Выросшим в эпоху интернета, вероятно, трудно представить себе мир, в котором голое тело оставалось за гранью массовой культуры — и подсматривать приходилось где кому придется. Интересные формы все равно проскальзывали на экран (и даже не всегда в категории 16+); но книжка со всеми подробностями — это уже перебор... Даже сухие теоретические трактаты (заумный жаргон без картинок) скрывались в недрах библиотечных запасников, куда далеко не всем удавалось дотянуться. Нет, формальных запретов на наготу, вроде бы не было: скульптуры в больших музеях никто фиговыми листиками не оснащал, и знаменитую живопись светили как есть. Но книги — жуткий дефицит, так что не до эротики (в том числе высокохудожественной). Сегодня проблема, скорее, в том, чтобы не нарваться на порнуху на волне шопинга или сетевого трепа. А в доперестроечные времена найти что-нибудь откровенное, когда надо по работе, — далеко не факт.

Тем не менее, в определенных кругах бродили по рукам западные журнальчики и книжонки — и неиспорченная (анти)советская молодежь на это западала. Заманка в капитализм, наряду с харчами и шмотками. Уровень первичных органических потребностей.

Но мы (помимо общего образования) смотрели под своим углом — с точки зрения материалистически понятой духовности и любви. Особых надежд, что забугорные творения сдуют замшелость советских или соцстрановских предрассудков, конечно, не было: теоретически, мрака на цивилизованном Западе должно было быть еще больше — поскольку даже первобытный социализм таки прогрессивнее любого буржуинства. Так оно, в общем-то и оказалось; поэтому ковыряться в тоннах чего-то "с утра" смысла нет, и представляет интерес лишь невинный пласт сексуального просвещения, популярные книжонки (а потом и видео) в стиле "как быстро разбогатеть с ломаным грошиком в качестве стартового капитала". Они, по крайней мере, намереваются помочь страждущим — ну, и самую малость на этом заработать (на базаре как на базаре). Сейчас это модное направление — и просветители выпускают один трактат за другим, каждый божий день; даже удивительно, что до сих пор не все миллиардеры — и по части секса массовых успехов не видать... Или мы не с той колокольни глядим?

Оставляя в стороне современность, вспомним о древней книжонке, опубликованной в 1972 году американкой Ruth Dickson (фамилия с намеком — явный псевдоним): Now that you've got me here, what are we going to do? Многообещающий подзаголовок: A non-marriage manual — анонсирует возможность отдохнуть, наконец, от политиков с дубинками, загоняющих идиотов в брак. Еще один подзаголовок: A book, that starts, where a sensual women stops — предвещает нечто брутальное, далекое от совместного прослушивания божьих пташек в поле зрения бдительных родителей.

Тут правда произошел конфуз. В нашем распоряжении (годы, как уже говорилось, были суровые) — только подпольная перепечатка любительского перевода на русский; и подзаголовок переведен лихо: Книга, которая начинается там, где чувственная женщина кончает. Это, как все понимают, совсем другая тематика: не о преодолении скромности, а о технологии доведения нескромности до оргастических размеров. Кстати, постсоветские публикации — сдвиг сохранили. Но погоды оно не делает, и разбираться будем без лишних заморочек.

Общая характеристика: это вообще не эротика — и уж тем более не порно, не извращение, не призыв к разнузданной похоти, не попытка подсадить на наркоту; исходя из (предположительно, общеизвестного) факта наличия половой жизни у нормальных взрослых людей, авторша предлагает и кавалерам, и дамам потрудиться над совершенствованием такого общения, чтобы использовать его возможности как можно полнее. Подход вполне разумный — остается только выяснить, как обстоит дело с реализацией.

Как обычно, две крайности. Первая — чрезмерная увлеченность предметом, обычный грешок популяризаторов: их предмет, разумеется, главнее всех — и сообщают они, конечно же, самое-самое, достоверное и безусловно необходимое всем и всегда:

Тем самым предполагается, что пробуждение чувственности — на повестке дня всякого культурного человека, и что делать это следует всем одинаково — следуя единственно верному пути (намеченному коммерческим автором):

Возможно, мадам вовсе не имела в виду, что людям больше нечем заняться; однако управляемый сверху рынок наверняка выпятит именно такое толкование: секс превыше всего, живите ради "пробужденной" чувственности — и не парьтесь по поводу экономических проблем и духовных ценностей, не предавайтесь глупым мечтаниям и оставьте проектирование общественной жизни признанным (то есть буржуазным) архитекторам. Этим книжка выгодна капиталу. Поэтому такие книжки публикуют — и в итоге они выгодны и авторам. Правила секса

Обратная сторона этого — вовлеченность, взгляд изнутри. И потому безнадежный эмпиризм, отсутствие перспективы. То, что мы привыкли делать, — представляется единственно возможным способом действия, "естественным" удовлетворением "природной" потребности. Здесь следует отдать должное автору: в отличие от большинства, она вовсе не утверждает, что животность — всеобщая первооснова, с которой надо либо примириться, либо из последних сил инстинкты обуздывать; речь как раз о том, что разумному человеку не интересно заниматься этим делом просто так — и ему хочется привнести в него творческий характер, и тем самым одухотворить, очеловечить. Как человек и поступает со всеми другими телесными проявлениями. Но стоит замкнуться в рамках предмета — и такое очеловечение окажется лишь частичным: оно просто превращает человека в придаток его полового аппарата, а не возвышает секс до человеческой деятельности:

А когда мужчина сводится к члену — и женщина ("секс-леди в самом высшем смысле этого слова") состоит только из половых органов и эрогенных зон. Забавный афоризм:

Посмотрите на это с точки зрения человека общественного: по жизни, крутить самцами куда проще, чем теми, кто не озабочен демонстрацией потенции, — испокон веков дамы использовали мужские слабости (привязанность к члену), чтобы по-своему править миром.

Понятно, что впадать в вульгарный романтизм и обуславливать секс возвышенной атрибутикой — тот же идиотизм с противоположным знаком; давайте исходить из разумных целей — и подвязывать к ним постель в столь же разумных дозах. Иначе "удовольствие" становится самоцелью, наркотиком, а учебники — пропагандой, растлением недостаточно культурных (следовательно, нестойких духом) масс.

С поправками на неизбежные идеологические перекосы, читать такие пособия не грех — а какими-то местами полезно. Возможно, секспросвет — не лучшее средство против сексуальной беспомощности и ханжества; но сопротивляться подавлению человеческой личности, опошлению и закабалению любви, помогает и такое оружие. Особенно, если оно рубит под корень "традиционные" ценности:

Первая же (насмешливая) фраза — заявление позиции: моногамия гибнет. И это так. Но она не может погибнуть при капитализме, пока есть частная собственность и аппарат наследования. Можете трахаться на стороне как угодно — от дележки имущества не уйти, и семья до сих пор остается здесь главным (рыночным) регулятором. Разумеется, когда у вас ничего нет — и суда нет. Но таким пособия по активному сексу как-то не в струю (если, конечно, не предполагается зарабатывать на пропитание половыми органами). Допустим, кто-то из принципа живет один, избегает сколько-нибудь постоянных связей и привязанностей (что само по себе свидетельствует о несвободе, о самоограничении — одно из обличий страха). Дает ли это независимость секса от экономики? Да никогда! Диксон ограничивается только постелью — а это одно мгновение на шкале сексуальности, охватывающей как то, что приводит нас в постель, так и весьма отдаленные последствия (в том числе очень "сублимированные"). То, как люди ведут себя в постели (и даже само предпочтение постели иным обстоятельствам секса) тесно увязано с их экономическим поведением, с характером деятельности, с отношением к собственности, с инвестиционными предпочтениями. Будьте уверены, помешанный на стяжательстве и увлеченный творческими проектами — очень разные любовники; адепт гедонизма и фанат дела — обставляют секс каждый по-своему. Партнер-вещь — не то же самое, что родная душа. Хотя, конечно, минимальная грамотность никому не повредит:

Освобождение — когда ты можешь и делать, и не делать. И когда делать можно без оглядки на других. А если толпа срывается с места как только дан "стартовый выстрел в большом кроссе к постели" — это не свобода, а сексуальная лихорадка, в которой кто-то одни лезут наверх по телам других (и только рынок решит, что считать успехом).

