Вероятно, все мои потенциальные собеседники (шутка!) наслышаны о существовании страшных тварей с угрожающим названием: полиглот. Слово говорит за себя: к такому лучше не подходить близко, и за руку не здороваться. Ну, мне оно, по счастью, не грозит — поэтому есть возможность поразмышлять о количестве и качестве.

Таланты у каждого свои. А у некоторых таковые вообще отсутствуют. Но из этого ровным счетом ничего не следует. Потому что в каждом деле сгодится любой разум — буде таковой в (хотя бы минимальном) наличии. А талант — это, в лучшем случае, модус разуменди; более печально там, где талант ограничивает разум, сводит его к одной из частностей, в ущерб разумности как таковой — универсальной рефлексии.

Допустим, некто имеет память. И употребляет ее на заучивание тонн словарной премудрости, вместе со сводами грамматик и штабелями разговорных штампов. Это похвально. В том смысле, что существуют иные, куда менее чистоплюистые приложения. Другой некто, наоборот, — совсем-совсем беспамятный, и выветриваются из него имена сразу же после произнесения... Значит ли это, что не дано ему общаться с теми, с кем давно и успешно общается номер раз? По жизни оказывается, что все путем, и договориться по делу мы всегда сумеем, при какой угодно душевной конструкции. Кто из двоих лучше знает язык? Да никто. Потому что знания тут ничего не решают. Каждый знает свое, знает по-своему. А дальше вопрос, как этот инструментарий включить в работу и заставить служить благородным намерениям.

Точно так же, кому-то интересно покопаться в тонкостях произношения — а другому и так сойдет; у кого-то аналитический склад ума — другому грамматика хуже банковского кредита. Но языки от этого нисколько не страдают — и даже где-то наоборот. Ибо разнообразие в каждом деле залог прогресса.

Но когда мы падаем в настойчивые объятия образовательной системы — остается один древнегреческий миф. Понятно о ком. Усекновение членов и хруст костей. Кто тут самый длинный — может ненароком лишиться и головы... В любом случае, основная часть учащейся массы приобретает устойчивое отвращение к языкознанию и не желает в будущем иметь с ним дело ни под каким соусом. Чаша сия не минула и меня; лишь трагическое стечение обстоятельств (отнюдь не в лингвистическом понимании) заставило-таки вернуться и потребовать хотя бы минимального порядка.

Воротилы школьного бизнеса, конечно же не согласятся, и представят в свое оправдание десятки историй грандиозного успеха... Однако на фоне замученных миллионов эти рекламные плакаты смотрятся бледненько. Учитывая, что успеть куда-то — дело не всегда радостное. Тем не менее, могу допустить, что какой-то процент образующихся вполне отвечает типоразмерам, тем самым избегая членовредительства — и даже местами испытывая несказанное удовольствие на многое повидавшем ложе. За них порадуемся — и подумаем о своем...

Первый вопрос: а оно нам надо? Вот, сейчас ширится движение за диверсификацию образования — в том смысле, что если не хочется что-то учить, то и не заморачивайтесь: выберите одну из либеральных школ, где никаких тебе предметов — а сплошная тусовка и развлекаловка. Законодательство подкрутить, — чтобы никакие аттестаты на производстве формально не требовались, — дело практически решенное. Вместо этого — практика "лицензирования" деятельности, верный доход в карманы лицензоров. Зачем в быту интегралы? На кой физику плодоножки? А поэту вообще все до фени — ему достаточно невразумительного мычания, плюс блатная лапа в коммерческой прессе.

То есть, вроде бы, ломать язык на иностранщине — нормальному обывателю излишество, не говоря уже о проглатывании многих. Только мне почему-то не хочется сводить человеческое бытие к одному лишь пищеварению: бродит во мне бредовая идея, что приобщение к неведомому есть первейшая потребность всякого разумного существа, и что нужно это не ради праздного любопытства, а чтобы пересоздать мир по его собственному образу и подобию, осмыслить и привести в соответствие. То есть, чтобы уже не сам по себе — а воплощением генерального плана. Для этого, в частности, неплохо бы повариться в непривычных созвучиях по нездешним правилам. Независимо от того, насколько велика вероятность встретить на пути живого носителя; бывает, что такого шанса заведомо нет: например, при изучении древних языков, или изобретении чего-то безнадежно фантастического. Разумеется, ту же роль играют и физика, и ботаника, и рок-н-ролл, и геральдика... Все, что угодно — лишь бы не застаиваться в себе (при всей восхитительности болотных экосистем). Особая роль языка состоит в единообразии подхода к освоению всех граней возможного и невозможного, сведении воедино того, что по жизни сводится редко и не всегда очевидным образом. Каждый язык — экстракт экзотического мира, концентрированное выражение его сути, пилюля от невежества. Сильнодействующие препараты следует принимать дозированно, в разумном режиме; но для каких-то целей без ударных средств не обойтись. Как мы уже догадываемся, диплом врача далеко не всегда гарантирует качество рецепта: как только процедуры начинают навязывать — пора включать собственный опыт и житейский смысл, вкупе с теоретическими познаниями из самых разных областей. Пока есть здоровый скепсис — никакая болезнь не смертельна. Но как включить то, чего нет? Значит, давайте нахватываться знаний впрок и тренировать метафорическую логику.

