Человек как субъект деятельности (то есть, как разумное существо) никогда не сводится к особи какого-либо биологического вида. Даже если допустить, что материальным воплощением субъекта должно быть что-то живое, — это будет организм другого уровня, включающий как биологические компоненты, так и разнообразнейшие культурные расширения (то, что Маркс условно называл "неорганическим телом"), без которых участие органики в общественном труде совершенно невозможно. Органическое тело в составе субъекта деятельности ведет себя совершенно не так, как внешне такое же тело в дикой природе. Все его органы в ходе обучения и воспитания настроены на такие операции, которые вне культурного контекста обычно не наблюдаются — более того, некоторые из них с биологической точки зрения заведомо вредны! В первую очередь это относится к органу централизованной регуляции, головному мозгу. Его настройкой общество интенсивно занимается задолго до формальной даты рождения: условия зачатия и вынашивания существенно влияют на внутриутробное развитие — и закладывают основу последующей социализации. Отсюда муссируемые буржуазной пропагандой ходячие предрассудки о врожденных способностях или склонностях, плавно перетекающие в апологетику якобы естественного классового неравенства.

Возникновение древнейших государств уже предполагает высокую степень окультуривания человеческой биологии; у современного же человека — неорганическое тело всецело преобладает над специфически видовой физиологией. Невозможно представить его без тысяч бытовых вещей и навыков обращения с ними. Орудия труда, одежда, жилье, предметы гигиены... Даже еда у человека — не просто дары природы: как правило, она приготовлена из окультуренных ингредиентов с использованием давно вошедших в привычку (и потому незаметных) кулинарных технологий — а цивилизованный прием пищи бесконечно далек от чисто физиологического акта. Во всем свои плюсы и минусы — но сам факт отличия налицо.

В классовом обществе (в отличие от первобытнообщинного строя) человека отождествляют с органическим телом — и население считают "по головам". Какие-то основания для этого безусловно есть. Однако по мере развития способа производства такая идентификация все чаще вызывает больше вопросов, нежели оказывается практически полезной.

Действительно, на фоне успехов медицины уже не очевидно, что именно следует считать человеческим телом. Например, потерял человек ногу или руку, — заменили их протезами, — это другой человек? Вроде бы, нет. В каких-то случаях удаляют и внутренние органы (даже части мозга); органы пересаживают от других людей — или вживляют в тело неорганические устройства: кардиостимулятор, искусственная почка... Так ли уж это безобидно? Совсем разбитый — срастается с высокотехнологичным креслом, или использует экзоскелет. Известно, что род занятий существенно влияет на чувства и мысли, лепит характер; делать рукой или протезом — есть разница? Очкарик смотрит на мир по-особому; глухонемой не всегда сможет договориться с теми, у кого со слухом и речью без проблем. Человек с разбитыми суставами — движется аккуратнее; нарушения пищеварения — меняют пищевые привычки. Так что же от тела придает нам статус единичности? Лицо — можно закрыть вуалью, загримировать, или отдать на растерзание косметологам и пластическим хирургам. Отпечатки пальцев меняются при пересадке кожи. Нет в теле ничего, что не могло бы измениться, и даже ДНК понемногу учатся подправлять. Головной мозг? Но как проверить его идентичность? Какие травмы приводят к полной утрате индивидуальности? А скоро и до пересадки головы дойдет...

Остается формальный критерий: кусочек бумаги (или пластика), именуемый удостоверением личности (паспорт, водительские права). Имеет это какое-то отношение к биологии? Ровный ноль! Вклеенная фотография иногда сильно отличается от изменившейся с возрастом внешности. Прочая биометрия тоже не монолит. Документ — не то, что выдают на руки: он лишь представляет факт регистрации общественной единицы в специальных книгах (базах данных). При утрате — осязаемое подтверждение статуса можно восстановить. Правда, для этого придется формально доказать свою идентичность зарегистрированному. Как? Собрать справки. От знакомых и родственников (идентичность которых предполагается надежно установленной), из домоуправления, с места работы или отдыха... Наличие копий утерянных документов — вроде намека на обладание ими в прошлом. У кого есть деньги — может заказать какую угодно биографию, с тоннами архивных свидетельств. Главное избегать уж очень нелепых нестыковок.