Так вот, качество — как раз и определяется тем, что вне постели, а вовсе не знанием анатомии и физиологии, и не богатым опытом прошлых сношений. Любовь знатока холодна и противна, если он развлекает себя или отрабатывает уплаченное; если все-таки есть желание что-нибудь пробудить в партнере — это превращается в профессию, эротический массаж, — который лишь условно можно называть сексом.

На заднем плане, за занавесочкой, — сдвиги мотивации. Лихорадка отодвигает в сторону оргазм как таковой; как раньше говорили: важна не победа, важно участие. Оргиастическим становится секс сам по себе: чем больше (или чем "качественней") — тем лучше. В какой-то мере это можно соотнести с тантрическими практиками, направленными на поддержания постоянного возбуждения без (снимающего его) оргазма. Или вспомним о младенцах, повторяющих только что выученное действие до полного изнеможения.

Политический аспект — попытка сделать проблему века из неизбежной половой безграмотности в условиях нынешней экономики семьи (как в России, так и за рубежом), превращение "сексуального освобождения" в совсем не сексуальное закрепощение. Проекция большой и разнообразной жизни (в том числе сексуальной) в постель лишает человека главной определенности разума — универсальности; после этого отвлечь внимание неразумных зверушек от насущных проблем человечества — пара пустяков.

Книга "является руководством по улучшению сексуальной жизни одиноких людей". Когда авторша "освободилась от уз брака" — она вдруг обнаружила, что и вне семейности особых радостей ожидать не приходится. По ее экспериментальным оценкам, о сделать это приятно "даже один мужчина из пятидесяти не имеет ни малейшего понятия". Тут русский перевод привносит как раз ту неоднозначность, которая намекает на суть дела: речь не просто о неспаренных (single), а именно об одиноких — по жизни, по характеру, по судьбе. Как ни складывай вместе два одиночества — любви не будет. А секс без любви — лишь отправление физиологической потребности. Нажраться от пуза или сходить в туалет — это, конечно, создает иллюзию умиротворенности; но никакого человеческого смысла за этим не стоит — и потому требует простого воспроизводства, повторения (что еще больше обессмысливает затею). Попытка исправить положение путем секс-просвещения заранее обречена на провал: человеческие удовольствия (в отличие от животных ощущений) возникают лишь там, где за единичным человеком стоит все разумное человечество — и секс лишь представляет грандиозный процесс окультуривания природы в одном, очень частном его аспекте. Проще говоря, даже на пике горячих телодвижений каждый из партнеров должен чувствовать себя человеком — а не копулирующей особью; пережевывая пищу или почесываясь — мы (если не осознаем, то хотя бы) чувствуем важность этого деяния в общепланетном (и даже космическом) масштабе. Как такого добиться — предмет особого разговора; здесь пока про буржуазный секспросвет. Неудовлетворенная мадам считает, что

Типичный эмпирионатуралистический ляп: если что-то есть сейчас — так оно всегда и будет, по природе. Но поведенческие различия полов — плод тысячелетнего воспитания, и вовсе не факт, что оно еще следует исторической актуальности; быть может пора менять? Универсальность как определяющая черта разума требует постепенного снятия запретов и свободы в действиях — в норме все одинаково активны (хотя и не обязательно в тех же формах), и вопрос не об умении быть лидером или ведомым — а об уместности того и другого в каждом конкретном контексте (и на разных стадиях любовной игры). И уж совсем неуместно рыночное перетягивание одеяла: мы сложнее — вы примитивнее... Сложностей у всех хватает; а по факту в сексуальном отношении все пока очень и очень неразвиты — но половое воспитание девочек до сих пор не дотягивает даже до возможностей среднего мужчины, и отсюда надуманные "сложности", нестыковки в практике секса. Вероятно, Диксон несколько преувеличивает невежество викторианских женщин:

Вспоминаем про Сафо, про литературу средневековых женщин, — про богемную чувственность XVIII и XIX веков. Викторианки (и русские институтки) об этом так или иначе наслышаны — но обязаны считать себя собственностью мужчины, любовь которого — дикое барство (даже в куртуазных или романтических фантиках).

С другой стороны, нехватка чего бы то ни было — продукт эпохи; потребности не возникают сами по себе — они воспитываются. Пока мы не чувствуем нужды в чем-либо — отсутствие нас не напрягает; если же со всех сторон твердят, что все обязаны иметь кайф, — обнаруживая у себя прохладу, мы теряем уверенность и начинаем искать, что с нами не так. И валим вину на мужиков, которые не умеют (и не хотят) толком воодушевить.

Мадам приветствует "сексуальную революцию" — вне всякой связи с происходящим во всех остальных областях. Но даже в рамках одной культуры сексуальность будет принимать разные формы на разных ее этажах. Нет нормы одной на всех. И уродство уродству рознь.

Спрашивается: а почему человечество до сих пор не озаботилось отменой самого понятия девственности? Зачем эти дикие дефлорации в грязи и боли? Почему это не делать хирургически в раннем возрасте, когда до секса еще далеко? Просто включить в список обязательных прививок — и нет проблем, и лишних комплексов. Точно так же, молодежные эксперименты на самотек — признак вековой отсталости, убогости системы общественного (и в частности полового) воспитания. Это не "хорошо и здорово" — это всего лишь объективная тенденция, вынужденная компенсация отсутствия сколько-нибудь продуманного приобщения подростков к практике секса — при том, что еще в античности богатые нанимали свободных женщин или покупали рабынь для инициации отпрысков; аналогичные обычаи существовали и у первобытных народов. Фраза о "приличной" любовной технике — это не только забавно, это еще и указание на необходимость окультуривания секса наравне с прочими физиологическими отправлениями; невежество идет от ханжества, ханжество — от классовой экономики, ставящей конкуренцию выше сотрудничества, войну выше любви.

Еще одна идеализация — о том, что мужчины прошлого должны были потрудиться, чтобы "привести незамужнюю женщину к постели". Куртуазная любовь вообще крутилась вокруг замужних — а у буржуа доступность дамы определялась не манерами, а толщиной кошелька. Тем не менее, само обращение к теме — уже выход из постели, первая постановка вопроса о человеческом содержании секса.

