Буржуазная политэкономия любит говорить о деньгах и не любит говорить о живых людях. Продуктами человеческой деятельности она интересуется лишь поскольку их возможно купить или продать — то есть, превратить в товар. А товар — это уже не вещь, это представленное вещью общественное отношение. То есть, нечто идеальное — и можно абстрагироваться от грязи бытия ради возвышенных фантазий о гармонии труда и капитала, буде восторжествуют каноны строгой экономической науки... Разумеется, буржуазной. Потому что человеческая наука не для того, чтобы себя кому-то навязывать, а для того, чтобы честно изучать, как оно бывает и предполагать на этом основании, как оно могло бы быть.

Так вот, есть простой факт, который не берутся оспаривать самые упертые рыночники: чтобы изо дня в день воспроизводить себя и сообщество, человеку требуется энное количество вещей определенного качества, и без этого никакое иное воспроизводство просто невозможно. Далее, для производство данной конкретной вещи необходимы вполне материальные предпосылки в виде комплекта исходных компонент (включая сырье и полуфабрикаты разного уровня) плюс то, чем все это в конечный продукт возможно превратить (включая органические тела или их взаимодействия в рамках коллектива). Наконец, сам собой продукт обычно не появляется, и требуется приложить какие-то усилия, соединить технологии с природой и придать материалу нужную форму. Заметим: не какую-нибудь форму, а именно ту, что требуется. Не абстракт продукта, а полезную вещь. Именно это последнее обстоятельство начисто потеряно в теориях рынка, где один продукт ничем не отличается от другого, ибо их различия сняты в стихии товарного обмена, превращающей индивидуальность качеств в чистое количество, в стоимость, так что на место реальной пользы встает бессмысленная корысть.

Конечно, буржуазный экономист может рассуждать об отраслевой структуре производства, о подобии, взаимозависимости и дополнительности продуктов, — наконец, о различии товаров и услуг. Но поскольку целью производства он полагает одно лишь получение прибыли, а вовсе не удовлетворение наших насущных потребностей, одна абстрактная "отрасль" как две капли воды похожа на другую, а любая мера объема продукции нужна лишь затем, чтобы умножить ее на какую-нибудь цену и прийти, наконец, к рыночно конвертируемой сумме в деньгах. Соответственно, потребность в том или ином продукте на базаре сводится исключительно к денежному выражению; по сути дела, речь идет не о потребности, а о возможности продажи —и для этого даже придуман специальный термин "платежеспособный спрос" (никакой иной спрос рыночника, по определению, не интересует).

Понятно, что при таком раскладе любая полезная деятельность превращается в абстрактный труд, процесс производства стоимости; отдельно взятый человек экономиста интересует лишь как единица измерения этого абстрактного труда, и в этом плане он ничем не отличается от любой иной производственной единицы — остается только форма: "физическое лицо". Точно так же и потребление теряет собственно человеческий смысл и превращается в абстракцию вложения денег, так что и люди, и предприятия, и целые отрасли универсально трактуются как "центры затрат" (cost center). Возможность подобных "упрощений" связана с иерархичностью субъекта деятельности: всякий субъект по существу коллективен — и сознательные одиночки представляют социальные группы, как минимум, самим фактом своей сознательности. Однако одно дело — многоуровневая экономика, разнообразие форм деятельности, а совсем другое — плоский рынок, сплющенная иерархия в которой субъекты производства или потребления формально идентичны, представлены только одной из сторон — размером капитала.

Мне возражают: в том и сила науки, что все богатство природы она умеет свести к нескольким абстракциям, единообразно представить внешне несопоставимые уровни бытия. Когда второй закон термодинамики формально объединил механическое движение, теплоту, химические превращения и квантовые эффекты, это значительно углубило наше понимание природы и дало мощный импульс развитию наук и технологий. В физике мы можем говорить о сохранении и превращении энергии — почему в экономике нельзя ввести столь же универсальную меру, стоимость?

Аналогия вполне законная; из нее можно делать далеко идущие выводы. Если, конечно, не забывать, что, помимо энергии, в физике имеется немало других понятий, дополняющих неизбежную однобокость энергетических представлений. Например, сохранение энергия в физике связано с однородностью времени; аналогично в капиталистической экономике возможны состояния относительного равновесия, когда объем общественного богатства в целом сохраняется, и характер движения определяют процессы перераспределения капитала. Но точно так же, как в физике уход от равновесия может привести к существенным изменениям в строении систем и потребовать иных способов описания, расширенное производство рано или поздно требует перестройки всех общественных отношений, вплоть до устранения из практики понятий собственности и капитала. В такой экономике также возможны разного рода количественные оценки — но они вовсе не обязаны опираться на товарный обмен.