Итак, учение — какой ни на есть свет. Тогда следующий вопрос: чему учиться?

Конечно, всякая система образования — это уродство. Как ни скомпоновать главное — главнейшее останется за бортом. Современность вязнет в болоте рынка; любая полезность тут же превращается в товар — а коммерческое образование выдавливает из оборота собственно образованность. Уцелеть ей в дикости возможно лишь одним способом: использовать дикие формы для разумного содержания. То есть, покупая одно — мы в нагрузку приобретаем еще нечто, в комплектации не обозначенное, — и именно оно важнее всего.

Стоп! Где-то мы это уже встречали... А было это при знакомстве с языком! — совершенно пустые предметы (тексты), сами по себе не имеющие ни малейшего значения, вдруг открывают нам пути в неведомое — или, как минимум, ссылаются на другие вещи, непосредственному восприятию недоступные. Оказывается, что изучение языков — основа духовного прогресса. Польза однозначно.

Тем не менее, было бы странно ограничивать образование только языками. Почему? Да потому что именно всеобщая применимость, универсальность языка делает его всего лишь тощей абстракцией — и пока под языковые формы ничего существенного не подставить, толку от них ноль. Педагогическая теория чувствует это интуитивно — и рекомендует широкую эрудицию в качестве основы для профессионального углубления. Однако в практической реализации дело сводится к модным предрассудкам: что сейчас на рынке хорошо продается, то и принимают за образовательный минимум, под который причесана и школьная, и не совсем школьная программа. Это называется: предметность. На каждый предмет свои часы, в меру рыночной заинтересованности. Предполагается, что стандартно причесанные мозги удобнее для склеивания единиц в трудовую массу — вроде конструктора LEGO. Выступы и вступы правильного размера и в правильных местах. Торжество греческой мифологии.

Можно ли изыскать в этом разум? Как и везде. Предметный подход вполне допустимо принимать не в должности всеобщей догмы — а на правах сборника анекдотов, или юридических казусов. Берем опыт предшественников за основу — и подбираем предметы под себя, в нужном ассортименте и в индивидуальной пропорции. Точно так же, как мы по-разному используем лексику знакомых и незнакомых языков. Стандартизация вывернутая наизнанку: культурные стереотипы как строительный материал для нестандартных индивидов (по-гречески: атомов). Понятно, что коммерческая педагогика такому разнообразию не очень способствует. Штучный товар обходится в производстве дороже, и наварить с него триста процентов — надо уж очень постараться. Удается это лишь некоторым; и каждый бизнес-успех — на костях миллионов. Но в качестве эффектной демонструшки, рекламного трюка — почему бы и нет?

Тут мы перетекаем к третьему вопросу — главной теме очерка. Если мы решили-таки заняться какими-то из обнаруженных в истории предметных областей — с чего начать и как продолжить? Совсем узко: можно ли организовать процесс освоения языков так, чтобы уложить его в предельно сжатые сроки, не застаиваться в академическом болоте, а сразу выйти на уровень практических приложений. Скорость, эффективность, практичность — наши рыночные боги, и никто не даст и полушки за технологию, которая лишь в принципе способна оснастить потребителя полезными для карьеры приспособлениями. Казалось бы, разумно: не пускать дело на самотек, а внедрить мощный и универсальный метод, вытащить самих себя за шкирку из языкового невежества и направить пинком в пятую точку к полновесному участию в совместном труде на общее благо. Еще один привет от древнего грека...

