обитает двое. Один —               годами сгорбленный,                                                   но юный вполне, Переживающий                            все живое, Себя         пересматривающий                                          по мне. Я для него                  не просто я, А жадный наследник                                     и сколок с тысячи. Он — нежен и грозен,                                       отходчив и яр, Он кем-то                  из вод закристаленных                                                         высечен. Он неповоротлив,                                но не от ленивости, А от перегруза                          и величины. В нем слито                      дряхленье                                       с сияньем невинности. В нем страсти                         в борение                                          вовлечены. А он          все захватчивей,                                      легче и пристальней С каждым отзвуком,                                    с каждым днем. Следит              за смертельною битвою                                                       издали, Как будто                  все это                              бушует не в нем. Кровавость                     ему не ужасна                                              и клюквенна. Он знает цену                         всем                                  и всему. Сколько               любимого                                перелюблено! Сколько               любимо                             будет ему! Сколько он                     вознесет,                                     соберет,                                                   покарает! Сколько жизней                             за жизнь                                            он переменял! ...И тут же, где-то                               рядом,                                          вторая. Нет, самая                   первая                               у меня. Она        еще только что                                  вышла за двери И, шумами жаркими                                   оглушена, Не может                 обресть                              неколебимой тверди, Такой же прозрачной,                                       как вышина. Ее     еще нет.                    Она вся                                  еще в поисках И жжет              себя ненавистью                                           сгоряча. Так мать,                 почуявши рези                                           у пояса, Клянет нерожденного,                                       тихо крича. А выйдет                 из тела                             горячий,                                            кровавенький И — склонится слепо,                                       и слипнется с ней. Усталость пройдет,                                  отпечатавшись в памяти, И все          расплывется в слезе,                                              как во сне... И, может, затем,                             что она                                          не явилась И все еще бродит                               в сверкающей мгле, Земля           еще родственней                                        мне полюбилась За то,           что она                        уже есть                                      на земле. Она прорывает                           огромные версты, Подходит                  к постели моей больной, Садится на стул                            по-домашнему просто И долго-долго                         молчит со мной. Я руки свои —                          побледневшие,                                                    свявшие — Кладу           в тончайшие пальцы                                               ее. "Вера, рассказывай!                                   Вера,                                            спрашивай! Как протекает                         житье твое? А я —            вот видишь —                                     немножко сломался. Боюсь,            безделье                          в привычку вгнездить. Массы работают.                               Работы — масса. Надо звонить,                         докладывать,                                               ездить. Только теперь                         прояснело мне:                                                    это Широкому сердцу                                стены узки. Ты читала                  сегодня                               газету? Париж            еще французский? Столько               нужно                          стихов написать! Болеть —                  всего страшней                                            и бесполезней. Ну, кто просил                          надо мной                                            нависать Эти темнющие                           болезни! Спасибо, Вера.                           Я устал. Ты придешь                      еще ко мне                                         или нет? Я совсем                невыносимым                                         стал. Извини.               Я знаю:                            это — бред..." Это бред,                 но мне                            и вздраве                                            верится В твой приход,                          вносящий                                           силу                                                   и покой. Ты далеко.                    Но куда                                 пространству                                                        мериться С нашей молодостью,                                      огневой такой. Стынут стены.                           Я в стенах пылаю. Пусть           густятся смерти                                      надо мною                                                         тучею! Ты — моя единственная,                                            моя                                                   былая, Настоящая                    и грядущая! 1939