Получается, что человек вовсе не тело — а то, чем его считают другие. Общественное отношение. Старые знакомые или сослуживцы могут удивиться при встрече: как же Вы изменились... Но если вести себя достаточно определенно, демонстрируя положенную по статусу осведомленность, — сомнений в подлинности претендента, как правило, не возникает.

Человек — не кусок мяса; прежде всего — он в плодах своего труда. Идентичность человека — определенность того, что он делает. Когда за его поступками прослеживается нечто общее — мы говорим о духе, усматриваем его присутствие в разнообразии телесных движений, которые в этом случае трактуют как возможные воплощения.

Допустим, я по роду работы не обязан регулярно появляться в людных местах; если при этом дело движется должным образом, коллеги могут составить обо мне вполне отчетливое представление, даже без личного знакомства. Иногда такие встречи даже противопоказаны: когда телефонный консультант занимается маркетингом — его внешность клиентам безразлична; если же речь и психологической консультации — лишние впечатления могут испортить эффект. Аналогично, известный автор может поразить нас изысканностью творений; но стоит узнать не очень приглядные факты его биографии — и от былых восторгов не остается и следа.

В наши дни удаленная работа — явление повсеместное. Продукт на гора — и никому дела нет, кто там сидит за компьютером! Точно так же, если я работаю по контракту — никого не волнует, сколько у меня субконтрактников. Да, в договоре прописаны паспортные данные; но мы уже знаем, что их отношение к органике может быть весьма и весьма отдаленным. Авторские коллективы под псевдонимом (Прутков, Дюма, Рембрандт, Бурбаки) — явление совершенно обычное; читателю все равно, кто конкретно в чем участвует. Наследственный бизнес  — объединяет фамилией многие поколения.

Но даже там, где все перед глазами, — идентичность остается полностью условной. Например, известны многочисленные клоны эстрадных исполнителей и групп — а в студийных записях вообще никакой гарантии, что никто никого не подменил (хотя бы на уровне монтажа). Это нормально, ибо зрителю, по большому счету, без разницы паспортные данные — ему важна идентичность сценического образа. На том же принципе держится ремесло кинодублеров и каскадеров: роль играет большая команда — а для зрителя все они как один персонаж. Ретушь фотографий известна с XIX века; в кино ретуширование применялось на всем протяжении его истории. Наконец, современные шоу-технологии в изобилии плодят виртуальные персонажи — компьютерные "тела", за которыми иногда сотни создателей. Активное развитие технологий глубокой имитации на базе искусственного интеллекта (deepfake) позволяет практически полностью устранить биологическое тело из удаленного общения — доля которого уже сейчас значительно перевешивает вклад непосредственных контактов.

Поскольку для общества человек оказывается лишь комплектом "документов", ролей в иерархии общественного производства, обычным делом становится использование одного биологического тела в очень разных культурных амплуа. Так, классовая система социализации фиксирует набор возрастных цензов: ребенок, школьник, студент, работоспособное население, пенсионеры... Существуют параллельные шкалы: например, призывной или репродуктивный возраст, — и другие формальные градации (инвалидность, дееспособность), связанные со способом включения в экономическую жизнь. Переход из одной категории в другую может быть как-то увязан с органическими изменениями.

Но есть и другие "мутации", не связанные с телесными проявлениями. Даже переход с одной работы на другую — может существенно сказаться на социальном статусе и самоощущении человека, на его взаимосвязях с другими в сколь угодно далеких от производства сферах. По сути, это уже другой человек. Бывают ситуации, когда внешнюю идентичность меняют на официальном уровне (при агентурной работе, или в системе защиты свидетелей): смена биографии и документов, места жительства и рода занятий... Человек иногда сам начинает считать себя другим — и требуются усилия, чтобы восстановить что-то из прошлого. Тем более это характерно для тех, кто намеренно убегает от корней: им просто не нужны воспоминания, они стремятся к новой жизни. Таковы люди без гражданства, беженцы, легальные и нелегальные мигранты. Они уничтожают документы, меняют имя, избегают прежних знакомств. Богачи тем же способом убегают от налогов и долгов (или от расправы "по понятиям").