Названия учебников конца XVII – начала XX века почти поголовно говорят не о предмете, а о всеобщем методе, для которого предмет служит лишь "моделью", иллюстрацией великих возможностей. Рассуждения о методе приходят в искусство, науку и философию на фоне борьбы за новую, капиталистическую действительность — в противовес феодальной раздробленности и наследному абсолютизму. Классовую организацию общества уже не навязывают вооруженной силой (кроме, быть может, гильотинирования уж совсем упертых оппонентов), а усматривают в самой природе человека, — когда личный интерес вытекает из естественности "общественного договора". Апофеоз капиталистической мечты — математика, метод в его первозданной ("априорной") чистоте. Классики нам вещают: математика — это язык. Все остальные языки устремятся к математической кристальности аки ко пределу своему — а метод для всех един.

Рекламные слоганы применительно к языку сулят райское блаженство по методу профессора П., аббата А., университета У. или просто мосье М. — которые, конечно же, следуют принципу естественности (натуральности), следят за гармоничностью, ведут к цели прямым путем, предначертанным ранее каким-нибудь песталоцци (на уже знакомую античную букву)... Для комплекта — сравнительный подход, "погружение", "мозговой штурм" или кошмар нейролингвистического "импринтинга". Не предложение помощи в работе над собой — а конкурс ярмарочных зазывал.

Что изменилось к нашим дням? Совести стало меньше. Никого не собираются убеждать, говорят без обиняков: мы купили право решать, кто и что знает, — и ваше дело заплатить за один из "авторизованных" курсов подготовки к экзамену и за аттестат об его успешном преодолении. В остальном все то же самое: претенциозные названия, ссылки на авторитеты (которые, правда, теперь определяются лишь дороговизной лицензии, а не годами стяжания наук)... Вроде бы, пестро — а фантики у всех на один манер.

Развернем и посмотрим, что внутри. Оказывается, тоже все одно. Те же грамматические примитивы, те же речевые шаблоны, стереотипный выбор тем. Расставлено у каждого по-своему. Но, как известно, от перемены мест слагаемых они не перестают быть слагаемыми. Даже если сумма изменится. И не надо нам про то, что, дескать, язык-то имеется в виду один и тот же, что он так устроен — и любой курс будет этому учить, как ни крутись... Речь вовсе не о языке, а о системе аттестации, под которую всякое образование приходится подгонять. То есть, не язык нам препоучают, а способность издавать приемлемые ответы на экзаменационные билетики. Под какой экзамен готовим — под это и обтесывают, по методу все того же античного разбойника. Есть три основных направления. Совсем старое (и почти изжившее себя) филологическое образование исходит из необходимости продемонстрировать технику перевода с одного языка на другой и обратно, на примере классических фрагментов или специальных учебных компиляций. Далее, современная академическая традиция вообще не предполагает знакомства с реальными языками: во главу угла там ставят знание лингвистической анатомии и физиологии. Наконец, всех распихивающая локтями бизнес-технология учит именно этому — умению пихать локтями. В каждой из дозволенных образовательным стандартом областей спортивно-рыночной борьбы. Которые пытаются выдать за культурные универсалии, естественный для каждого полноценного члена общества круг интересов. То есть, если меня из этой "потребительской корзины" интересует лишь пара-тройка "активностей" — шансов сдать квалификацию у меня ноль. Ненормальных система активно отсеивает: доступ к благам цивилизации неаттестованным закрыт. Вот вам и усекновение на голову.

Казалось бы, что нам за печаль? Есть Интернет — а в нем тонны пиратского контента... На все запросы и вкусы. Изучайте что хотите как заблагорассудится, и плевать вам на деревянные мерки. Резонно — было бы, кабы жить довелось на вольном воздухе, а не в буржуазном болоте. А при капитализме так: если ваши знания не окупаются — ищите способы прокормиться как-то иначе. Пока будете искать — жизнь уже и кончится... Или вся былая наука из головы начисто вылетит от тяжких трудов. И даже если на ваши деньги курам смотреть невмоготу, возможность потратиться вовсе не означает доступности качественного товара: хорошее припрятано для своих, а остальным — прилавки попроще, чтобы не зазнавались. Рынок может существовать только на фундаменте нерыночных отношений, доставшихся ему от античности и далее.

Но мы сейчас рассуждаем о методе. Первичная корявость системы образования, расчет на среднестатистического покупателя (безотносительно к потреблению) неизбежно вылезает теоретическим боком как формальное изобретательство: метод сводят к техническим трюкам, умению скормить содержимое учебника всячески отбивающемуся студенту. Вроде того, как младенцев кормят с ложечки — с уговорами. "Натуральность" метода призвана поставить (лингвистическое) воспитание на сугубо природные рельсы: вон, птенцов в гнезде не надо упрашивать за папу и за маму — они сами настоятельно требуют положенной по статусу козявки! Раз уж взялся учиться — да еще и немалую сумму за курс отвалил, — изволь с энтузиазмом кушать что в меню. Так оно, по логике.