Например, "макроскопический" подход может исходить их предположения, что в каждый момент экономического времени мы знаем наличное количество каждого продукта в обычных для него единицах измерения (штуках, тоннах, квадратных километрах — или, скажем тиражах публикаций, посещаемости или индексах цитирования). Можно оценивать изменения этого количества за малый отрезок времени — но достаточно большой, чтобы вместить множество циклов производства-потребления. Очевидно, полное изменение количества каждого продукта получается как разность произведенного и потребленного количества. Буржуазный экономист не преминет добавить также величину "естественного" приращения или убыли — якобы, для учета вовлекаемых в производство природных ресурсов, возникающих и разрушающихся без участия человека; сюда же входит "естественная" амортизация — старение и ветшание произведенных человеком вещей (или научных теорий). На самом же деле никакой природный процесс не может произвести ни одного продукта; продукт создаются в деятельности, и только в ней. Природные вещи участвуют в производстве и потребляются на в своем природном виде, а в особой, опредмеченной форме: чтобы ввести какую-то вещь в употребление (или вывести их него), надо произвести определенное сознательное действие. Человек (как сознательное существо) не просто использует природные ресурсы — он использует их как элементы культуры, предполагающей подобное использование. В каких-то случаях человек ведет себя подобно животным, или неразумной стихии, — но здесь мы выходим за рамки собственно человеческого, а следовательно и за рамки экономики.

При данном конкретном способе производства изготовление единицы продукта требует потребления вполне определенного количества других продуктов. Точно так же, расходуется каждый продукт на вполне определенные цели, в заданной пропорции. В линейном случае дело сводится к заданию своего рода "структурных коэффициентов", описывающих зависимость одних отраслей от других. Учитывая, что в равновесной экономике относительное количество продуктов (экономический профиль) не меняется, получаем систему уравнений экономической кинетики, с которой потом каждый разбирается с учетом собственных склонностей. В плановой экономике постановка экономических задач легко учитывается заданием ненулевых темпов изменения для ключевых продуктов — и полученная неоднородная система позволяет заняться поисками оптимальных путей удовлетворения наших потребностей.

Подобная технология допускает сколь угодно развитые экономические модели, построенные, что называется, без единого гвоздя — то есть, нигде не прибегающие к понятиям стоимости или цены. Заметим, что способность людей что-либо производить здесь не принимает форму рабочей силы и не противостоит всему остальному, воспроизводится как всякий другой продукт. Ясно, что подобная простота с неба не падает — за нее еще надо побороться, до нее надо дорасти. Капиталистическая экономика расщепляет материальную и духовную культуру на формально независимые области, воздвигает между ними искусственные барьеры: вместо непосредственного использования продукта A в производстве продукта B мы должны сначала произвести рыночные эквиваленты продуктов A и B (стоимость), и лишь по итогам рыночных спекуляций в какой-то мере допустить производственное использование. Понятно, что такая система экономически неэффективна — и утвердиться она могла лишь в условиях отсутствия чего-либо относительно разумного.

С точки зрения вышеописанной макроскопической картины, внедрение рыночных отношений означает эффективное расширение набора возможных деятельностей и состава производимых (и потребляемых) продуктов. При этом значительная часть наличных ресурсов и труда идет тогда не на общую пользу, а на сохранение капиталистической системы, сферы рыночного обмена. Вместо производства реальных вещей — нечто мнимое, не для пользы, а для барыша. Можно было бы формально отразить это в кинетической модели, полагая количества такого продукта мнимыми числами; вся экономика тогда распадается на действительную и мнимую части. Поскольку же одни продукты связаны с другими в целостности способа производства, каждый продукт в конечном итоге "расщепляется", становится комплексным: отчасти он производится для удовлетворения человеческих потребностей — а отчасти ради продолжения базара. Созидание и разрушение переплетаются настолько, что одно от другого уже и не отличить...

Если оставаться на уровне метафор, можно вспомнить о математическом значении мнимости как корне из отрицательного числа; точно так же, корни рынка в недостаточности чего-то жизненно важного — и наоборот, корни всяческих дефицитов врастают в рыночные интересы. Комплексные числа в математике (и физике) есть просто удобный способ формально изобразить вращение; связь с обращением капитала вполне прозрачна.

На самом деле, аналогия выходит за рамки чистой метафоричности. Детально развивать эту тему придется где-нибудь в другом месте — но пару намеков почему бы не подпустить?

С самой общей точки зрения, продукт есть единство объекта и субъекта — и потому имеет объектную и субъектную стороны, становится элементом как материальной, так и духовной культуры. И воспроизводится в деятельности целиком, в единстве этих противоположных и взаимодополняющих сторон. Есть вещи — а есть отношения людей по поводу вещей. Не бывает одного без другого. Отношения собственности — частный случай. Самое примитивное. Но даже когда капитализм уйдет в далекое прошлое, люди будут руководствоваться не только практическими мотивами — но и чем-то еще, формально бесполезным и дополнительно нагружающим экономику. Реальной экономике всегда сопутствует идеальная. Но разумность состоит в том, чтобы не принимать собственную тень за меру всех вещей, не подчиняться стихийно сложившимся условиям воспроизводства, а намеренно допускать в общественном хозяйстве определенную степень мнимости — ради вполне практического результата, — и столь же свободно менять организацию производства при действительной необходимости.