Нельзя сбрасывать со счетов и разного рода болезни или душевный кризис. Иногда человек разительно меняется на протяжении жизни — даже близкие его не узнают, уходят друзья, уходит любовь... Телесно он не изменился — но старая жизнь его уже не устраивает, и он убегает от себя, переселяется из деревни в город, из города на край света... Если встретится кто-то из однокашников — он с удивлением воспримет претензии совершенно незнакомого человека. Что уж говорить о разного рода амнезиях (связанных с травмами мозга — или невротическим вытеснением).

Известны (и даже не очень-то экзотичны) случаи двойной жизни: принадлежность одного человека очень разным социальным группам заставляет его переключаться с одного амплуа на другое, полностью перестраивать поведение. Глубина расщепления бывает разной — иногда это лишь двойная игра, при сохранении самоидентичности; однако хорошо сыграть роль можно только живя в роли — и невозможно избежать внутреннего уподобления внешнему персонажу, если нет объективных (культурных) предпосылок для единства. Если в обществе человек известен по-разному, в несовместимых качествах, — его органическое тело будет работать на каждую роль по отдельности; когда других вариантов нет — это своего рода душевная болезнь (а по сути — болезнь общества). Аналогичные явления возможны и при органических расстройствах — но уже как симптомы, а не суть происходящего.

Распространенное заблуждение — вера в непосредственную данность человека самому себе. Дескать, мое тело (главным образом, мозг) воспринимает себя и не даст перепутать ни с кем другим. Однако восприятие и ощущение — не одно и то же: одинаковые ощущения воспринимаются по-разному, а одно восприятие складывается из разных ощущений. Для мозга — органы тела всего лишь внешние тела, источники ощущений, интерпретировать которые надо учиться, — а это умение приходит только извне, в деятельности. Ребенка еще до рождения включают в определенный круг деятельностей — и приучают его воспринимать органическое тело так, будто оно представляет человеческую индивидуальность. Несколько позже человек начинает непосредственно воспринимать и неорганические компоненты: мы говорим, например, что костюм сидит как влитой; мы совершенно свободно орудуем ножом и вилкой при еде, как будто это части нашего тела; хороший водитель (и вообще, оператор любой системы) чувствует ее состояние, реакции на внешние воздействия и сигналы органов управления; иногда в танце партнеры настолько чувствуют друг друга, что как бы становятся одним телом, движимым единым порывом.

Идентификация — следствие включения в целостную совокупность внешних отношений; иерархичность деятельности (и культуры в целом) делает индивидуальность столь же иерархичной, и можно по-разному развертывать эту иерархию в разных контекстах, выдвигая на верхние уровни особые комбинации органических и неорганических компонент. Подключение новых компонент может вызвать перестроение всей иерархии: выучился играть на гитаре — и целиком ушел в музыку; влюбился — и стал другим человеком. Поскольку же контекстов может быть много — вовсе не обязательно все время чувствовать себя кем-то одним, заранее данным и одинаковым. Иногда одно, иногда другое. Почему бы и нет? Более того, разные ипостаси меня могут запросто уживаться в одном теле не только в разных внешних условиях, но и присутствовать в сознании одновременно, — и даже спорить друг с другом. В классовом обществе это приводит порой к болезненным внутренним конфликтам; но в принципе ничего ненормального в этом нет, и в более разумной среде такая противоречивость — источник творческого развития.

Труднее представить себе распределенное сознание, идентичность, представленную несколькими (органическими или неорганическими) телами. Может показаться, что каждое из этих тел — отдельный мир, взаимодействующий с другими чисто внешним образом. Так нас воспитывает капиталистическое общество, где одни рыночные игроки всегда противопоставлены другим, а любое совпадение интересов может быть лишь случайным и временным. Наши тела продаются по отдельности — и потому кажутся безусловно различными. Если бы легальный рынок органов тела был развернут столь же широко — привязываться к единому организму было бы проблематично; когда мозг узко специализирован и выполняет лишь часть большой задачи — нет смысла говорить об индивидуальности высшей нервной деятельности, и надо оперировать "коллективами", распределенными сетями.

Современные компьютерные сети еще не доросли до собственной разумности — но уже могут служить хорошей иллюстрацией. Например, разного рода кластеры — аналог распределенной индивидуальности: пользователь видит один компьютер, занятый определенной задачей, — и никому нет дела до физической реализации. Облачные технологии позволяют работать с программами и данными, расположенными в разных местах; развитые схемы репликации быстро восстанавливают идентичность копий. С другой стороны, одна и та же машина может по-разному развертывать функционал для разных пользователей, с учетом вкладов других узлов сети. Наконец, квантовые компьютеры могли бы стать прототипом распределенного носителя для бесконечного числа коллективных состояний.

