Человеку разумному не свойственно делать свои дела просто так, без задней мысли: ему обязательно надо задуматься над тем, как он это делает, насколько это хорошо и правильно, и стоит ли продолжать в том же духе… Знакомство с устройством родного или иностранного языка не сводится поэтому к освоению набора штампов (грамматика + идиомы) — хочется еще и для души: чтобы одно к другому прилепилось по любви, а не приказом лингвистического фельдфебеля. Но как усмотреть всеобщую гармонию за хаотическим нагромождением казусов, в которое со временем превращается каждый (естественный или искусственный) язык? Как обычно, есть два противоположных (и взаимодополняющих) подхода: во-первых, можно обратиться к истории, проследить происхождение языковых конструкций — и тем самым избавиться от навязчивого призрака случайности; во-вторых, следует исходить из факта наличного бытия уже сложившейся лингвистической целостности — и оправдать практический выбор и отсев иных возможностей особенностями быта и совместной деятельности. И то, и другое простому смертному доступно лишь в очень ограниченной степени. Приходится выкручиваться кто как умеет, подбирать персональную коллекцию исторических анекдотов и теоретических обобщений. Да, народная этимология может быть смешной, нелепой, наивной… Однако без нее высоколобая академическая наука шагу ступить не может — хотя и строит из себя дядю, всячески открещиваясь от неудобного родства. Вот и давайте попробуем на время отрешиться от строгой научности — и прислушаться к собственным ощущениям.

Традиционно в русском языке выделяют десять гласных звуков, которые можно условно обозначить как [а], [ьа], [о], [ьо], [у], [ьу], [э], [ьэ], [ы], [ьы] = [и]. В общем случае закрытые гласные образуются при перекрывании задней частью языка потока воздуха во время произнесения соответствующей открытой гласной. Поскольку мышцы у человека работают не сами по себе, а в координации с другими мышцами, закрытое произнесение гласных неизбежно влечет за собой изменения в положении прочих артикуляционных органов, и прежде всего губ. Поэтому закрытый звук несколько отличается от соответствующего открытого по общей окраске.

Мудрые фонологи могут возразить, что на самом деле фонем всего пять (или шесть?), а все остальное — варианты произнесения, аллофоны. Мы пока не будем влезать в их междоусобные споры — просто понаблюдаем...

Мы знаем: открытые гласные употребляются после твердых согласных, закрытые — после мягких. С другой стороны, можно считать и наоборот: согласные склонны смягчаться перед закрытыми гласными. Например, [бьа] = [(бь)а] = [б(ьа)]. В кириллической азбуке принят второй вариант и для обозначения закрытых гласных введены специальные буквы: [б(ьа)] → (бя) и т. д. Тут, правда, возникают сложности...

Например, согласные иногда смягчаются и без последующей гласной — перед другой согласной или в конце слова: пальто, больна, огонь, смерть. Пришлось ввести для обозначения этого специальную букву. Если хорошенько прислушаться, можно заметить, что соответствует она некоему закрытому гласному звуку, который частенько возникает в произношении на месте безударных [и], [ьэ] или [ьа] (безударные [ьу] и [ьo] после согласных в русском языке встречаются реже — но, похоже, превращаются в беглой речи в тот же самый нейтральный закрытый звук). То есть, [па(льй)то], [бо(льй)на], [ого(ньй)], [с(мьэ)р(тьй)]. Иногда эта редуцированная буква приобретает вполне живой вид: палетот, болен, огненный, смертельный. Выходит, что согласные смягчаются тогда, и только тогда, когда за ними следует закрытая гласная — да здравствует единообразие!

С другой стороны, открытые звуки [а], [о], [у], [э] в русском языке могут употребляться самостоятельно, в начале слога; соответствующие закрытые гласные [ьа], [ьо], [ьу], [ьэ] такого себе позволить не могут — в начальной позиции они появляются только в составе дифтонга: [йьа], [йьо], [йьу], [йьэ]. В данном случае [й] играет роль согласной — и смягчается согласно общему правилу перед закрытой гласной. Поскольку сочетания [й] с открытой гласной типа [йа] или [йо] встречаются только в попытках произнести иностранные слова на иностранный же манер, на письме экономят буквы и употребляют я, ё, ю и е для обозначения [йьа], [йьо], [йьу] и [йьэ] соответственно.

