|
А было это вот столько лет назад. И еще пол-столька. И четверть-столечка. Мишка тогда еще по гастролям промышлял, и лишние знакомства ему были не на что. Но от тюрьмы да от сумы... — сами понимаете. Короче, втюрился он в нее по самую маковку. Да и то сказать, она того стоила: личико рисованное, прическа рифифи, пальчики змейками, губки — что тебе ландриновский леденец! То есть не из наших, подзаборников, а самая что ни на есть элитная штучка.
Нет, поначалу-то держался. С его ремеслом без фасона никак. Но работать приходилось как раз там, где кучкуются нашпигованные деньгами отдыхающие. Нет-нет, да и наткнешься на зазнобу. Как она туда прилетела, и кому родня, — не докладывают; да и что зазря голову ломать? Мишку жалко. Совсем парень стал не свой. Пошли всякие глупости. Захотелось лишний раз милые глазки на себя притянуть. Например, проходит мимо, будто случайно, — и делает вид, будто подобрал с земли заколку с бриллиантом: "Мадам, это не Вы обронили? Нет? Ну и ладно, возьмите себе, Вам оно будет к лицу". По счастью, она никогда на люди с такими "найденышами" не показывалась. А то бы скандалу на миллион. Потом-то Мишка подходил умнее: сбывал барыгам побрякушки — а с деньгами куда вольготнее! Эдак, прикупить в присутствии пассии какую красотулину, да тут же и преподнести, с выражением полнейшего обожания. Какая женщина устоит?
Понемногу дамочка привыкла. От привычки рукой подать до привязанности, от привязанности — до укромных фантазий... А отличить фантазии от любви не всякому мудрецу по породе.
Стали чаще видеться. Не ходить парочкой, конечно, — тут Мишка рылом не вышел, — но можно вместе гулять и через головы предписанных компаньонов. Даже поговорить иногда — под случай салонной беседы, а то и наедине. Вот, с одной такой оказией, Мишка и расхрабрился, и выложил как на духу, что нет ему в жизни радости кроме как от нее, и готов он по ее велению горы свернуть. Девица, понятно, совсем не удивилась. Уж это она давным-давно в нем вычитала. А применения великим порывам так и не нашлось:
— Да мне, ведь, ничего и не нужно — у меня все есть...
— И что, прямо-таки никаких желаний?
— Никаких. Ну, разве что, какие-нибудь женские капризы.
— Например?
— Вот, иногда хочется, чтобы не было больше прямо под моими окнами, на площади, этого базара. Чтобы не галдел народ с утра до ночи, ни мелькания денег, ни жадных глаз. Пусть будет чисто и красиво, фонтанчики и цветы... Нет, право же, это нелепость! Всегда можно поехать кататься к морю, или в луга. Но иногда поздно вечером возвращаешься мимо запертых лавок да ларьков и думаешь: а вот бы полыхнуло оно! — то-то чудесный фейерверк...
Промолчал Мишка. Вроде бы, за шутку сошло. Но отрава в душе осталась. Долго ли, коротко, а собрались тучи и над его головой. Давно бы ему поменять обстановку. Но ходил по краю ради нее, слишком долго — и подставился. Значит, пора когти рвать. И решил напоследок вычудить...
Как он все устроил — тут надо в науках соображать. Возможно, кого-то нанял, из соображающих. Но представьте картинку: центральная площадь, губернский дворец, роскошные заведения для богатых постояльцев, всякие там арки-колоннады, пальмы в кадках... А посреди площади старинный рынок, где тысячу лет торговый люд улаживал дела, и собирался еще столько же. После дневных трудов стихло, народу — никого, и даже сторожа нет, потому что и так, вроде бы, все у всех на виду. Вечер, луна веселая, звезды по небу горстями... Сплошное благолепие. И тут взмывает ввысь огненный столп — и торговое место съеживается на глазах, превращается в обугленное воспоминание. Да еще так совпало, что большой праздник на носу, и в лавках запасли хлопушек да шутих. Рвануло разом — и пошло плясать по верхам, — мурашки по коже.
Тут и хозяева начали потихоньку съезжаться на огонек. Ну, вы же знаете этих жадюг: возьмешь у кого пряник — скажут, воз харчей украл! Такой вой развели — до самого высокого начальства донеслось. Разъярились господа — и припомнили Мишке все по пунктам, бумажка к бумажке. Он-то следил за салютом из укрытия, и собирался немедленно линять из города. И все бы хорошо — если бы не помрачение в мозгах от любви. Дай, думает, нарисую хотя бы прощальную записку... Чтобы пришло ей письмо, когда я уже далеко, и выдавило какую ни на есть слезу. Пробрался незаметно до хазы — а там уже ждут: кучер с кнутом, да пара легавых.