Но есть и другая, чисто человеческая иллюстрация. Если я кого-то люблю — я смотрю на мир и его глазами, и уже не существую сам по себе. Так два тела (или больше) становятся одним — и в равной мере представляют это их общее кому-то еще. Взаимная любовь полностью уравнивает любящих, и любой из них в отношении к внешнему миру живет за двоих. Смерть одного тела ничего не меняет: любовь остается, и продолжает творить мир.

В классовом обществе нет места для свободной любви — ее приходится прятать за убогими антагонизмами. Даже полюбив, человек противопоставляет свое чужому, не умеет полностью раствориться в другом. Чувствовать другого как себя и знать, что для него стал его плотью, — дано не всякому. Однако проблески этого чувства бывают и в узости цивилизации: например, кому-то удалось участвовать в интересной работе — когда есть массовый порыв, общее воодушевление и общая гордость за удачные находка. Потом продукт выходит на рынок, очарование погибает. Но это было — и продолжает лепить человеческую духовность. Крайние формы уродства — боевой азарт или шовинизм, — даже в них может иногда высвечиваться лучик далекого будущего, когда одни не отделимы от других, когда на уровне общества в целом один за всех — и все за одного.

Чтобы поместить себя в единичное тело — этим надо заниматься. Когда же мысли не о собственной идентичности, а об общей задаче, — никому в голову не приходит выяснять, кто сопоставляется с какой материей. Такие вопросы здесь неуместны. Чем интереснее жить, тем меньше остается мыслей о теле, — и тем легче переключиться на другое.

Теоретически возможно выделить одну из линий развития и считать это биографией, развитием индивидуальности. Но отождествление себя с этой историей — особый акт, осмысленный лишь в очень ограниченных рамках, в контексте одной деятельности. Когда человек свободен переходить от одной деятельности к другой — ему просто не требуется утверждать свою единичность. Постепенно накапливаются изменения — одни тела уступают место другим, и на каком-то этапе можно (в одной из шкал) наблюдать качественный скачок... Но какое отношение все это имеет к другим историческим лицам и обществу в целом? Первична именно история — а рассказывать ее можно по-разному. В том числе и от первого лица.

С другой стороны, написание биографий — тоже занятие не из простых. Где кончается предыстория и начинается история? Когда надо историю заканчивать — да и возможно ли такое вообще? Какая-нибудь биологическая смерть — всего лишь факт природы; человек при этом вовсе не умирает, и нужна особая (далеко не всегда осуществимая) деятельность, чтобы таки его умертвить. Действительно, как уведомить всех лично и заочно знакомых? Даже если они признают смерть организма смертью личности — для них человек будет жить, пока не получена совершенно достоверная весть. Но даже и после этого — в них останутся следы, кусочки совместной биографии, — а чтобы их окончательно стереть, потребовалось бы уничтожить их тела — а заодно и другие, в которые сохранилось косвенное влияние, — то есть, в конечном счете, все человечество!

Констатация биологической смерти далеко не всегда равносильна смерти личной. Пока человек участвует в совместной деятельности — он жив, с ним можно (хотя бы косвенно) общаться. Тупой вариант: допустим, я запускаю автоматический процесс, способный работать без участия органических тел, на протяжении многих лет после моей официальной смерти; фактически, я продолжаю производить полезный продукт — то есть, участвую в общественном производстве. Обществу нет дела до моего биологического присутствия. Возьмите другое тело, назовите его моей фамилией — и будет полное впечатление, что я сам продолжаюсь таким способом. Чтобы разделить такие тела — нужно официально оформить их различие, а это чистая условность, специфика классовой экономики. Теоретически, кто-то лично (телесно) знакомый может встретиться с моим преемником и заявить: это не тот! Стоит ли верить таким заявлениям? Они опираются на ограниченный опыт, неподтвержденные мнения — то есть, по сути, узкий круг общественных отношений, который другие отношения могут значительно перевесить. Например, откуда известно этому "знатоку", что мой преемник не занимался моим делом задолго до меня? — и продолжает его по праву. Личная смерть вполне возможна и при продолжении органической жизни — когда тело лишь безучастно доживает свой век.

