Если обратиться к данным первой всероссийской переписи населения 1897 года, в глаза бросается статистика: в целом по стране умеют читать и писать примерно 37% взрослых мужчин и 16% взрослых женщин. Разумеется, есть колебания от одного региона к другому — но погоды это не делает. Факт, так сказать, на морде. И это при том, что еще в середине XIX века пошло вширь движение за всеобщую грамотность, и работали по городам и деревням тысячи подвижников-просветителей... После революции образование стало всеобщим и обязательным, но еще долго старшее поколение предпочитало обходиться без букв. В конце концов, общими усилиями, победили массовую неграмотность и перешли на уровень массовой безграмотности. Вроде бы, прогресс. Читать умеют все, писать (с грехом пополам) тоже. Ну и что? Отрапортовали чин-чинарем — а как дальше будем жить?

Нельзя сказать, что просвещенная Европа в начале XX века уж очень блистала массовым просвещением. Даже имея за плечами на тысячу лет длиннее письменной истории. Но постепенно мобилизовались, образовались — и вляпались в ту же проблему: а на фига? Люди учатся в школе, сдают все положенные экзамены — и начисто забывают о своем образовании, едва освободившись от нудной обязаловки. Во Франции даже термин специальный изобрели для тех, кто учился-учился, да так и не выучился: illettrisme (в отличие от простой необразованности: analphabétisme). На международном уровне стали говорить о "функциональной неграмотности", и здесь на первое место гордо вылезают Соединенные Штаты — им положено быть впереди планеты всей.

Конечно, есть полторы дюжины стран где с обычным ликбезом не все благополучно, и надо еще пройти этап минимальной образованности, чтобы понять проблемы "цивилизованных" наций. Но в целом мир уже стоит на какой-то грани — хотя и не очень понимает, на какой.

Как над этим думать? Очевидно, следует прежде всего выяснить, откуда ноги растут, и почему вдруг потребовалось обучать людей грамоте. Действительно: тысячи лет обходились — а тут приспичило, и стали требовать поголовной образованности. Найдем корни — можно обсуждать варианты будущего. А корни, как водится, экономические. Современные технологии чем-то отличаются от первобытных, и это выдвигает на первый план письменную речь, по отношению к речи устной или невербальной коммуникации. Чем именно? Как раз тем, что отличает письменную речь от прочих — универсальной опосредованностью. Язык вообще возникает, когда слово опосредует действие, и становится возможным передать эстафету деятельности от одного члена общества другому посредством некоторого продукта, напрямую к этой деятельности отношения не имеющего. Первоначально такая подстановка во многом зависит от личного контакта, поскольку несовершенство (неразвитость) первобытных языков требует подстраховки слова действием — чтобы не поняли превратно. Когда языковые формы устоялись и разговоры вошли в привычку, маятник качнулся в противоположную сторону, и некоторые ушлые личности научились подменять дела словами, — но пока производственный процесс предполагает непосредственное участие, авторитет краснобаев во многом зависит от личного обаяния и бытовой психотехники (хотя, конечно, в основе классовый заказ). Научно-техническая революция в массовых масштабах вытесняет из производства грубый ручной труд и переводит использование орудий на уровень управления сложными автоматизированными процессами; тем самым человек эффективно отделяется от материала деятельности: не сам обрабатывает природу, а командует роботами. Более того, ему уже не надо думать о способах обработки — на то существуют типовые операции, а человеку остается лишь "инженерная" составляющая, организация технологической цепочки. То есть, даже не нужно непосредственно командовать, поскольку управление производством оказывается опосредованным не только в (технологическом) пространстве, но и во времени. Люди уже не обязаны налетать на каждую проблему всей стаей, они могут заниматься делом и вне живого общения, а то и в одиночку. И вот здесь во всей красе торжествует формальность письменной речи. Это ее стихия, ее конек. Она по сути своей и есть механизм универсального опосредования пространственно-временных связей.

Понятно, что любая культура сочетает в себе самые разные уровни, и полностью ручной труд (и непосредственное общение) не исчезнет никогда. Но в какой-то момент письменная речь вылезает на вершину бизнес-иерархии, и это заставляет скупое капиталистическое начальство раскошелиться на подтягивание рабочей силы до переросших ее возможности основных средств. Конечно же, по минимуму, чтобы не переплатить. Отсюда и куцее определение грамотности, сложившееся на заре индустриального общества и позже закрепленное в документах ЮНЕСКО: умение читать, писать и считать. Такая узко взятая, буржуазная грамотность и становится впоследствии источником образовательных проблем.

Допустим, выучили всех читать. Но что именно? Думаете, обыватель бросится штурмовать высоты искусства, науки и философии? Ровно два раза. Массовое чтиво не поднимается выше все тех же базарных пересудов, и не все ли равно, тащить сплетни из уст в уста или вычитывать их в газете? Поскольку умение читать не вырастает из внутренней потребности, а привносится производственной необходимостью, народ и не горит желанием блистать грамотностью вне работы, где благосклонный глаз начальника не обещает хотя бы призрачной монетизации. По той же причине на производстве рядовой работник стремится ограничить свою образованность до базовых навыков, тупого воспроизведения рутинных процедур. И не дай бог что-то менять — это личная трагедия.