В философском плане два неудобных вопроса: почему таки невкусно? — и почему они иррационально сопротивляются? Можно, конечно, сослаться на серость теории и гранитность наук, на бестолковость населения и врожденную лень... Однако честный ответ один: что-то не так в самой основе буржуазного просветительства, и подход надо менять. Парадигма пустого сосуда, в который (иногда через катетер) вводят подобающее содержимое, — далека от живой действительности, где все сосуды уже забиты под завязку, и добавить новое можно либо выплеснув часть старого — либо (другая сторона того же) за счет уплотнения упаковки (например, с выносом мусорной части вовне, на внешние носители и в "умные" алгоритмы). Новым знаниям приходится договариваться со старым багажом — напрягать психику ради сглаживания противоречий и преодолении внутренних конфликтов. Эклектика — почти панацея; но в сильно связанной культуре одному от другого не отбрехаться. Насаждая правильность, приходится сплошь и рядом исправлять испорченное — и "ошибкам" этим уже не одна тысяча лет! А уж насчет лени... Чья бы корова мычала! Именно ее, родимую, пестуют почти все известные и неизвестные "методы".

Опять же, и здесь противоположности, которые по сути неразличимы. Основной тренд современности — упрощение, минимизация требуемых для усвоения усилий, легкость и непринужденность, образование как побочный эффект игры... Но чем меньше труда — тем меньше желания трудиться. Пусть все вокруг нас прыгают (за наши деньги). Это не мы бестолковые — это они не умеют толком объяснить! Другая струя — новейшие учения о языковых структурах. Легко подольститься к соискателю мудрости, признать, что традиции слишком абстрактны, и следует исходить их практики употребления языка для решения насущных жизненных задач. Но что внутри? Снова, вместо изучения действительности языка, предлагается ограничить себя удобной видимостью, — только бы не напрягаться.

Были надежды, что современные технологии придут на помощь и заменят изрядную долю нудной зубрежки удобством поиска в общедоступных справочниках и словарях, освободят умы для свободного творчества. Но, похоже, мечтам тоже суждено умереть. Потому что все делают с точностью до наоборот: искусственный интеллект не способствует распространению языковых знаний и навыков, а подменяет их собой; думает не для нас — а вместо нас. Если нас интересует текст — мы уже не обязаны воспринимать его в оригинале: услужливая программа переведет за пару мгновений. Что она там накосячит — мы все равно не поймем; наивно полагая, что мы уже в курсе, мы лишь бездумно глотаем идеологическую наживку — и хорошо, если обязаны мы этим всего лишь глупости программиста!

Что грамматики сплошь корявы — сомнений никаких. Что упор на заливку информации и отработку рефлексов не тянет на звание серьезного образования — однозначно. Но нельзя же вместо одной теоретической лабуды лепить другую — а грамотность подменять правилами игры! С другой стороны, язык — не только знания, а образование не сводится к обучению. Вспомним, что изучение языков осмысленно лишь в контексте культурного роста — причем не только мы становимся культурнее, но и культура становится "нашнее", учитывает наш вклад в одно большущее дело. Поскольку система образования заточена под массовое производство говорящих орудий, методы преподавания языков поголовно страдают общей немочью: они заскорузло статичны, исходят из языка как данности, всего лишь предмета. Но язык не только потребляют, его еще и воссоздают — в каждом общении по-новому. Язык не просто усваивают под культурным давлением — язык по-своему вырастает в каждом, вместе с ним, как его личное открытие и, следовательно, особая линия в целостности культуры. В какой-то мере, само понятия языка требует переосмысления, с учетом множественности перепутанных нитей. Это не штампованный, а тканый узор.