Это просто другая сторона того же объективного процесса, перевода секса на индустриальные, рыночные рельсы. Да, это позор — но смыть его можно только уничтожение капитализма, для которого высшее наслаждение — прирастание капитала лишним гривенником.

А чего же вы хотите? За что боролись — на то и напоролись! Свободы секса без человеческой свободы — оскотинивание масс, когда вместо половой любви — сплошное скотоложство. Думать о творчестве, о духовности, о любви, — а постель приложится. Не наоборот: уложить в постель — и разбежаться по делам.

Горькие слова о варварстве мужиков и мужском шовинизме — сами по себе справедливы; однако может ли быть иначе, если разбираться с играми в постели мы предпочитаем независимо от игр на бирже? Уродство современного феминизма в том, что главным достоинством женщины они считают ее тело (как член — "мужское достоинство"). Гармония отношений вытекает из экономического единства: если людям (мужчинам, женщинам, и прочим) нечем заняться вместе кроме секс-аэробики — они никогда не научатся любви, умению быть друг другом. Такова изнанка "сексуальной революции": разрушая семью (которая хоть как-то объединяла вне постели) — ничего не предложить взамен, оставить секс в себе и для себя.

При всех своих провидениях Фрейд на каждом шагу обнаруживает пошло-обывательские воззрения — которые он пытается выдать за результаты "анализа", вердикт науки. В частности — идиотская теория о примате "мужского достоинства": с младенчества женщина должна чувствовать себя ущербной из-за отсутствия члена — хотя по логике должно бы наоборот: мужчина обезображен дурным отростком — и это делает его низшим существом (генетический дефект). Но в экономике — господство мужчин, и Фрейду даже в голову не приходит усомниться в "естественности" социального неравенства. Отсюда и бред о "вагинальном оргазме": раз мужику нравится иметь член в вагине, значит и женщине должно нравится, а если она ничего такого не чувствует — она больна... Диксон ругается:

Но скажите на милость, чего ради упираться в бредовые теории и тратить время на то, без чего вполне можно обойтись? Сама же авторша говорила, что прежним женщинам оргазм, в общем-то, и не требовался. Так что за ним гоняться (без разницы как)? Убеждение в обязательности оргазма для всякого нормального человека — автоматически объявляет ненормальными тех, кто предпочел бы другие удовольствия; чем это лучше Фрейда? Если мадам Диксон нравится онанировать десятью разными способами вовсе не факт, что Эмми Нетер получила меньше кайфа от доказывания всемирно известных теорем; когда великий Гаусс писал, что занятия математикой умерщвляют вожделения плоти, — это вовсе не признание в импотенции, а, скорее, наоборот — причастность к недостижимому для зверушек блаженству.

Чаще всего, женщины ищут секса потому что их заставляют его искать. Потому что без этого — им не дадут чего-то еще, что для них гораздо важнее. Уродливое общество воспитывает моральных уродов.

И все же задумаемся: любовь (настоящая, человеческая) — не ради удовольствий; однако любые удовольствия в любви взаимны — просто потому, что каждый из любящих духовно слит с другим, они чувствуют (не путать с ощущениями!) одно и то же. Если секс по любви — женщина и мужчина не по отдельности, они одно — и не только фигурально, поэтической метафорой! Что приятно одному — приятно и другому. Как они будут улавливать ощущения партнера — дело десятое: это может идти вовсе не от половых органов, поверх физиологии; тем не менее сексуально озабоченная мадам рекомендует (в последующих главах) милым дамам поупражнять мышцы вагины; в наши дни на это работает индустрия секс-игрушек для женщин. Да, чисто физиологически вагина не должна быть слишком чувствительной — иначе как бы мы рожали? Однако у человека, помимо нервных окончаний, есть проприоцепция, — да мало ли что еще? — и собрать разнородные сигналы в мозгу мы можем методом упорной тренировки, заставляя тело двигаться так, как нам нужно, и ощущать как нам хочется. Другое дело, что иной раз овчинка не стоит выделки — и разумнее отдаться другим, далеким от физиологии удовольствиям (которые бывают покруче любого оргазма). Но уж если вы решили воплотить любовь в секс — над этой материей, конечно же надо работать, и учиться — и учить друг друга.

Книга Диксон — про американцев. Которые, дескать, отравлены пуританским прошлым до такой степени, что даже выразиться толком не в состоянии: в английском языке катастрофически мало слов про это — либо медицинские, либо матерные. По-русски оно в том же духе; утверждается, что арабский сексуальный изобилует (непереводимой) лексикой для передачи тонких оттенков — но тут позволим себе посомневаться: вероятно, наши познания в арабском не заходят уж очень далеко — но как-то не верится, что набор сексуальных действий у разных народов может существенно различаться, при практическом тождестве физиологии, — а словесные обозначения лишь выделяют предпочтительные позы и движения, которые другие нации, возможно, практикуют без специальных названий. Куда важнее общественный статус секса, который христианские церкви решительно отделяют от богоугодности — и втаптывают в грязь.

В наши дни оценки значительно изменились — и секс как таковой большинство (кроме уж очень упертых) считает совершенно невинной забавой; коммерческому прокату (который делает бизнес как раз на грязи) приходится выводить на публику секс в извращенных формах, замешанный на жестокостях и насилии; кровавое месиво на экранах — это противно; но народ подсаживают на такой "реализм", как американские психотерапевты заставляют слишком нервных возиться с пауками да змеями, чтобы (навсегда?) успокоились.

Но на дворе пока 1972 год — и грязные представления о сексе растаскивают на два полюса: пуританский (спрятать поглубже, с глаз долой) — и распутный (бравада, эпатаж, болезненное самоутверждение). Первые считают, что их жены — драгоценность, которую нельзя пачкать при свете (даже в мыслях!), и секс воспринимается как вынужденное отступление от чистоты — ради детей. Вторые — коллекционеры эротики, у которых чувство вины еще сильнее, чем у пуритан. Для них мужчины чисты, а женщины — нет (это всего лишь приспособления для самоудовлетворения, "одушевленные вагины").

Мы опять выходим из постели в большой мир — ибо только в нем возникает человеческое отношение к человеку, душевность (так сказать, маленькая любовь). Слова об "оргазме души" — это великолепно! Сразу все на своих местах: не удовлетворяют нормального человека животные приключения — ему нужно одухотворить физиологию, поставить ее на службу разуму (включая осмысленную, человеческую чувственность).

Между прочим, полная солидарность с тогдашними советскими сексологами: те тоже сетуют на недостаток (точнее, полное отсутствие) сексуальной культуры — и взывают к душевности; однако ни у них, ни у американских доброхотов, — ни малейшего намека на то, откуда берется нежность, как прийти к оргазму души. Они специалисты по сексу — и не замечают, что духовные взлеты куда чаще приходят из далеких от эротики областей — а секс большей частью лишь оттеняет уже имеющееся, расцвечивает вдохновение. Традиционно мещанские "теории" изображают дело так, будто великие люди черпают силы для творчества в постели с музами (любого пола); на самом же деле все наоборот: избыток неприкаянной духовности (пристроить которую не дают обстоятельства места и времени) заставляет придавать ей хоть какое-то внешнее выражение — и принимать интимность от тех, кто убежден в ее благотворности для гениев (и немножко для опекающих гениальность ангелов).