Заметим, что индивидуализация в классовом обществе связана как раз с тем, что разрушает границы индивидуальности, — с групповым бытием, когда человек постоянно на виду, и группа отслеживает его принадлежность, от начала до конца. Тем самым отсекаются остальные общественные функции — хотя, быть может, именно в них главное предназначение человека. То есть, речь идет не о человеке как таковом, а об одном из его качеств: не об индивидуальности, а о тождестве всем остальным членам группы. При капитализме, всеобщности рынка, эта абстрактная определенность связана с правом собственности; общество больше заинтересовано в разделе имущества. нежели сохранении целостности; наследники только и ждут момента, чтобы растащить неорганическое тело, подобно тому, как черви поедают органику.

Границы жизни становятся совсем расплывчатыми, когда заходит речь о духовном производстве. Продукт такой деятельности — не одно из частных воплощений (книга, картина, партитура...), а то, что стоит за этой материей, существует лишь как общественное отношение по ее поводу. Можно издать книгу несколькими тиражами, — или переписать от руки, — книга не в этих осязаемых экземплярах, она их общая основа, дух — а не плоть. Репродукции картин, копии скульптур, разные исполнения музыки... Это разные тела одного и того же, что продолжает жить и допускает все новые интерпретации. Автор (или то, считают автором) вдруг оказывается современником тысяч поколений — с ним можно полноценно общаться, спорить, задавать вопросы... С другой стороны, кого-то (в каких-то границах) мы можем считать лишь продолжателем дела других; исторические линии сходятся и расходятся, переплетаются, обрываются и начинаются заново — новые обращения той же иерархии, которую мы и воспринимаем как настоящего субъекта, не зависящего от исторических случайностей. Назвать участвующие в этом биологические тела какими-то фамилиями — что изменится? Идея живет в одном, в другом, в следующем... — или во многих сразу, — а то и как нечто неуловимое, культурный фон.

Что имя? Не более чем ссылка на культурный контекст. Пока остается в нем же — другие имена столь же возможны. Перенесите в другой — будет нечто другое, даже если назвать по-старому.

Принципиальная невозможность с полной уверенностью отследить исторические линии (биографии) в рыночной экономике выражается абстракциями физического или юридического лица — привязка которого к определенному биологическому телу в общем случае не предполагается. Единичный субъект хозяйствования изначально отождествлен с совокупностью общественных ролей — и представлен удостоверяющими эту виртуальную "личность" документами. Любое юридическое лицо может быть представлено набором физических лиц; это аналог органического тела, условно связываемого с физическим лицом. Однако предписанные законом "подписанты" неоднократно меняются по ходу хозяйственной деятельности; поэтому юридическое лицо как субъект очевидным образом не зависит от человеческой органики — и может, в принципе, вообще обойтись без нее (например, при выборе представителей случайным образом для каждой сделки).

Может показаться, что привязка (хотя бы временная) всех операций к физическим лицам (конкретным исполнителям) сохраняет ведущую роль органических тел; но по факту физическое лицо лишь номинально представлено чьими-то паспортными данными — и может вообще никак не участвовать в бизнесе (кроме гонорара за представительские услуги). Существующие процедуры подтверждения лишь ставят одну бумажку на место другой; видеоконференции не дают никаких гарантий — и даже требование личного присутствия нетрудно при необходимости обойти (как в известном казусе с гонкуровским лауреатом). Повсеместное использование доверенностей и факсимильных подписей окончательно ставит крест на идее обязательного участия органических тел в предпринимательстве; например, торги на биржах вполне возможно поручить роботу (нечто вроде рыночного вируса).

Массовое помешательство на почве криптографии — всего лишь выгодный бизнес. Обывателя всячески убеждают, что компьютерные технологии способны обеспечить стопроцентную индивидуальность финансовых операций, гарантированно защитить идентификационную информацию. От чего? Если это данные о живом человеке — в каком-то звене мы обязательно выходим за рамки компьютерных технологий, и вся система оказывается потенциально уязвимой. Если субъектом будет компьютерная программа (наподобие банков криптовалют), результаты ее работы будут осмысленными лишь в контексте каких-то договорных отношений — и все опять сводится к рыночным условностям, которыми так легко манипулировать; здесь даже нет нужды указывать, что на любой шифр есть метод взлома — просто потому, что данные хотя бы где-то фигурируют в совершенно читабельном виде (а иначе проку от них ноль).