Маленькая иллюстрация. Есть ходячий предрассудок, что книжка с картинками народу заведомо интереснее, нежели сплошной текст. В древности переписчики норовили пририсовать к буквам какую-нибудь рожицу; потом этим кормились художники-иллюстраторы и каллиграфы (иногда поднимающиеся до уровня подлинной художественности). В конце XX века все без исключения сферы полиграфии заполонил комикс (в образовательной сфере эвфемистически именуемый "инфографикой"). Так вот, большинство методических изобретений в лингвистике выглядит одинаково: то, что раньше писали текстом, надо заменить (или хотя бы пропараллелить) картинкой, — будь то фотография, ситуационный рисунок, графика жеста — или формальная схема. В моду вошли иллюстрированные (а иногда и полностью рисованные) словари; книжки по грамматике пестрят изображениями, долженствующими показать, а не разъяснить практику словоупотребления (названия типа English Through Pictures, See It and Say It in Spanish, или Japanese in Mangaland говорят сами за себя). Эталонные "программированные" учебники (курсы подготовки к экзаменам) снабжают не только аудио- но и видеозаписями — что уж говорить про изначально компьютерные, интерактивные курсы! Но задумаемся на мгновение: так ли разумно без оглядки уповать на зрение? Может быть, предполагаемая эффективность — всего лишь оптическая иллюзия? Действительно, чтобы картинка воспринималась по задумке, надо совпасть с ее автором в миросозерцании, принадлежать тому же кругу условностей. Можно, с некоторой натяжкой, допустить, что носители языка склонны одинаково интерпретировать схематические иллюстрации, и что ситуативные картинки они поймут примерно одинаково. Когда же речь идет об изучении иностранного языка — это было бы слишком сильным предположением. Грамматические схемы в учебниках — тоже особый язык (вроде локоса), который необходимо освоить прежде чем приступить к основному курсу. Нечто похожее —практическая транскрипция для языков с незнакомой письменностью: без этого не обходится ни английский, ни французский язык; в арабском без огласовок на первых порах трудно; японские слоговые азбуки приходится запоминать; изучающим китайский язык была бы очень полезна технология, соединяющая в тексте несколько слоев (старые и новые иероглифы, пиньинь, практическая транскрипция на другом, более знакомом языке), с возможностью оперативно посмотреть нужный слой, без изнурительного поиска в словарях. Другая ассоциация — курсы (или справочники) "практической грамматики". Почти всегда имеется в виду лишь одна из стран, в которой говорят на таком языке. Но практика английского языка различна в разных уголках земного шара — и тем более в международном общении; практический французский даже внутри континентальной Франции демонстрирует серьезные региональные (ослабевающие) и этнические (усиливающиеся) различия; в Канаде вообще принят принцип языковой терпимости: говорите, как умеете, — все сойдет! Врастание в практику другой страны — наисерьезнейшая проблема. Но даже внутри монолитной нации есть место и диалектам, и классовым различиям. Допустим, большинство моих сограждан пьет пиво — а я не пью, и для меня весь пласт языка, связанный с практикой пивопития, — филькина грамота. Теоретически я могу себе представить мир пивного человека — но мне это по жизни совершенно ни к чему (если не допустить, что я великий писатель, которому приходится сознательно подбирать и такие краски). Практический русский язык для меня — бесконечно далек от многоразличных практик русскоязычных миллионов, разбросанных по всему миру. Так почему с другими языками должно быть иначе?

Наконец, есть такие чудики, которые на глаз вообще не воспринимают: им надо подробно и словами. Чтобы не только внешний вид — но и как устроено. В музыканты или танцоры таким, вероятно, лучше не соваться — но почему бы не поподвизаться в качестве теоретического лингвиста? Если, допустим, кому-то интересен только гомеровский греческий, или язык Лао Цзы, — на кой им современные картинки из учебников? Такие иллюстрации только затуманивают суть, мешают заниматься делом. "Натуральный" метод в приложении к античности — всего лишь стилизация, перенос современности в атрибутику прошлого (не без идеологии: нам предлагают это прошлое воспринимать в духе официально дозволенного). Настоящее "погружение" в языковую старину — долгие занятия не только лингвистического свойства. Будет осмысленное движение — вырастет подходящий язык.

Обратим внимание, что все без исключения методики изучения языков рекламируют "быстрый старт", возможность влететь в предмет за минимальные сроки (в расчете на предстоящий экзамен). Поэтому (иллюзорная) эффективность метода заметна лишь при изучении "с нуля". Последующие циклы (intermediate, upper intermediate, advanced...), по сути, представляют собой лишь повторение пройденного, пережевывание все тех же тем, постепенное расширение словаря; здесь нет ничего сверх того, чему студент мог бы научиться сам, читая книжки, смотря телевизор, слушая песенки — или еще как-то приобщаясь к массовой культуре. Остается лишь коммерческая составляющая — натаскивание на очередную аттестацию строго по программе. Настоящее знакомство с языком — вне школы: это годы общения и труда.