Кусок с претензиями к мужчинам — буквальное повторение того, о чем писали во всех странах за пару сотен лет до Диксон, и о чем продолжают писать и в наши дни. Ничего сверхъестественного: просто мужчина должен по-человечески хотеть близости (то есть усматривать в нем не забаву или отработку повинности, а достижение духа, важный этап на жизненном пути, нечто возвышающее и очищающее) — и кроме того, мужчина просто обязан по-человечески относиться к женщине, уважать их и восхищаться ими. То есть, по сути, в каком-то форме любить женщину еще до того, как он займется ее телом, — а также в процессе и после.

Казалось бы, совершенно нормальные желания. Но (как и сотни лет назад) на женщину смотрят как на развлечение, ее "балуют по причине предполагаемого недостатка ума", и ее эмоции считают непостижимой экзотикой, так что и заморачиваться не стоит. Плюс чисто рыночное отношение к "физическим прелестям".

Но как иногда хочется побыть в центре внимания, почувствовать себя драгоценностью...

Утверждается, что половое потребительство "стало теперь редким на Западе"; однако, судя по интонациям авторши, — это вовсе не рецидив первобытности, а очень живая реальность, и не просто экономическое насилие, а глубоко встроенное в души представление о гармонии полов как дополнительности, необходимости друг другу.

Но снова: "дружба с женщиной не считается возможной". Про уважение уже было — и мы снова и снова возвращаемся к любви как обязательному условию одухотворенного, человеческого секса. Здесь мадам даст сто очков вперед любому из советских (и антисоветских) писателей: поскольку в американском языке слово любовь опошлено до неузнаваемости, она говорит о дружественности — при решительном разведении телесности от духа:

Мужчины убеждены, что любые отношения с женщинами — прелюдия к сексу, и для "серьезных" дел ищут мужчин.

Насчет большинства — это очень политкорректно; чуть выше Диксон говорила, что (при ее богатом опыте) знала только одного уважающего женщин мужчину — но то был гей...

Во многих случаях это стало бы действительно потрясением! Ибо нет ничего печальнее, чем зрелище глупой бабы, готовой связаться с теми, у кого мозги между ног, — но при этом фантазирующей о великой любви. Да, женщины такие же — но, скорее, столь же не люди. Они убеждены, что им позарез нужен секс — их так воспитали. И поиски любви — только через постель. Как не считать женщин блядями, если они сами предлагают себя в этом амплуа?

С разумом не рождаются — его вырабатывают! Всю жизнь, по капле выдавливая из себя животное. Если вы считаете себя природными существами — вам и ткнут в морду (или еще куда) вашу природность. Чтобы обслуживали и рожали. Так "защищают" женщин в Америке и Европе; то же самое мы читаем у советских женолюбов. Ну хорошо, допустим, что не только женой и матерью; тогда кем? Пожалуйста:

На фига мужикам суперсекс? Ему и обыкновенного секса достаточно. Откровенничать с соискательницами? — зачем? Тем бы только отдаться покруче; ни о каких прочих достижениях речи нет. Так пусть получают свое — и не рыпаются.

Так, ведь, в рыночной экономике у мужчин и нет задачи становиться хорошими любовниками — пусть бабы учатся ублажать кобелей. Чем они и занимаются — в частности при помощи пособий, вроде этого. Между прочим, типичнейшая черта феминисток — пассивность; пусть, дескать их оставят в покое — и дадут всякие права, и еще чего-нибудь дадут... Вместо того, чтобы делать свой мир — они ждут подарков со стороны сильного пола, тем самым подставляя себя и устремляясь в рабство мифического "суперсекса".

Вот и вся любовь... Даже если мужчина действительно видит в женщине друга или бизнес-партнера — кончается все равно постелью.

Мадам с горечью вспоминает случай из практики, когда вроде бы обольститель после приглашения в гости просто прыгнул на нее, три раза вздрючил — и отвалился.

А что Вы сделали, чтобы он считал Вас своим другом? Выпили вместе, потанцевали... Это, извините, даже не шапочное знакомство! Нет, конечно, любовь с первого взгляда таки бывает. Но даже в этом случае чрезмерная телесность дамы становится, скорее, досадной помехой, которую любви приходится по возможности преодолевать. В одной из арабских историй Маджнун отказывает Лейли, когда она пришла предложить ему себя: он предпочитает сохранить любовь, хотя, по законам того времени, именно за любовь ему предстояло умереть (а секс с незамужней — тем более с родственницей — особым грехом не считали). А тут мужика с ходу затаскивают в постель — но при этом еще поучают:

Видали такое ханжество? Где у него было время на душеспасительные беседы? Не говоря уже о том, что выяснять эротические предпочтения дамы в долгих разговорах — явно не тот метод: такие вещи узнают в процессе, нащупывая (в буквальном смысле слова!) правильные места, пробуя себя в совместном творчестве. Тем более, что и дама далеко не всегда догадывается о своих тайнах — и прелесть новой любви как раз в том, чтобы глубже понять себя.

Далее разговор "о предрассудках вообще". Дескать, они делают из вас тормознутых, "чтобы вы не делали того, что вам хочется".

Запрет — всегда плохо. Ибо он делает из человека животное. Пока человек является животным, запрет необходим. Но на смену ему должно идти сознательное действие. Посыл очень даже здоровый: вместо слепой веры в то, чему нас учили "с двухлетнего возраста" (а по жизни гораздо раньше!), — разобраться и "найти на основе факто подлинную истину". Вероятно, мадам не в курсе, что factum по-латыни означает сделанное. Именно в том, что мы считаем фактами, выражается наше воспитание. Про то, что истин самих по себе не бывает, — американцам не говорят, по партийным соображениям. Но предложение иногда думать, что делаешь — уже кое-что. У кого есть чем (см. выше).

Типично американский наив: глупости делают по глупости. Что зря спрашивать тех, зажат условиями быта — и просто не может вообразить себе какие-то иные варианты? Расисты не только жгут кресты — они еще и негров вешают. И не потому, что дурные — а наоборот, от большого ума, с сознанием рыночной выгоды. Точно так же девушка продает себя в семейное рабство по рыночным ценам — и от нее здесь не зависит ровным счетом ничего. Но последняя фраза в точку: именно благодаря тем, кто нашел в себе силы пойти поперек всепроникающей дикости, человечество все же продвигается вперед, к миру, где есть чистые и хорошо оборудованные заведения — и столь же обустроенный секс.