Судить решили быстро — но прилюдно, чтобы обозленным купчишкам державное бдение продемонстрировать и возможные беспорядки пресечь на корню. Мест свободных ни одного, а с галерки — чуть не гроздьями. Целый час приставы наводили тишину, распихивали самых ретивых. Когда стало слышно, что на амвоне говорят, приступили к опросу свидетелей. Тут ничего интересного... Как водится, навесили на готовое все подряд, от потери сапог до прошлогоднего краха на бирже. Прошловечернее представление в этой компании скромно притулилось с краешку. И вот, когда пожизненная каторга уже готовилась привечать нового поселенца, чудо свершилось: вошла она. Его любимая. Во всем великолепии, со всеми своими капризами. Будто солнце брызнуло сквозь разрывы туч. Очумелый народ непонятно зачем расступился, пробросил коридор в толпе — как по лучу. Идет она королевой, из одного конца залы в другой, прямиком к мишкиной скамье, подходит, смотрит ему в глаза... И вдруг обвивает нежно рукой вокруг шеи — да целует в губы, крепко и долго. Публика в полном отрубе, глядят как завороженные. Сначала никто и не понял. Он, ведь, вроде, как сидел — так и остался. Только на поручень плотнее налег. Потом выяснилось: в другой руке у нее маленький дамский пистолетик, и засадила она ему пулю под самое сердце. Пока дошло, пока шумели да пихались локтями в бок — ее и след простыл.
Дальше какой суд? Доктор (из блатных) сказал: извлекать сейчас — убить наверняка; а так есть хоть какой-то шанс, что вытянет: один из тысячи. В общем, вытолкали народ из залы, а Мишку дворами вынесли, на телегу — и к бабке Анисье, куда еще? Она травки знает, да с нечистой силой накоротке.
Наш брат живучий. Долго он валялся без памяти — но в конце концов пошли прояснения. Говорят, приходила она к нему ночами: то ли на самом деле, то ли в бреду. Сидела рядом и молча держала за руку. Через то и вернулся.
Что с ней дальше стало, неведомо. Конечно, дело замяли. Там, наверху, свои ходы. Исчезла из города. Но не из мишкиной судьбы. Под сердцем-то так и осталось. Чуть что — шевелится, крутит в дугу. Так что с прежними делами по-любому пришлось завязать. Дружков нет, капитала по молодости не сколотил. Куда теперь? Принимать-то его побаивались, из-за прошлых заслуг. Поначалу Анисье помогал коренья копать. Потом повадился ходить на берег, ветер заговаривать. Облюбовал укромную бухточку за скалой, по правую руку от первого мола. Построил развалюху из обломков, чего нанесло. Что он там делал — бог весть; но молва шла странная. В конце концов повелось у местных рыбаков перед морем заглянуть к Мишке, занести какую-нибудь полезность, да совета спросить. Он иногда и не скажет ничего — а на душе как-то больше ясности, и добыча шла. Бывало, что отговаривал, — опять же, без лишних слов. Не обижались — потому что погода и в самом деле вставала сердитая; были случаи, когда пренебрегали советом — и до берега не добрались.
В курортном месте всякий курьез в ходу. Превратился Мишка в городскую достопримечательность. Уже не только рыбаки навещали — но и круизные капитаны, и даже, вроде бы, военных там видели... Мишке что? — место не купленное, всяк волен пожаловать. С другой стороны, отвлечься от сердечной раны. Только слишком уж много стало этих отвлечений. В город хоть не выходи. У себя тоже не спрячешься.
Когда померла Анисья, стало совсем невмоготу. Раньше-то все лишнее из подарков к ней сносил: она знала, кому нужней. Перенять некому — сплошная неуютность. Кое-кто из горемык сам приходил. Но все реже и реже. Бедноту власти затеяли из береговой полосы выдавливать, — сплошные виллы, да клубы... Дескать, благоустройство.
Ну и, в самую непогодь, бывало, спрятаться подальше от беды... Тоже негде. На порог не пустят, и прошение подать — как? Официально-то его давно уже списали в покойники. Пока не мелькал нигде — вроде бы, все равно. А тут объясняй, кто и откуда...
Об ту пору как раз оно и грянуло. Сколько лет прошло — а такого штормяги старожилы не упомнят. Хмурилось загодя, и братва снасти попрятала; что покрупнее — вывели на рейд. За хлопотами про Мишку совсем забыли, а в самый разгар кто же проведать решится? Берег целиком ушел под воду, пена кругами, деревья с корнями рвет.
Через пару дней успокаиваться начало. Собрали команду расчищать завалы да пострадавших выручать. Один участок за другим, — так и до мишкиной бухточки добрались. А там — пустота. Смыло хибару, со всеми причиндалами, — будто и не было ничего: галечник да водоросли. И выручать уже некого. Никто с тех пор Мишку не видел. Море-то, оно не жадное: тела обычно отдает, даже если не сразу. Но тут — никаких следов, сколько ни ждали. Со свинцом в сердце — какая плавучесть? И только, сказывают, нашли на месте хижины маленький дамский пистолетик...
|
