Попытки создания искусственных языков известны с глубокой древности. Жрецы Шумера и Древнего Египта уже умели прятать "сакральное" знание за придуманными знаками и словами. Употребление эвфемизмов вместо табуированных слов практикуется с доисторических времен. Профессиональный жаргон — возникает вместе с самими профессиями. Но, пожалуй, первым собственно искусственным языком, получившим массовое применение, стали геометрические чертежи, математические формулы и формулы логики; почти столь же долгая история у химической символики.

Сейчас формальных языков многие тысячи. Например, в компьютерных сетях различные устройства используют особые протоколы — специализированные языки для очень узкой предметной области. Не прекращаются также эксперименты по созданию универсальных искусственных языков, которые могли бы если не потеснить, то, по крайней мере, дополнить естественные языки. Здесь счет также пошел на тысячи, однако реально успешный проект лишь один — эсперанто. В какой-то мере искусственным языком является новая латынь — она создана на базе средневековой международной латыни и продолжает ее традиции, однако для соответствия современным реалиям потребовалось такое количество нововведений, что язык, по сути дела, стал совершенно другим. Это как если бы мы в русском языке заменили четверть слов китайскими, хотя бы и в русифицированном варианте, — полученный таким образом языковой продукт будет звучать как-то не очень по-русски...

В наши дни каждый, кому не лень, может за пару вечеров состряпать свой собственный язык и что-нибудь на нем изобразить. В большинстве случаев он вряд ли найдет себе собеседника. Цели тут могут быть самые различные — от легкого развлечения до претензий на мировое господство. Где-то в глубине души большинство авторов лелеют надежду подняться над языковой сумятице современности и открыть людям возможность неограниченного общения. Сделать предложение, от которого человечество не сможет отказаться.

Если в жаргоне модификация языка идет по пути обособления некоторой социальной группы от других — в интерлингвистике задача ставится прямо противоположная: объединить народы на базе общего языка. Использование для этого какого-либо из уже существующих национальных языков представляется не совсем этичным, а мертвые языки (санскрит, латынь и древнегреческий) кажутся слишком сложными для освоения... Конечно, по большому счету, аргументы неубедительны. Тот же эсперанто сконструирован исключительно из европейских элементов — и при желании можно обнаружить в нем еврошовинизм. С другой стороны, почему бы не пойти по стопам Ататюрка и не модифицировать ту же латынь, значительно упростив грамматику и почистив лексику от архаизмов? Язык-то неплох сам по себе — гибкий, выразительный... Тысячи людей говорят на нем до сих пор, и компьютеры под него заточены. Языкотворчество в таком случае становится осмысленным лишь как способ осознания каких-то реально существующих языковых явлений, выражения глубинной организации человеческой деятельности и ее представленности в языке. Если существует нечто в жизни людей, что не находит адекватного воплощения в знакомых языковых формах — а хочется совершенства...

В этом плане эсперанто многих не устраивает. Язык придуман под утопическую идею всеобщего братства; предполагается, что говорят люди только ради удовольствия пообщаться с ближними и непременно хотят достичь духовной близости и взаимопонимания. Достаточно общего языка, чтобы ощутить друг к другу симпатию. Эсперантисты, с их мифической страной Esperantujo и периодическими лесными посиделками, — предшественники хиппи. Эсперантист эсперантисту — товарищ и брат, и просто немыслимо, чтобы один эсперантист посылал другого на костер.

Момент глубоко личного размышления или эгоцентричной экспрессии в эсперанто изначально исключается. Отсюда ограничение чисто внешними, поверхностными проявлениями человеческого бытия — и речепорождения. Поскольку не предполагается наслаждения от самого процесса — эстетика принесена в жертву абстрактной простоте. Язык передает информацию — и больше ничего. Сам творец эсперанто, Людвик Заменхоф, сознавал эту врожденную ущербность и оговаривал возможность модификации норм языка в поэзии (умалчивая о художественной прозе или просто экспрессивной речи). Выразительные средства языка довольно скудны; впрочем, существуют естественные языки, которые в этом плане гораздо беднее. В целом язык лишен изящества, он выглядит несколько топорным, — но это старая беда российского менталитета.