В отношении пары [ы]—[и] все с точностью до наоборот: [ы] в начале слова — большая редкость (разве что в названии буквы "ы", да в производном от него термине "ыкание"); с другой стороны, [и] предпочитает открывать слово самостоятельно: иго истории; вариант йи встречается преимущественно в кириллической транскрипции иностранных слов. Тем не менее, если предыдущий слог заканчивается дифтонгом или мягкой согласной, [и] в начале слога йотируется подобно остальным закрытым гласным: Гавайи> = [гав(айи)] = [гава(йи)] (и тогда естественно: на Гавайях), кельи = [(кьэ)(льй)и] = [(кьэ)(ль)(йи)]; ср.: портупеи. Странно это. Где истина? Можно, конечно, сослаться на прихоти развития, объявить это случайным стечением обстоятельств... Но скребут кошки на душе: что-то неладно в этой истории с игом.

Но что такое гласная в начале слога? По сути своей, гласные суть непрерывное звучание, а согласные — перерывы в нем. Если одна гласная следует непосредственно за другой, в голосе возникает плавный переход одного качества в другое — дифтонг или трифтонг. До появления согласной звучание не прерывается — поэтому дифтонги и трифтонги воспринимаются как одна гласная (пусть даже сложно устроенная) и образуют только один слог.

Стало быть, разделение гласных в произношении есть не что иное, как вставка между ними особого звука, который не слышен сам по себе, но влияет на качество последующей гласной — или наоборот, подвергается ее воздействию. Не бывает [арбуз] — на самом деле это [ъарбуз]; не бывает [яблоко] — на самом деле это [ъйьаблоко]. В первом случае [ъ] — это просто твердый приступ; во втором — два лица [й] (гласная и согласная) встречаются вместе, и получается что-то вроде [(ъьй)(йьа)] (ср. греческое Γιάννης — Янис). Можно получить представление о об этом, если утрированно произнести йяблоко — точно так же можно эмфатически сказать мьясо вместо мясо.

Идея не нова. Во многих языках фонемный характер пауз явно обозначается на письме, и звучание этой пустоты варьируется от нуля до очень громкого шепота или даже рычания. Из физики известно, что никакое движение не может начаться мгновенно, всегда есть некий переходный процесс. В речи такой переходный процесс при возобновлении звучания после остановки есть особый звук. Считать его фонемой или нет, обозначать на письме или нет — это уже несущественные детали. Так, в греческом языке еще недавно проставление знаков легкого и густого придыхания было обязательным — потом решили, что это излишество. Во французском языке есть буква h, которая никогда не читается, но в одних случаях отделяет слово от предшествующего (h aspiré) — а в других нет (h muet). Так и русское [ъ] в мягком варианте разделяет слова в произношении, а твердом нет. Тут не просто аналогия: во французском языке h aspiré появляется именно перед закрытыми гласными. В турецком языке буква ğ используется для обозначения мягкого придыхания в середине слова (ср., например, maalesef и mağara) тогда как в начале слова встречается только буква y. В арабском языке наблюдается целый букет гортанных фонем, обозначаемых разными буквами. Изобретатели украинской письменности пошли своим, самостийным путем: различие украинских и и ї ([ьы] — [йьы]) вполне аналогично паре а и я, а для придыхательного (нейотированного) [и] в начале слога есть специальная буква i (ср. такое же использование буквы i в русской дореволюционной орфографии); конечно, без редуцированного й тоже не обойтись.

Оставаясь внутри русского языка, мы все-таки можем попытаться восстановить скрытые придыхания из общепринятых сокращений — и есть надежда, что будет легче разобраться с хитрыми языковыми явлениями.