Печально, что мудрость предлагается проявлять лишь одной, очень ограниченной сфере: без комплексов сообщать постельному партнеру, где он не совсем прав, — и подсказывать более удобные технологии. Даже если добавить сюда умение материться на публике (об освоении которого авторша сообщает с ликующей гордостью) — до человеческого отношения к миру (и другим людям) как-то не дотягивает. Потому и получается как получается:

Это не только о сексе — это о любви в самом общем смысле слова. Но дело не в том, что люди недостаточно мудры, — а в экономической сути капитализма, общества всеобщего отчуждения. Никакие тренинги не помогут, если людей на каждом шагу ставят по разные стороны пропасти (имущественной, расовой, половой, этнической или возрастной). Классовое общество под партнерством понимает соперничество, перетягивание одеяла (или кто под чем спит) — но никак не единство, совместный труд и совместное творчество. Отсюда и чисто рыночное "определение" Диксон:

Если мы будем думать о паритете — это не любовь, а бизнес и политика. Важна совместность творчества, радость и красота; все остальное — как сложится. Внутренний протест против торгашества таки есть:

Именно так: экономические отношения прячут за противоположностью полов (или этническими, или межконфессиональными отношениями) — которые в данном случае лишь обозначают взаимное отчуждение, всеобщее разделение труда. Это действительно противоестественно — однако задача не в том, чтобы откатиться в первобытность, а в том, чтобы решительнее избавляться от природности, от бесконечной грызни всех со всеми. Вместо сексуальных игр — обычные, человеческие связи, участие в общих делах, чем разнообразнее — тем лучше. Чем мы разнообразнее, универсальнее, тем меньше поводов выпятить одно из возможных отношений друг к другу — и тем больше возможностей духовно сливаться друг с другом (то есть любить). Понадобится нам для этого половая любовь — без проблем. Но лишь как одна из черточек целого, далеко не самоцель.

Далее зарисовка о противоестественности воспитания — в русле традиции: мужчин приучают казаться грубыми, а женщин слабыми, — хотя по природе все наоборот:

Мадам (как и все прочие) не замечает, что мужская чувствительность и женская стойкость — тоже продукты воспитания! С момента рождения девочек и мальчиков не просто подгоняют под филистерские стандарты, а встраивают в них внутреннюю противоречивость, на которой так удобно играть власть предержащим (а за ними и всем кому не лень). Однако романтические страдания — из другой оперы. Мужчина теряет не просто женщину — он теряет собственность! — самая болезненная из потерь. Женщине нечего терять, кроме цепей, — и потому она способна пережить крушение иллюзий: в ее жизни, собственно, ничего и не произошло, все остается как было — только горечь на душе. Остальное лишь оттенки, в зависимости от достигнутого уровня духовности. Это рынок: спрос рождает предложение, и наоборот.

Постельное поведение — продолжение и составная часть поведения экономического. Способ производства воспроизводится в семье — и самые лучшие родители не в состоянии компенсировать уродств, вбитых в ребенка самим устройством семейного бытия.

Хуже всего, что и девочек никто не учит любви! Вместо нее коммерция, циничный расчет — стремление присвоить, закабалить, поработить. Идея примитивна до одури: если мужчина — главный собственник, то делая собственностью мужчину, женщина обретает весь мир — и других путей нет. В любом случае — это не человеческое, а сугубо орудийное отношение к партнеру;

Про эмпатию — это типично женский взгляд (см. выше); мужчина бы усмотрел здесь женские капризы, неумение как следует отдаться — вплоть до ригидности. И то, и другое — отсутствие любви, глупая спешка: вместо того, чтобы (иногда годами) выстраивать многообразные человеческие отношения (которые в какие-то моменты мог бы украсить секс) — побыстрее нырнуть в постель, продемонстрировать с одной стороны доступность — с другой потенцию.

Вот так: упреки мужчинам за утилитарность, использование женских тел по своему разумению — плавно переходят в женские представления о том, что мужчина должен делать именно то, чего желает она. Когда мужик удовлетворяется, не обращая внимания на чувства дамы, — это плохо; когда дама хочет использовать мужика для самостимуляции — это в порядке вещей. Груз классового воспитания, противоположность полов воспроизводится снова и снова, в самых разных обличьях. Тупик. Из которого нет выхода, если мотивы секса искать в самом сексе, человеческие отношения сводить к физиологии.

В контексте борьбы с семейственностью и вульгарно-репродуктивным отношением к женщине — это революционно. Советские и прочие "социально" мыслящие писатели — возопили бы со всей дури, с пеной у рта клеймили бы буржуазное легкомыслие. При том, что именно культ семьи и женщины-матери есть первейшее выражение буржуазности. Но человеческое удовольствие — вовсе не то же самое, что "броситься на женщину, засунуть ей свою штуку и достичь оргазма".

Фишка в том, что сосредотачивая внимание на собственных ощущениях (или реакциях партнера) — мы теряем чувственность как таковую, и если в результате какое-то удовольствие найдется — оно, скорее, будет интеллектуальным (или чем-то похуже). В этом суть иерархичности: рефлексия по поводу любой деятельности есть другая деятельность — со своими мотивами. Секс ради удовольствия — лишен удовольствия; любовь ради любви — не любовь. Наивно полагать, что одно лишь упоение своими ощущениями позволит мужчине

При всей женской отзывчивости, это все равно

Чтобы получить удовольствие от секса — надо прежде всего заниматься тем, что доставляет удовольствие, помимо секса. Где это удовольствие от совместной деятельности — взаимно приятен и секс. Духовность — ключ к себе — и к любви. В частности, это и умение превратить секс в творчество, сделать физиологию знаком, выражением чего-то более высокого, разумного, человеческого. У каждого по-своему. Но этот не начинается постелью, а лишь делает ее одним из воплощений духа.

Отсюда один шаг до сексологического материализма: за уродством чувств — экономические причины. Не люди грубы и невежественны сами по себе ("по природе") — это организация труда и быта делает их грубыми и невежественными — в том числе в сексе. Представьте себе, что работа шофера связана с чувственным отношением к машине, с умением восхищаться ее формами и движениями, ее отзывчивостью — или даже строптивостью. Для такого шофера нет ничего нормальнее увлеченности женскими прелестями: для него это лишь продолжение другой, далекой от секса жизни. Есть такое в реальности? На каждом шагу! Только капитализм, с его системой всеобщего разделения труда, вынуждает людей ставить одно выше другого — вместо того, чтобы развивать одну духовность другой.

А у Диксон — абстрактные пожелания: давайте воспитывать в себе чувственность — и великодушие, желание дарить. Типа: хотите быть миллиардером — будьте!

Можно ли полнее выразить (вбитую классовым воспитанием в мозги) убежденность в вечности, "естественности" торгашества? Распускать хвост, выпендриваться — это чистейшей воды коммерция, реклама, которая (предположительно) должна окупиться за счет выгодного перераспределения активов. Какая, к дьяволу, любовь!

Ты мне — я тебе. Баш на баш. В любви — никто никого не "разжигает"; любящие уже горят вместе — они просто не смогут быть всего лишь любовниками.

Дальше — технологические подробности, обсуждать которые нет особого смысла. Но по ходу — интересное замечание:

Термин хорош: сознание "мы". Напоминает о первобытной магии, и про теории психологического резонанса... Но главное — выдвижения этого единства на первый план, в качестве цели и критерия "успешного" секса. Стоит ли повторять, что проблемы с близостью — оттого, что начинают не с того конца? Теоретически, можно через секс пробиться к любви — но куда проще приходить к постели с готовым сознанием "мы", лишь распространяя его на половые игры. Когда мы чем-нибудь (чем угодно) занимаемся вместе, у нас есть шанс ощутить эту совместность как творческое сотрудничество, единство мотивации (эмпатию); когда такое единство уже неотделимо от личности — это любовь.

