Главное внутреннее противоречие любой экономики — между уровнем производства и спросом. Человеческие потребности всегда опережают рост производительных сил — это фундаментальный экономический закон, указывающий, что развитию экономики нет конца, и всегда найдется, куда двигаться дальше. Но продукты производства редко попадают напрямую к потребителю; общественное богатство должно как-то распределяться между претендентами, а способы распределения в разные эпохи различны.

Простейший механизм распределения — захват и поглощение: только добыли что-то — и сразу же его потребляем, не задумываясь о нуждах других и общества в целом. Так ведут себя низшие животные, с их примитивным метаболизмом. Этот тип реакций обычен для совсем маленьких детей; как правило, в процессе социализации он подавляется. Однако рецидивы такого вытесненного поведения прослеживаются и во многих поступках взрослых, и мы определяем их как антиобщественные, преступные или как психическое отклонение.

Уже у высших животных наблюдается другой тип поведения, когда доступные блага распределяются в соответствии с положением каждого в некоторой структуре доминирования. По сути, этот тип распределения мало отличается от поглощения — только особи более высокого ранга могут потреблять добытое другими. Это предполагает определенный уровень коллективности и разделения функций: добыча группы рассматривается как результат совместных усилий, а не индивидуальное достижение, и поэтому принадлежит она группе в целом и должна распределяться по групповым ролям. В животных сообществах ранг его членов обычно определяется физической силой, которая на этом уровне прямо связана с жизненно важной способностью добывать пищу. Структура доминирования часто устанавливается демонстрацией или применением силы в отношении особей низшего ранга, вплоть до их уничтожения.

На еще более высоком уровне различные формы общественного поведения животных встраиваются в организм через инстинкты и условные рефлексы; это может создавать впечатление врожденной социальности. Так, домашняя кошка может принести котенка с улицы и покормить его — или, бывает, стащит кусок масла у соседей (поймает мышь) и принесет своим человеческим компаньонам... Такое общественное поведение уже не требуется навязывать — интересы группы стали органическими интересами животного.

Похожие ступени наблюдаются и в истории человечества, но уже на другом базисе. Поскольку животное не производит блага, а только добывает их, его положение в структуре доминирования зависит от условий жизни группы, оно не является характеристикой индивида. Иерархия довольно подвижна, и может перестраиваться по мере изменения физического состояния членов группы. Роли не принадлежать индивидам; напротив, индивиды вписываются в структуру. В человеческом обществе мы уже видим стабильные социальные позиции, определенные объективным развитием способа производства и соответствующей организацией общества. Соответственно, вес биологических факторов (и в частности, индивидуальных качеств) в установлении обязательств и привилегий оказывается пренебрежимо мал, и доступная каждому доля общественного богатства определена социально.

Человечество начинает там, где биологическая эволюция достигает своей кульминации — и встроенная социальность поведения у человека является исходной предпосылкой. Но формы социальности выстраиваются у каждого под воздействием общественного устройства.

В развитии любого общества выделяются основные этапы — общественно-экономические формации, а каждая формация характеризуется доминирующим способом производства и соответствующим способом потребления. Присущий данной формации способ распределения связывает производство и потребление, а достигнутый уровень кооперации показывает, как распределенные ресурсы участвуют в новом цикле производства:

Способ распределения — один из аспектов общественно-экономической формации, и должен рассматриваться в общем контексте экономического развития. Формы распределения зависят от достигнутого уровня производительных сил и не могут быть установлены произвольно без изменения способа производства и способа потребления, они требуют определенного уровня производительности труда.

Экономика первобытнообщинного строя характеризуется низкой эффективностью и скудностью доступных ресурсов. В таких сообществах распределение неизбежно становится "прагматичным": требуется обеспечить выживание группы — и блага распределяются прежде всего между теми, кто может быть для этого полезен. В XX веке такой тип распределения возродился во время первой мировой и последующих войн, при острой нехватке медикаментов в полевых условиях, в понятии "триаж" (медицинская сортировка). При ослаблении нормальных экономических механизмов способ распределения деградирует до первобытного уровня, хотя бы и в осовремененном варианте. Впоследствии американские идеологи распространили этот принцип на общество в целом.

На смену первобытнообщинному строю приходит новая стадия, собирательно именуемая цивилизацией. В обществах этого уровня распределение потребление опосредуется отношениями собственности, а способ распределения приобретает форму присвоения. Производительность труда уже достаточно высока для удовлетворения минимальных биологических потребностей, однако недостаточна для достижения социального равенства.

В истории цивилизации три основных общественно-экономических формации: рабовладение, феодализм и капитализм. На каждой из этих стадий свои способы распределения, но различие их лишь в конкретных формах присвоения, и между тремя формациями много общего. Важно, что присвоение всегда ведет к преимущественному положению части общества и возможности обладать гораздо большей долей общественного богатства по сравнению с теми, кто это богатство производит. В результате богатые могут управлять бедными, а те вынуждены подчиняться навязанным сверху законам. Меньшая часть общества эксплуатирует трудовые массы в своих собственных интересах, подавляя их способности и желания.