Например, поведение и в начале слова (или слога). Можно догадаться, что в древности славяне мало чем отличались в этом плане от своих иноязычных соседей и после каждой паузы им требовалось собраться с духом — отсюда разные виды придыханий. Придыхательное и было столь же обычным явлением, как я или е, — так что заимствования из греческих источников никого особо не напрягали. Потом славянские языки разошлись (не без влияния с запада и с востока) — и стало по-разному: у чехов греческий Георгий превратился в Jiří (или женское Jiřina), а русские переделали его в Юрия или Егора — а Ирину малость укоротили, вместо слышимого придыхания оставляя «прикрытый» начальный слог [ьы]. Точно так же прочие начинания с и утратили связь с первоисточниками, и теперь только ученые этимологи видят родство русских и и из с греческими και и εκ (εξ) — от которых нам осталось воспоминание в виде особого произношения, казалось бы, исконно русских слов. Русское игра точно так же восходит к грекам (или чему-то, предшествующему). Можно вспомнить также и том, что известь и асбест — разные варианты одного греческого слова. Однако было бы неправильно считать экзотическое поведение начального и только лишь заграничной диковинкой. Есть единая русская ментальность — и она заставляет собственные артефакты звучать совершенно так же: например, междометие ишь — от словоформы виждь (→ вишь). Не удивительно, что и относительно поздние (западноевропейские) заимствования следовали давно проторенным путем: история, идол, идиот.

Сюда же примыкают метаморфозы гласных на стыке слов. Люди не говорят отдельными словами. В живой речи вместо них — синтагмы, склеивающие несколько слов в целые фразы или куски фраз (например: шквал огня произносится слитно, как [шквалагня]). После каждой синтагмы можно, в принципе, остановиться и не продолжать. Частенько люди так и делают, и разговорный язык изобилует незаконченными фразами. В конце концов, само определение понятия "слово" довольно расплывчато, и не всегда можно с уверенностью сказать, что является словом, а что нет. Например, артикль — это отдельное слово или нет? В немецком языке артикль пишется отдельно, а в арабском, болгарском или молдавском — приклеивается к существительному; французский артикль присоединяется к слову, начинающемуся с гласной (написание через апостроф). Иногда артикли пишутся через черточку. Точно так же, предлоги, союзы и местоимения могут употребляться самостоятельно — а могут присоединяться к существительному, фактически превращаясь в морфемы (например, в турецком языке: bir kardeş ile — kardeşimla — kardeşimlaydı). То, что русские приставки происходят от соответствующих предлогов, — общеизвестно. Иногда роль слова начинают играть целые фразы (вроде арабских [бисмилля] или [иншалла]). В ряде письменностей пробелов между словами вообще нет, и знаки препинания практически отсутствуют. Однако считать базовой единицей языка синтагму трудно из-за ее принципиальной неустойчивости, зависимости от интонации (ср., например: подлость не криминал — но: подлость — не криминал; или пресловутое: казнить нельзя помиловать).

Впрочем, это лишь лирическое отступление. А наблюдение обнаруживает, что в русской речи, если слово оканчивается на согласную, а следующее начинается с открытой гласной, — возникает связывание, как будто слова написаны без пробела: шквал эмоций читается как [шквалэмоций], а ноль эмоций — как [нолемоций]. Если второй слово начинается с закрытой гласной, связывания нет: пол ежа — роль ежа. Однако своенравная гласная и — и тут ведет себя не как все. Она связывается с предыдущей согласной, но после твердой согласной произносится как [ы]: он шел и плакал, пульс истории — но: боль и печаль, соль истории. После приставок даже написание меняется: предыстория; ср. также: поигрывать — подыгрывать. Точно так же, если предыдущее слово оканчивается на гласную: девочка Ира — это совсем не то, что девочка Яна, — а на заре истории, скорее, сродни на склоне эпохи, а не по воле естества. В гордом одиночестве остается мальчик Йилдыз — за это его наградили буквой й.

В скобках заметим, что стремление к унификации заставляет сегодняшних русских понемногу избавляться от редукции гласных, и корявое написание предистория приобретает права гражданства (был также вариант: предъистория); сейчас только отпетые пуристы (и компьютерные словари) пишут подынтегральные выражения, а чтобы не писать по старым правилам неэстетичное суперынтеллект — мы вводим разделитель, дефис: супер-интеллект. Фразы типа: как играть? — реально сдвигаются в произношении к тому же нейотированному закрытому варианту: [ъь] становится средним между [ы] и [и] — закрытое звучание без смягчения предшествующей согласной. По большому счету, надо делать поправки на функциональное различие диалектов; эту обширную тему пока оставим в стороне.