Достаточно разумны замечания Диксон о взаимном удобстве (типа расположения партнерши слева для правшей); в более современных пособиях увлекаются трюками — которые, по факту, губят на корню собственно эротику. Вместо секса — экстремальный туризм. Вместо того, чтобы в комфортной и спокойной обстановке уделить больше времени исследованию тел, — лихорадочная смена поз, попытка вписаться в странные объемы, с риском кого-нибудь травмировать; конечно, такие упражнения могут представлять некоторый интерес — когда не хватает фантазии и желания высвободить духовность партнера. Между прочим, даже простое (но заинтересованное) разглядывание ее тела действует на женщину возбуждающе — возможно, поэтому модели так легко отдаются художникам и фотографам. Можно, пожалуй, также согласиться с Диксон, что неумеренно разрекламированная позиция 69 мало подходит для финальной стадии — когда так важно быть глаза в глаза, ловить тонкие нюансы эмоций.

Как мужчины прикрывают чувствительность грубой агрессией — так и женщины прячут безразличие под маской бурной активности, изображают восторг вместо искреннего чувства. Иногда в силу дурного воспитания (так полагается делать, так показывают в порно) — иногда из-за желания больше понравиться (чрезмерная опека). Хуже всего, если такое актерство — с коммерческим душком, в расчете на известность, секс-рекламу (за которой стоят вполне меркантильные интересы). Диксон холодно замечает, что "проявляющие так много страсти леди мало заботятся об утонченности", и что

Все хорошо в меру. Бурные порывы отвлекают от поисков высокой духовности — но и чрезмерное эстетство отвлекает от любви.

А на фига? Как только мы чему-то себя "посвящаем" — это конец универсальности, духовная смерть личности. Человек интересен вовсе не совершенством ремесла (так оценивают животных) — за каждым его деянием бесконечность других возможностей: не умение преодолевать барьеры — а способность выходить в иное измерение, где барьеров нет. Как только мы вбили себе в голову, что в "суперсексе" обязательно будет то-то и то-то — мы разучились заниматься сексом по-человечески, приходя к телесному единению очень разными путями. Если мужчина не хочет лизать передок, а женщина сосать член, — и аллах с ними! это их индивидуальность, которая делает половое общение интереснее, переносит акцент на тонкости другого рода, недоступные знатокам модных практик.

Когда любовь соединяет людей — им часто вообще не нужно ничего предпринимать: даже просто быть рядом — величайшее наслаждение, перед которым меркнет любой оргазм. Взгляд, прикосновение, нежное слово — прямой путь о сердца к сердцу, в отличие от физиологических изысков. Секс может быть хорош как вишенка на торте — но без торта и украшать нечего. Женщина может не испытать оргазма — но значит ли это, что секс не доставляет ей удовольствия? Точно так же, мужчине иногда намного приятнее довести до полного восторга даму — не отвлекаясь на собственные излияния (так или иначе навязывающие гигиенические процедуры). И уж конечно не обязательно (в русле рекомендаций Диксон) наполнять мир характерными звуками; для обычного человека (у которого нет собственной виллы с частным парком на несколько миль в диаметре) позаботиться о приватности половой жизни — святое дело: вовсе незачем извещать о постельных достижениях соседей — даже если лично вас публичность не напрягает. Показать свой восторг партнеру — миллионы способов, и чем шире репертуар — тем ярче любовь.

В конце концов (в главе 5) мы выползаем из постели — и с горечью обнаруживаем, что уродский быт, от которого мы пытались спрятаться в секс, после принятой дозы смотрится еще хуже, и ужасающая пустота заставляет заполнять ее новыми приключениями, и так без конца. Одна наркота не лучше другой. Особенно это касается женщин, которые быстро заучивают хронометраж — и покорно скучают, и что-либо на самом деле испытать — им все труднее:

В этом корень зла. Сосредотачиваясь не на физиологии, а на любви — мы не заботимся о банальности и новизне, о том, что должно получиться из наших движений: мы думаем только друг о друге, наслаждаемся не сексом, а близостью (которую, кстати, вовсе не обязательно следует искать в сексе).

Очередная порция бабьих сплетен про неотесанность мужиков, пошлость адюльтеров и надоедливость клиентов... Но чего же вы хотите, если ваше половое воспитание упирается в вашу человеческую невоспитанность? Если для вас нет жизни вне секса — не будет и секса. Диксон пишет, что традиционное девичье воспитание целиком вертится вокруг монетизации тела: женить на себе мужчину — или развести на дорогие подарки. Но когда девочки видят в мужчинах только сложное приспособление для мастурбации — тоже не комильфо. Женщины (по Диксон) не выносят, когда их "используют"; но насчет попользоваться самим — тут всегда пожалуйста.

Свалить мусор всегда есть на кого — тем более, что поведение мужицких масс после акта далеко не блистает духовными откровениями. Диксон не может удержаться чтобы (вслед за многими другими) не изречь "несколько суровых слов ко всем мужчинами, для которых половое сношение является чем-то вроде анестезии". Ребята, давайте продолжим! — потерпите, не отключайтесь так стремительно. Но там, где все заточено под оргазм, — им все и заканчивается, как иначе? Вопрос просто не возникает, если заниматься сексом по любви: любовь остается и после, а в какой форме оно продолжится — уже неважно. Между прочим, тут и к дамам бывали пожелания; вспомните хотя бы грустные стихи Жана Кокто о том, что он не может последовать за уснувшей после ласк женщиной в ее сны.

У разумного человека, чем бы он ни занимался, вообще все становится "эмоциональным событием"! А иначе зачем? Это в буржуинстве работа для работы, кайф для кайфа, оргазм для оргазма... Мир, разодранный в клочья. Единство с другим человеком — другая сторона внутреннего единства; универсальность деятельности — знак цельной личности. Просто так попрыгать в постели — полная бессмыслица. Заранее настраивать себя на эфемерность постельных отношений — посадить любовь в клетку, прекратить движение духа. Речь, конечно же, не о том, чтобы после оргазма бежать в загс — или к ювелирам за бриллиантами; это чисто коммерческая "благодарность". Но сделать каждую близость незабываемой — нормальное стремление разумного существа, и не надо специально продолжать то, что просто не может завершиться, что остается навсегда.

Разъяснения насчет порнографии (женщина возбуждается от слов — мужчина — любит картинки) просто повторяют вековые предрассудки о любви ушами — или другими принадлежностями. По жизни — бывает наоборот, да еще и зависит от обстоятельств места или времени. Есть дамы, которые просят показать в нужный момент что-нибудь "эдакое"; и наоборот, есть мужчины, на которых чтение скабрезностей действует куда сильнее (довольно однообразных) экранизаций, — более того, такие мужчины эти книжки и пишут! А для некоторых (вроде великого маркиза) порно — лишь повод заняться философией.

Вместо всего этого — банальные сентенции: "обращайтесь с леди как с проституткой, а с проституткой, как с леди; тогда вы никогда не ошибетесь"... Глупо. С людьми надо вести себя как с людьми — любить партнера, а не вписывать в роли. Какие мы при этом говорим слова и совершаем действия — без разницы: главное, чтобы не от ремесла, а по вдохновению, не по опыту, а по любви. Люди играют не только в сексе: это один из уровней всякой вообще деятельности; отождествлять игру с реальным производством — верх нелепости (а в сексе — еще и неприличия).

Но лучше все-таки любовь и дружбу практиковать задолго до коитуса, и не забывать о них во время. Тогда совершенно неважно, чем все закончится — лишь бы оставаться вместе, наяву и во сне.