Три эксплуататорские формации различны по форме социального неравенства, в соответствии отношением различных общественных слоев к собственности. Так, рабы, как правило, лишены собственности и сами рассматриваются как собственность; все, что они производят, присваивается рабовладельцем. Таким образом, общество явным образом расщеплено на два основных уровня (класса): те, кто может иметь собственность, и те, кто ее полностью лишен. При феодализме все члены общества могут в ограниченной мере обладать собственностью, но продуктивные слои по-прежнему подчинены высшим сословиям (хотя и не являются, вообще говоря, их собственностью) и вынуждены отдавать им плоды своего труда. Но только при капитализме присвоение приобретает подлинную универсальность, и каждый вправе иметь любую собственность без формальной обязательности с кем-то делиться.

Конечно, в действительности чистых абстракций не бывает — и в истории тоже. Можно обнаружить в капиталистической экономике черты феодализма, рабовладения и даже первобытнообщинного строя — это его глубинные слои. Например, государственное регулирование экономики всегда выходит за рыночные рамки, использует внеэкономические рычаги (в основном феодального характера). Аналогично методы "теневой экономики" (которая в некоторых странах может быть весомее экономики легальной) зачастую напоминают рабство. Общинность занимает при капитализме особую нишу, будучи представлена пестрым клубком (формальных и неформальных) саморегулирующихся ассоциаций, выступающих на рынке в качестве коллективного собственника.

Основной закон распределения на этапе цивилизации гласит: доля совокупного продукта, присваиваемая каждым субъектом (и, следовательно, объем его гражданских прав) пропорциональна уже накопленной им массе собственности. У кого ничего нет — полностью бесправны. В эпоху рабовладения это явное требование — при капитализме оно действует как динамический принцип.

Однако экономическое и социальное развитие никогда не прекращается. Цивилизация стала диалектическим отрицанием первобытнообщинного строя — по логике, ей на смену должна прийти более развитая экономическая система.

На стадии постцивилизации возникают принципиально новые экономические механизмы. Она преодолевает эксплуататорский характер экономики, основанной на присвоении. Как отрицание отрицания, этот уровень должен воспроизводить какие-то черты общинного строя, но в преобразованном виде, сохраняя достижения цивилизации. Сейчас трудно вообразить себе новые формы распределения. Весьма вероятно, что само противопоставление производства и потребления со временем изживет себя, и особая система распределения станет вообще не нужна, равно как и общественное регулирование совместной деятельности. Что-то вроде поставки по первому требованию, в разумных рамках, — это предполагает как высокую эффективность производства, так и развитую культуру потребления. Разрыв между потребностями и возможностью их удовлетворения станет явлением преходящим, и все желания людей (включая выходящие за рамки среднего уровня жизни) должны со временем исполняться. Это касается и таких продуктов, которые по своей природе уникальны, а также деятельностей, требующих огромных ресурсов. Хорошо сбалансированная экономическая система может иногда позволить себе быть расточительной.

Теория указывает, что столь высокий уровень развития вряд ли достижим на стадии постцивилизации, — это перспектива более отдаленного будущего. Постцивилизация — это все еще экономика внутреннего разделения и ограничений, и ей нужно как-то справляться с неизбежной нехваткой ресурсов и невозможностью ответить на любой спрос. Здесь уже нельзя опираться на традиции (как в первобытной общине) — но отпадает и произвол собственника (как на стадии цивилизации). Формально, иерархическая логика предсказывает, что регуляция экономических процессов на этапе постцивилизации должно определяться направлениями их объективного развития. Понятно, что для этого человеческий разум должен стать достаточно зрелым, чтобы сознательно конструировать будущее, а не просто дожидаться его. При капитализме о разумности говорить не приходится.

Пусть тогда наши попытки предвосхитить отдельные черты экономики будущего будут чем-то вроде мысленного эксперимента, игрой ума. Возьмем уже упоминавшуюся систему триажа, которая возрождает элементы первобытнообщинного строя в экстремальных условиях, при уровне обеспечения существенно ниже общественно достаточного. Традиционная теория предписывает сконцентрировать имеющиеся ресурсы там, где вероятнее всего ожидать эффективной деятельности или достижения каких-то общественных целей. Считается совершенно бесполезным расходовать ценные запасы на тех, у кого все равно "ничего не выйдет". Иногда дать явное обоснование затратам бывает сложно — однако это, скорее, исключения, не отменяющие общей направленности. Часто идею триажа иллюстрируют колоколообразным графиком гауссоиды, с максимумом в зоне оптимальных затрат и дисперсией (шириной) распределения связанной с количеством доступных ресурсов.

Такая схема совершенно не годится для универсальной экономики отдаленного будущего, в котором экономика достаточно мощна, чтобы удовлетворить любые разумные потребности, и речь идет о распределении излишков (то есть исполнении желаний, выходящих за рамки обычного). Однако даже на стадии постцивилизации характер логики совершенно меняется. Экономика уже в состоянии стабильно поддерживать базовый уровень активности, и для общества гораздо важнее сосредоточиться на проблемных областях, поскольку именно там вероятнее всего ожидать нестандартных решений, революционизирующих экономическое развитие. Хорошо известно, что самые яркие открытия обычно возникают там, где исследования признаны бессмысленными и далекими от практики; люди, работающие над такими задачами, должны интеллектуально опережать свое время — и как раз они меньше всего способны выжить в критической ситуации, требующей более примитивного поведения. Поэтому стратегия постцивилизации в области распределения — это нечто вроде "триажа наоборот", когда дополнительные ресурсы концентрируются именно в периферийной зоне, пусть даже за счет понижения среднего уровня потребления для общества в целом — ради возможного прорыва в будущее.