Оборотная сторона статичности метода — этническое размежевание. Свое железно противостоит иностранному. Но представьте (как у Джона Леннона: I wonder if you can...) себе мир, в котором нет границ, таможен и войн за клочок земли: каждый волен поселиться где угодно и заниматься любимым делом (или не заниматься ничем), общаясь с теми, кто ему по душе (или не общаясь ни с кем). Откуда в таком мире возьмется идея "родного" языка? — что будет "иностранным", если иных стран попросту не существует? Оказывается, что никакого различия языков вовсе нет — а есть один на всех язык, и разные способы его употребления, культурные варианты. Поэтому, скажем, "контрастивный анализ" как метод преподавания уже не сравнивает родное с чужим, а подсказывает, как можно по-разному сказать (или сделать) одно и то же. Русская физика не отличается от малайской, американские технологии прекрасно себя чувствуют в Китае. Мы учимся не у профессора П., аббата А., или в университете У., — мы перенимаем опыт друг друга, независимо от методичности или предметности. Пробуя по-разному говорить, мы развиваем нашу способность чувствовать, мыслить, мечтать. И на этой основе по-новому подходим к любой обыденности.

Так что же? Выходит, нет в освоении языков никакого метода — и каждому придется выдать его собственную модель велосипеда? Не слишком ли накладно?

Да, массовое производство экономичнее. Но не надо путать дешевизну с эффективностью. Когда мы думаем не о том, сколько навара на товар, а об удовлетворении нормальных человеческих потребностей, — мы просто не заметим разницы в цене, ибо взвешиваем наши дела на других весах.

Конечно, вообще без метода не обойтись. У людей есть свои предпочтения, и сам факт общения с кем-то конкретным переносит эту конкретность на всех единожды пообщавшихся. При капитализме это принимает уродливую форму разделения труда; разумно устроенный мир основан на подвижном распределении деятельности, на кооперации, а не конкуренции. Если мне привелось придумать свой язык программирования — я могу пользоваться им в одиночку, для собственного удобства, — но могу свободно поделиться с другим, кто вытащит из моего изобретения свои полезности (о которых я мог изначально и не догадываться). Язык становится общественным явлением, у него теперь своя история. Пока мы не торгуем языком, он живет, дышит, пропитывается разнообразием, насыщается выразительностью. Рыночный язык — раб, убогий обрубок разумности, абстрактная схема — метод.

Правильный (некоммерческий) учебник — не следование методу, а веер возможностей. Это не последовательно выстроенный курс, размеченный под положенные сроки, — вступать в работу можно с любого места, двигаться в любом направлении: это не река, а океан — или даже космос. Такой учебник не предполагает никакой "целевой аудитории" — каждый выстраивает метод под задачи сегодняшнего дня, и перестраивает при другой расстановке приоритетов. Надо уложиться в нормативы — прекрасно, сделаем подходящую схему; требуется войти в узкую тему (вроде коллекционирования марок с языковедческой тематикой) — без проблем, вытащим только относящееся к делу. Когда требуется получить общее представление — это одно; умение вписаться в коллектив — свои особенности. Если угодно, это называется иерархический метод. Но что нам от названия? Важно, что за словом стоит.

Может показаться, что идеал недостижим, что так не бывает. Да, в классовом обществе не бывает — и не может быть. Но не все сущее существует как единичность предмета — и можно уловить суть за россыпями непроизвольных намеков. Соедините совокупность частичных методов с общественной потребностью в языковедении — и появляется личностный (а значит, нерыночный) стимул, объективная причина интереса к языкам и языковых способностей любого рода. Поэтому всегда найдутся энтузиасты, которые вытащат ценное для себя из вороха умных книжек — или прислушаются к разговорам соседей, — и даже прорубятся, при необходимости, через рогатки идиотских квалификаций. Расширение технических возможностей позволит перейти, в конце концов, к непрерывному образованию, размеченному не абстрактными "сенситивными периодами", а здоровой потребностью общественно-значимого труда. Кусочки знаний лучше прорастают в подготовленной почве, в контексте сознательного применения. Собственно, в этом и состоит будущая революция в образовании: людям помогут осознать, для чего все нужно, — и тогда само собой станет понятно, что и как. Идея совершенно небуржуазная. Однако против лома нет приема — и в недрах капитализма, несмотря на фантастически совершенные методы промывания мозгов, самосознание масс будет расти — даже если потребуется прятать его от античного полицая, упаковать в охламонский прикид. И на всех языках планеты зародыши людей будущего смогут весело распевать: нам не страшен полиглот, полиглот, полиглот...