Если бы Заменхоф жил в эпоху компьютеров и Интернета, он, вероятно, предпочел бы ограничить алфавит символами ASCII — но в его время еще писали от руки, и приделать к букве лишнюю закорючку было несложно (ср. изобретенные примерно тогда же алфавиты для литовцев и латышей). Сейчас для локализации эсперанто требуется особая кодовая страница и раскладка клавиатуры.

Отсутствие собственно лингвистических идей лишает эсперанто внутренней логики. Язык крайне эклектичен. Лексика набрана произвольно из разных наречий. Рыхлая грамматика, с произвольным смешением черт нескольких европейских языков без учета внутренней гармонии каждого из них. Непоследовательность в словообразовании: даже там, где можно было бы обойтись собственными средствами, используется заимствованная лексика. Весь расчет на быстрый старт, на привычность для среднего образованного европейца. Однако после начального рывка становится трудней: отсутствие общего принципа не дает развиться языковому чутью. Не говоря уже о развитии идиоматики.

Интересно сравнить изобретение эсперанто с реформой Ататюрка. Создатель нового турецкого языка с самого начала стремился освободить его от внутренней нелогичности и эклектики, от многочисленных наслоений древних восточных культур. Взяв за основу собственно тюркское ядро, он решительно обогатил язык европейской лексикой. В результате получилось нечто по-настоящему живое, красивое, объединяющее миллионы тюрков в современную и самобытную нацию. Внедрение нового языка не было абстрактным актом, оно было напрямую связано с изменением образа жизни народа. А какой образ жизни стоит за эсперанто?

Как ни крути, сочинение формальных языков (протоколов) гораздо перспективнее. Язык с самого начала предназначен для обслуживания определенной деятельности — это направляет его развитие и придает ему внутреннюю логику и самодостаточность. Поскольку любая деятельность так или иначе связана с другими деятельностями, есть смысл позаботиться о гибкости и выразительности. Наконец, лексика языка не произвольна, она вырастает из практических потребностей, из логики предметной области.

Однако судьба многих формальных языков столь же печальна, как и участь искусственных инструментов международного общения, — практически полное забвение. Развитие технологий подчинено требованиям рынка, а на рынке побеждает не тот, у кого товар лучше, а тот, у кого глотка крепче и место побойчей. Конкуренция — огромная разрушительная сила. Она в зародыше уничтожает перспективные идеи, если их развитие способно ограничить чьи-то возможности по выкачиванию из обывателя неумеренных барышей. Пробиться новое может только при удачном стечении обстоятельств, когда одной из конкурирующих сторон требуется во что бы то ни стало уесть другую. Так Linux вырос на гребне крестового похода ряда производителей компьютеров и программного обеспечения против фирмы Microsoft. И благодаря этому выжила идея свободного распространения программ с открытым кодом (в том числе и под Windows). С другой стороны, на развитии HTML и JavaScript конкуренция во многом сказалась негативно: многие элементы вводились не потому, что это удобно, а для того, чтобы не было как у Microsoft — чтобы врагу было труднее. Разнобой в понимании одного и того же фирмами-конкурентами еще долго будет портить жизнь программистам...

В условиях рыночной экономики конструирование искусственных языков может стать своего рода отдушиной, возможностью помечтать, как было бы хорошо, если бы... Однако, по всей видимости, традиционное языкотворчество себя исчерпало. Развитие естественных и формальных языков идет в направлении все большей виртуализации, ориентировке не на живое общение, а на создание средств опосредованного взаимодействия людей. Говорящий не видит перед собой конкретного собеседника, он вещает в киберпространство, откуда потом кто-то, возможно, когда-нибудь извлечет сказанное и приспособит к делу. Такой способ общения снимает часть требований к языку — и предъявляет свои. Так, отпадает нужда в дискурсивности, в последовательном изложении идей. Традиционные языки оперировали последовательностями знаков; сейчас возможны многомерные структуры, многопотоковость, параллельность. Это не значит, что нужда в логике и правильности высказываний отпадает, — просто логика становится иной, более гибкой, отвечающей реальной организации процессов производства и культурных явлений.

Уже привычный нам гипертекст постепенно теряет дискретность. Когда-нибудь из любой точки текста (не обязательно на экране — мониторы уступят место пространственному отображению) можно будет вырастить специфическую иерархию идей и отношений между ними, потом свернуть ее и развернуть из другой точки, по-новому. Обычная, звучащая речь просто не в состоянии достичь подобной выразительности. Каков будет материальный носитель нового языка — не нам судить. Кто доживет — увидит.