Как уже говорилось, поток речи представляется в виде чередования гласных и согласных, когда заканчивается одно — начинается другое. Если на конце слова оказывается согласная, пауза после слова играет роль гласной — она, ведь, приходит на смену согласной. Таким образом, можно считать, что все слова в русском языке кончаются на гласную, и записывать это как [мьодъ] или [сталъ]. Как и [й], звук [ъ] полифункционален, он может выступать и в роли гласной, и в роли согласной.

Остается только заметить, что [й] представляет собой мягкий/закрытый вариант [ъ], а [ь] можно трактовать, как еще более укороченное [й]. Когда родственные звуки сталкиваются в речи, они как бы сливаются в один звук того же качества (в русском языке, как правило, по первому звуком последовательности) — пусть даже он будет неоднородным, меняясь от начала к концу: дома артистов, сон ночи. Динамическое удлинение фонемы под воздействием звукового окружения (или интонации: например, как в примере с утрированным мьясом) связано со скольжением от одного качества к другому: например, от твердости к мягкости, от открытости к закрытости — или наоборот; в связи с этим ленинградцы говорят, например, о «неустойчивости» звука [ы] — хотя по факту мы имеем дело с языковой универсалией.

Во многих языках внутреннее движение слога — факт принципиальной важности. Даже если забыть пока про тоны китайского языка (и соседствующих с ним), можно вспомнить о различии качества кратких и долгих гласных, о дифтонгах и трифтонгах, об ассимиляции с последующим или предыдущим звуком, о модификаторах (вроде греческих μ и ν перед π и τ), о рядах умляута... Для русского языка такого рода динамика не столь существенна: как правило, речь идет лишь об оттенках интонирования.

С учетом всего вышесказанного, можно заниматься анализом конкретных ситуаций:

Связывание или его отсутствие возникает совершенно естественно. Точно так же, для слов, начинающихся с (и) получаем:

Таким образом, за процессами речевого связывания можно увидеть единую логику, особенность звукового строя русского языка.

Может показаться, что у звукового кластера [ы/и/й/ь/ъ] все же есть особая роль в языке — по сравнению с другими фонемами. На самом же деле такие приключения свойственны всем, хотя в большинстве случаев не настолько бросаются в глаза. Когда мы говорим, что в русском языке закрытые звуки не встречаются в начале слога без йотирования, — это не совсем так. Например, в слове веер после произнесения первого слога речевой аппарат уже находится в положении для произнесения закрытой гласной — и необходимость вставки дополнительных звуков отпадает: [(вьэ)(ьэ)(ръ)]. Ср. также: уже это и уж это; или: на нуле эмоций. После звука [н] звук [э] звучит не так открыто: он, это... — это он. Нормативное произношение [тэст] на практике почти не встречается: говорят [тест] без заметного смягчения т перед е (но есть и тенденция использовать стандартный, мягкий вариант). Фактически, есть кластер [э/ьэ/й/ь/ъ] — и в ряде случаев он удобнее для анализа фонологических явлений. Возможна аналогичная кластеризация вокруг звука [а] (например: не земля, а черт знает что). Есть, конечно, и кластер [у/ьу/о/ў/ъ/в].

Поскольку сонанты во многом подобны гласным, мы можем ожидать формирования сонантных кластеров. В слове полна звук [а] в первом примере открыт — а в слове вольна произносится закрыто. Существует закрытая форма [н] — и открытая, более носовая; назализация выступает тут как аналог йотизации (ср.: панда — пани). В русском языке обычно не выделяю в особый класс носовые гласные; однако носовой оттенок у гласных — дело обычное, и это ничем не отличается от дифтонгов с [й]. Часто [н] и [м] выступают тут как варианты одного звука. Можно считать, что звонкие согласные получаются из глухих действием «оператора» [н/м], — подобно ранее упомянутой практике греческого языка. Это предполагает редукцию [н/м] в нечто вроде [ъ] или [ь] — и снова мы приходим к кластеру фонем как особому фонологическому органу.

Возможно, аналогичные закономерности есть не только в фонологии. Надо только присмотреться повнимательнее. И тогда язык предстанет не хаотическим нагромождением исторических случайностей, а целостным образованием, живым организмом. Такая, вот, история.