С появлением компьютеров возникло понятие "компьютерная грамотность". И снова — понимаемая по-обезьяньи, как умение нажимать клавиши в нужной последовательности, совершать стереотипные манипуляции мышкой — а то и просто тыкать пальцами в экран. Первые операционные системы хоть как-то опирались на текст (правда, кроме сисадминов его никто не читал) — сейчас все на графике, экраны забиты картинками, и умения читать вообще не требуется. Всевозможные значки преобладают и в быту, на вывесках и указателях. При случае мы просто ищем знакомую картинку, а не разбираемся в описаниях или инструкциях. Везде. Важен не текст, важна маркировка, логотипы, цветовой код. Да это тоже язык, который грамотные люди, по идее, должны понимать. Стереотипы — изнанка универсальности. Но в обществе, основанном на всеобщем разделении труда, условные рефлексы не дополняют творческие искания, а подменяют их собой.

То же относится и к умению писать. Да, когда "дорогой мнучек" получает письмо от деревенской бабушки — это правильно, это прогресс. Хотя, возможно, ему таки стоило бы хоть изредка навещать родственницу, которой каждой письмо давалось героическим трудом. Но вот, дошли мы до такого состояния, что всяк кому не лень может книгу на компьютере настучать — да еще и выставить ее на всеобщее обозрение в сетевой паутине. Ну, и что пишут эти грамотеи? И как пишут? Оказывается, что и здесь мы недалеко ушли от обезьян, способных методом случайного тыка в клавиатуру целиком воспроизвести "Войну и мир". Но поскольку добрый программист о нас позаботился, мы теперь можем работать укрупненными блоками, лепить сюжеты по готовым шаблонам и заполнять лакуны типовыми описаниями и диалогами. Сериалы и фанфики множатся с безответственностью трески. Как наши первобытные предки в необсетеванных пещерах развлекались на досуге перелицовкой народных или инородных сказок, так и наши современники, способные достать френда чуть ли не с другого конца солнечной системы, без конца компонуют незатейливые романчики да немудреные морализации. Соглашусь: сам дурак. С кем поведешься — с тем и наберешься.

Ладно, бог с ней, с содержательностью! — не всем в спинозы лезть. Но оказывается, что общедоступность исправителей ошибок (от живого редактора до робота-корректора) приводит к легкомысленному отношению и к форме письменной речи. Что зря заморачиваться? — автомат приведет к стандарту и орфографию, и грамматику, и стиль. Какой стимул учить все эти грамотейские премудрости, если по жизни и так сойдет? Разве только смеху ради. Серьезность, ведь, так легко превращается в балаган. Продвинутые обезьяны публично состязаются в количестве заученных банальностей, за соответствие пошлым стереотипам вручают нешуточные премии. Способность написать слово как в словаре — поощряется по установленным тарифам. В американских штатах даже умение прочесть вслух что-нибудь эдакое может вызвать национальный фурор. А уж знание имени капитана бейсбольной команды, отличившейся пяток сезонов назад, или припева песенки, приевшейся обезьяньим предкам, — это совсем круто!

По большому счету, конечно, нет никакой разницы, между словарными вариантами слов и их (произ)вольными бытовыми перелицовками. Пожалуйста, сделай ошибку в каждой засечке каждой буквы, — лишь бы суть дела не пострадала. Для разумного человечества важно не правописание, а правильноделание. С другой стороны, а кто сказал, что правильность едина для всех во все времена? Мало ли, как вы там у себя пишете! — а мне для моих целей нужно написать по-другому, и никакие профессора мне не указ. Вот мы и вернулись к вопросу: в чем смысл?

Обучение человека разумного вовсе не сводится к выработке условных рефлексов. Хорошей памяти тут недостаточно. Можно наизусть знать уголовный кодекс — а жить по понятиям. Можно вызубрить все правила, сдать десятки экзаменов, отыметь все мыслимые и немыслимые сертификаты — это ни на йоту не приблизит их обладателя к творчеству, к умению свободно распоряжаться накопленными знаниями в постоянно и неожиданно меняющихся условиях реальной жизни. Многознание не научает уму, а хитроумие не ведет к мудрости. Традиционная школа вбивает в народ знания, а народ убеждается на каждом шагу, что пробелы в образовании никак не отражаются на способности искать и творить, а неграмотный умный ценней для общества, чем грамотей-дурак.

Так, может, и не надо нам всеобщего и обязательного средненького образования? Пусть себе каждый выбредает на свет как умеет, по мере таланта и в кругу собственных интересов?

Вероятно, в очень отдаленном будущем образование уже не будет противопоставлено образованности, и не нужна будет школа как особый общественный институт, а обучение станет жизнью, одной из ее неотъемлемых и повседневных сторон. Но пока одни могут присваивать себе творчество других, сохраняется и регулярно воспроизводится система формальной грамотности как способ организации рынка труда. В такой экономике все превращается в деньги, и покупать хлеб на буквы столь же естественно, как отовариваться на доллары или рубли.