Электронная подпись руководителя хранится в бухгалтерской программе — и операторы базы данных каждый день подписывают документы за него. Пароли и явки на каждом шагу передают от одних к другим; требуемые для аутентификации сертификаты устанавливают на серверах для общего пользования — а иначе людям просто неудобно работать. Аппаратные ключи можно взломать и эмулировать — в конце концов, временно пустить кого нужно на чужой компьютер. Никакая биометрия не спасет. Даже вживленный в тело чип можно аккуратно пересадить кому-то другому — или просто убедить носителя поступить выгодным для предъявителя инструментов убеждения способом. Ибо бизнес не должен зависеть от наличия персонала: the show must go on.

Даже если кто-то идет на внедрение (дико неудобного) строгого документооборота, когда каждая подпись с большой долей вероятности принадлежит конкретному физическому лицу, — откуда берутся ключи шифрования и сертификаты верхнего уровня? Утечки из официальных органов сертификации не просто возможны, но даже обязательны, по политическим мотивам! А общество позаботится, чтобы самодельные ключики не работали в бизнес-критических приложениях. У теневой экономики свои стандарты — но принцип тот же.

Будет искусственный интеллект — ему тоже придумают имя. Однако трудности с идентичностью все те же. Есть программа — ее можно устанавливать на разных компьютерах; зависит ли машинная индивидуальность от железа (которое тоже может быть виртуальным)? Если та же программа, установленная в разных местах адаптируется (обучается) под конкретные нужды — это все тот же субъект? — или разные субъекты, которым надо придумывать разные имена? Очевидно, ответ лежит в плоскости организации культуры в целом — и способа производства в первую очередь.

Оказывается, что за любым именем стоит не просто биологический индивид, а общественная группа, коллективный субъект, который для внешнего мира выглядит одним лицом; при соблюдении несложных формальных правил, такой субъект практически бессмертен. Тем более это так для неформальных объединений, производящих принципиально нерыночный продукт.

Напрашивается вывод: если искоренить всяческую коммерцию, если каждый (независимо от материального носителя) трудится для общего блага и не претендует на исключительное владения плодами общего труда, — зачем возня с аутентификацией? Без базара, мы можем вообще отказаться от имен, или еще каких-то "серийных номеров". Есть сколько-то сложных приборов (или кусков живой плоти); на них, в принципе можно проставить клейма; но если для наших целей равно годится любой из них — какое нам дело до таких тонкостей? Более того, если все они различно устроены — это совершенно неважно: лишь бы работали одинаково (в разумных пределах). Наконец, даже если у них совсем не одинаковые возможности — никто не мешает нам достигать поставленной задачи разными путями, привлекая все, что оказывается под рукой.

Что это? Мир без единичных субъектов? Не совсем так. Общее всегда развертывается в иерархию единичностей — и становится их особенностью. Поэтому в каждом отношении, на определенном уровне иерархии, какая-то единичность будет все равно. Любая общественная "единица" в этом отношении представляет общество в целом — но существует лишь в пределах конкретной задачи, в своем культурном контексте. Дело сделано — и незачем продолжаться, и даже память ни к чему. Это похоже на рождение, жизнь и смерть органических тел. С той существенной разницей, что для виртуального субъекта не имеет значения способ реализации — и не нужно привязываться к одним и тем же воплощениям, а можно свободно соединять разные органические и неорганические тела, и менять состав по мере надобности. Бесклассовое общество не нуждается для этого ни в каких формальностях. Важен дух, а не буква. В совсем продвинутом варианте — остается только дух, который, конечно же, в каждый момент представлен совокупностью вещей — но свободен перейти в любое другое тело, в том числе у других звезд, или в других вселенных. Творческий дух заставляет нас готовить новые тела и переселяется в них — осваивая любые стороны мира, но всегда оставаясь собой. Стремление одухотворить всю природу, перестроить ее на иных началах — это и есть разум. Люди его малая часть; возможно есть и другие — или нечто большее, что всех незаметно воспитывает и направляет, помогает повзрослеть.