Следующая глава — стимуляция подружек насчет избавиться от вековых предрассудков: про девственность, про секс-табу, и т. д. Есть у девочки ценный актив — надо продаться подороже:

Или богатыми... Дело не в предубеждениях, а в реальном устройстве классовой экономики — где человек вынужден заниматься доступным ему ремеслом, что бы он про это ни думал: без денег никуда... Если женщине доступны все без исключения сферы деятельности, и нет нужды заниматься чем-то одним исключительно ради заработка, — ее бесполезно агитировать за семью и детей: она сама решит, что ей интереснее по судьбе. Но точно так же, она распорядится и своим телом по собственному разумению, и вовсе не обязательно в качестве заманки для самцов или способа самоудовлетворения. Однако есть факт — всеобщее разделение труда; различие полов — частный случай. Что поделили — тем приходится обменивать; отсюда рынок — в том числе, рынок тел. Воспитывают девочек не злонамеренные (или несчастные) родственники — воспитывают объективные (то есть, природные) законы рынка, и никакими душе(или тело)спасительными книжками ничего не изменить. Тем более, когда взамен одной постели — предлагают другую постель, вместо одного секса — другой. Да, традиционно женщина хочет быть привлекательной (sexy), чтобы "заставить мужчин желать ее тело до такой степени, чтобы они захотели жениться". Но быть сексуальной только для того, чтобы ублажать себя постельными похождениями — тот же рынок: покупка любовника вместо мужа; проще купить вибратор.

Одна из подружек признается: "из-за того, что я стала думать о сексе, я стала намного сексуальнее". Но это же очевидно! Если на этикетке товара написано, для чего он предназначен, — его и покупают те, кому оно нужнее. Но это очень избирательный интерес — со стороны самцов, а не мужчин, — любителей секса, а не жаждущих любви. Будь подружка поумнее, она открыла бы для себя такую вселенную, по сравнению с которой и "супероргазм" окажется бледной немочью!

Безусловно. При условии, что речь именно о людях — а не только телах. Но у Диксон другая логика:

Начнем с того, что тело не бывает счастливы или наоборот; счастье — только для людей. Любить себя можно только как человека — и эротика тут вообще ни при чем: это лишь одна из красок, одна из нот. Наконец, любить себя люди учатся только через любовь к другому — другого пути нет. Но Диксон воспитана рынком — и для нее любить = ценить. Что иллюстрирует истории некой Линн, долго прозябавшей в шкуре талантливого химика — но пришедшей к сексу через любование собой, "оргию нарциссизма". Как только дама начала тратить деньги на свою внешность, на дом, на дорогое белье, на рестораны и отдых, — она тут же превращается из "синего чулка" в "чертовски привлекательную женщину".

Здесь суть буржуазной пропаганды секса: заставить покупать. Способствует сексуальности — лучшая реклама. И первыми жертвами этой (сугубо мужской!) политики становятся женщины. Они даже не замечают, что их используют, — хотя громко возражают против того же в сексе. Линн удивляется резким сдвигам в карьере, новым перспективам роста... Ну еще бы! Смазливая дамочка — лучшая реклама для бизнеса. До сих пор женщин используют на всех уровнях (от трактира до офиса президента) для "связи с общественностью". Линн наивно признается, в покупке расположения ранее враждебных коллег обходительностью и подарками — это же так естественно! Милым дамам и в голову не приходит, что такая сексуальность — сродни приституции; или иначе: они не умеют отличить проституцию от любви.

Все это замечательно, слов нет. Но требует не только средств — но и доступности определенного образа жизни, чего у большинства людей нет и быть не может. Если бы даме пришлось самой стирать и гладить белье три раза в неделю — это вызывало бы тот же восторг?

Чувственность ради чувственности, пробуждение ради пробуждения... Снова и снова: покупайте! Ваша личность — имеет цену: чем больше вкладывает — тем ближе дивиденды. Ту же логику навязывают биржи, сетевой маркетинг, финансовые пирамиды. Но может ли быть иначе, если видеть себя (и других) лишь с одной стороны, в одном качестве? — все неизбежно сводится к количественным показателям. Любовь к себе здесь не имеет ничего общего с любовью — это обычный рекламный трюк, игра на обывательском тщеславии; для хорошо промытых мозгов (особенно американских), что дороже — то обязательно лучше, и друг перед другом бахвалятся на практичностью приобретений, а их ценой. Секс не исключение. Заразительность = стадность, недостаток разума (как у панурговых баранов и их владельцев). Приучить публику — прикормить добычу. Если женщина считает себя прекрасной — с ней согласятся лишь те, кому она нужна в определенном качестве, и кто может снисходительно закрыть глаза на несоответствие рекламного образа реальным достижениям. Все давно привыкли торговать собой — и красота (настоящая или воображаемая) воспринимается как упаковка товара, как мишура.

В народе говорят, что хорошая вещь в рекламе не нуждается. Когда такие вещи все-таки рекламируют — это, скорее, дань традиции, уступка правилам игры, способ откупиться от назойливых бюрократов. Мы покупаем проверенные продукты, независимо от рекламных кампаний (а смена упаковки только мешает); мы устанавливаем на компьютер те программы, с которыми мы привыкли работать, и знаем, что они не подведут; лишь когда нужен необычный функционал, приходится долго подыскивать подходящее, перебирая тонны расфуфыренного мусора. Женщины — не исключение. Мужчины тоже.

Но если копнуть поглубже, оказывается, что отношение к себе вообще невозможно вне и помимо отношения к другим: это проекция нашей деятельности на внутренний мир. Чего мы хотим от мира, каким собираемся его сделать, — вот наша картина самих себя. Голое потребительство, желание купить — автоматически делает человека товаром. Напротив, жажда творчества, следование голосу разума — освобождает от необходимости проявлять и выгодно подавать себя, раскрепощает тело и дух.

Разрекламированная Диксон любительница себя — по сути, ничем не отличается от "самого неприятного типа женщин", играющих (по Берну) в "динамо":

И оргвыводы:

Это про людей? Нет, это о кусках мяса, обоего пола. Одна дикость против другой, ни малейшей духовности.

И точно так же, никакого отличия от раскритикованных чуть ниже акул-мужеедок:

В наше время, когда операции по смене пола успешно проводят в оба конца (а то и по нескольку раз), — вроде бы, не актуально; однако предложите такой сменить пол — она откажется! Значит, дело в другом.

Во всех случаях — рынок. Заплатить поменьше, получить побольше. Дальше — рыночные стратегии, формирование пакета акций. Одни вкладываются в одно, другое в другое. Ни слова о том, чтобы изменить мир, избавить людей от необходимости продавать и покупать — когда секс станет лишь одним из штрихов бытия, вовсе не требующим повышенного внимания и полной самоотдачи. Следуя логике Диксон, многие вбухивают все в какое-нибудь увлечение (иногда несколько), от коллекционирования спичечных коробков до физики черных дыр. Занятие само по себе безвредное — и даже общественная польза бывает. Но это далеко от разумности, от свободы, от любви. И куда ближе к наркомании или эскапизму. Любительница абсента, любительница секса, благочестивая ханжа, — одно лицо.