Первые просветители-утописты надеялись, что грамотный народ самостоятельно выбьется из нищеты, что надо лишь разбудить массы, дать первый толчок — а дальше покатится само. Пусть не нужны пока мужику школьные знания, но откройте только возможность — на нее и потребности нарастут. Как показал горький опыт, от дурной возможности и потребности дурные. Не растут уши выше лба. Подлинная грамотность идет от уже сформировавшейся глубинной потребности, когда приобретение знаний — средство достижения цели, а не самоцель. Не готовиться к жизни, а полнокровно, творчески жить — в этом смысл образования.

Оказывается, что грамотность не плоский прейскурант, что есть в ней разные уровни и развертываться эта иерархия может в самых разных направлениях. Не просто так — а в зависимости от жизненных задач. Иногда вполне хватает умения пользоваться бытовым газом на уровне включения/выключения горелки — в других случаях полезно представлять себе, что и как при этом происходит. Точно так же, и язык — не только буквы и слова. Это иерархия знаковых систем. И далеко не все знакомы с каждой из них. Полноценная система образования должна открывать человеку все. Умение читать и писать буквы — это замечательно. Но было бы неплохо, например, чтобы каждый мог запросто читать ноты и записывать при случае нотами музыкальную мысль. Или — включить в понятие грамотности чтение химических формул, чертежей, схем (хотя бы бытовой) электроники и т. д.

Скажут: это не язык, а специальные знания. Но кто отделяет одно от другого? Каждая клеточка культуры требует особого языка, в котором эта культура себя воплощает наиболее универсальным образом. Одно неотделимо от другого. Освоение языка — одна из сторон приобщения к культуре, и наоборот, культурность немыслима без владения языком. Привычка делить и противопоставлять — отрыжка капитализма, болезнь общества, основанного на всеобщем разделении труда. Если не растащить мир на частные кусочки — как возникнет сфера обмена, и как вырастет из нее капитал?

Не надо нас тупо натаскивать на газетную письменность — дайте нам всестороннюю образованность, универсально грамотных и разнообразно развитых людей.

Умение читать и писать не сваливается с неба как божий дар — оно связано с умением действовать. Когда мы способны включиться в общий труд — мы как-нибудь сориентируемся в сопровождающих его условностях. Если знак напрямую соотносится с действием, его вообще не надо учить. Например, в рыночном мире каждый с детства приобщается к базару — и в деньгах разбираются все, независимо от уровня общей образованности. Причем не только в своих, но в инвалюте. Работяга может не понимать, что написано в трудовом соглашении, — но попробуйте ему всучить вместо положенных по праву бумажек купюры значительно меньшего достоинства! Кстати, "безграмотные" африканцы здесь куда образованнее американского или европейского обывателя, который зачастую даже не знает о существовании тамошних "тугриков", помимо долларов и евро.

Письменность — не языковое явление, это способ опосредования деятельности. Осваивать ее в отрыве от деятельности — полная бессмыслица. Если для каких-то дел нам не нужны буквы, надо учиться тому, что для этих дел по-настоящему требуется. Если любовники в постели начнут обмениваться текстами — это уже клиника.

Тут мы опять возвращаемся к разодранной в клочья капиталистической действительности, в которой даже презерватив надеть нельзя без соответствующей лицензии. Факт: языков много, и все разные. Когда говорят о грамотности, молча подразумевается, что есть "родной" язык — и все остальные. В крайнем случае, допускают несколько государственных языков. Выучился своему — и достаточно. А многие ли европейцы способны читать по-китайски? Или по-арабски? Опять же, по-капиталистически — это не грамотность, а владение иностранными языками, которые изучают как особый предмет... Абстрактное изучение языков — такая же глупость, как механическое обучение чтению и письму. Язык иерархичен, и проявляется его иерархичность не только в жаргонах субкультур, но и в единстве всех языков как проявлений универсальной способности языкового общения. Если мы не умеем свободно развернуть эту иерархию в нужном для конкретной деятельности виде — мы безграмотны.

На практике, многообразие систем письма постепенно проникает в культуру всех народов. Сегодня большинство людей в какой-то мере знакомы с латиницей. Укрепление экономических позиций стран Африки и Азии заставляет понемногу привыкать к арабской вязи. Когда входила в моду традиционная культура Индии и Японии, элементы их письменности проникли в быт европейцев и американцев. Сейчас планета стремительно приобщается к знакам заполонивших ее китайцев. Экономические изменения меняют идею грамотности.

Другая сторона того же самого — сознательный отказ от освоения чуждой культуры (не обязательно иностранной). Замыкание в кругу своих, отторжение инородцев. Внутренние противоречия капиталистической экономики оборачиваются познавательной шизофренией: с одной стороны, язык врага надо знать — с другой, мы из принципа не хотим к нему приобщаться. Отсюда и ножницы в образовании, и "функциональная неграмотность". И пока не перестанем мы глядеть друг на друга через прицел — до всеобщей грамотности нам далеко.