Те же торгашеские правила — в главе 7, где женщину учат изо всех сил восхищаться мужским членом, чтобы (в терминах НЛП) создать раппорт — и потом уже использовать чужое мясо на все сто:

Рыночная идиоматика стала неотъемлемой частью языка — но как мы говорим, так мы и думаем (см. выше про нейрокибернетику). Требуется очень потрудиться, чтобы изменить и то, и другое.

Но рынок не сам по себе — это продукт и механизм классовой экономики, общественной системы, основанной на эксплуатации человека человеком. Поэтому и член для мужика

Потому и "желания его раздваиваются: ему хочется дать и получить"...

Казалось бы, как яснее выразить бездуховность и уродство? Какая любовь, когда одни ездят на других (уже и в буквальном смысле)? Но Диксон призывает не просто смириться, но и радоваться — и принимать палочные удары как "дар любви". Предполагая, что партнер достаточно тщеславен, чтобы еще больше распустить хвост:

Ту же апологетику барства мы видим в сочинениях авторов, весьма далеких от порнографии, и даже гневно осуждающих увлеченность телом. Высшее извращение — наслаждаться рабством и считать его необходимым ингредиентом того, что Диксон называет "суперлюбовной стряпней" (superlove concoction). В качестве специй — женские игры с членом, которые можно и затянуть:

И это у них называется любовью? Да, слуги частенько надувают господ (по-французски это называется: играть ручкой корзины); но слуги остаются слугами, господа господами. А любовь свободна — она не нуждается во власти, и не требует наград.

Мы нашли, скорее, доказательства противоположного: если любовь считают лишь "составной частью", ингредиентом секс-кулинарии, — если она лишь "принимает участие", — что унизительнее для любви?

Когда "существо" сводится к телу — откуда взяться любви? Обратно, когда есть любовь — какая разница, в чем она выражается? Взгляд, молчание, мытье посуды, нетленные шедевры искусства или науки... Можно, в конце концов, вообще ни разу друг с другом не встретиться, даже не знать друг о друге, — это не помеха для духовного единства, для свободы, для любви.

Не указывает ли это на абсурдность чрезмерной сексуальности, погони за постельными приключениями? Мы можем почистить зубы или сделать прическу без того, чтобы превращать это в дело всей жизни; точно так же, удовлетворение половой потребности вовсе не требует стремления к "суперсексу". Искусственно качать чувственность — овчинка не стоит выделки. А нам вещают:

Ну, допустим, высохли. И что? Чем это ущемит нашу человечность, почему мы должны считать себя людьми второго сорта? Телесные импульсы разумный человек использует в русле творческих исканий; если не будет одних — будут другие, но все они лишь внешние обстоятельства деятельности, а смысл в другом.

Несомненно, лишь чем-то занимаясь вместе, мы можем узнать друг о друге, и узнать друг друга. Иногда это перерастает в любовь. Да,

Вот именно: если. Но в любви вовсе не обязателен секс, а постель стоит не в загсе (если ограничиться рыночной любовью) — и чаще вызывает лишь угрызения совести и накладывает моральные (или финансовые) обязательства, чем способствует духовному сближению.

Когда от мира ждут только наслаждений — ожидания не оправдываются никогда. Любовь — из другого мира, где наслаждения неуместны (хотя и не исключены).

Понятно, что для той любви, в которой секс лишь один из оттенков, совершенно безразлична (не)однократность, или продолжительность знакомства. Может случиться по-всякому. Ограничивать себя рутиной или мимолетностью — неразумно. Пусть будет и то, и другое, — или вообще ничего не будет: мечты — такая же плоть духовности, как и эфемерная органика.

Когда есть любовь — людям некуда спешить, и они вольны узнавать друг друга не сразу, а по искоркам. Если же вы боитесь оттолкнуть любимого — значит, вы не любите. Любовь делает человека чутким, направляет его (и не только в постели). Робость в любви не помеха — она лишь дозирует телесность, чтобы не стеснить духа. Лечить это одноразовыми приключениями — какая глупость! Тем более, что приобретенные на таком опыте знания все равно никуда не подшить: сама же Диксон настаивает, что одни и те же навыки не годятся для каждой постели, — люди разные. Развратность и целомудренность — хороши на своих местах; это лишь инструментарий нашей телесности. Не по базарным правилам:

Здорово! Мужчину используют в качестве тренажера, чтобы собрать стартовый капитал. То же самое Диксон рекомендует и мужикам — хотя сама же выше возмущается донжуанами, оттачивающими мастерство обольщения на (морально) невинных созданиях.

По логике, обучение сексу намного эффективнее там, где вы хорошо знаете учителя и уже настроены на тренировочный процесс. То есть, в относительно регулярных отношениях. Например, занятия танцами в группе позволяют отрабатывать элементы с разными партнерами под руководством опытного танцора; но когда вы пришли на милонгу, на дискотеку, или просто в теплую компанию, вы уже не на тренировке, и звучит музыка, и надо с незнакомым партнером танцевать так, будто от этого зависит ваша судьба, и технические нюансы лучше отодвинуть на десятый план. Это искусство, это духовный труд.

В самодельной перепечатке, по которой мы когда-то знакомились с трактатом Диксон, далее следует длинный кусок, который выпал из послеперестроечного русского издания. Одноразовые приспособления для секса — это, конечно, замечательно:

Но:

Скорее всего, потому и выбросили, что не вяжется это с циничной апологией мотыльков, порхающих из постели в постель. Совсем другой тон — и первый вопрос: а почему не начать с этого, с любви? Курс половых технологий можно ввести в школьную программу, вдоволь поупражняться в методике и гигиене секса; но когда аттестат зрелости на руках — стоит ли заострять на пройденном внимание? Не лучше ли поискать новых высот — перейти от обучения к творчеству, от тела к духовности, от контактов к общению?

Правильно. Речь именно о любви; но полагать, что это дело двоих, — пошлый обывательский предрассудок (от которых Диксон до сих пор призывала избавляться):

Погрузиться — это замечательно. Но так чтобы весь мир послать в задницу — это не по-людски. Человечеству известно такое, о чем R. D. даже не догадывается, — и о чем мы тоже имеем очень смутные представления. Любовь дарит влюбленным весь мир — буквально! Нет ничего, что не вписывалось бы в полное единству (на то оно и полное). Загонять любовь в клетку (даже в самых нетрадиционных форматах) — значит, избавиться от любви (ибо она все равно окажется вне запертых на правовой ключ пространств). И однако нельзя думать что брачные пары (или иные коллективы) абсолютно потеряны для любви.

Давайте не будет путать компот с яичницей! Люди (помимо брака) состоят в десятках формальных и неформальных сообществ. Если любящие принадлежат одному коллективу — каким образом это может отразиться на их любви? Если, допустим, они вместе работают на заводе, или в офисе, или танцуют в балете, — они что, не могут любить друг друга? Так почему формальный брак должен обязательно разрушить любовь? А если разрушает — любовь ли это? Вспомним супругов Кюри, супругов Лафарг (и многих других). Ах, это не отвечает представлениям мадам Диксон о "суперсексе"! Быть может, это говорит лишь о том, что с мадам что-то не в порядке, — и не надо сводить любовь к банальному "роману"? Даже если люди счастливы в любви (и в сексе) — какая им разница, стоит в паспорте штамп или нет?

Заметим, что и сама Диксон (а также приведенные в качестве иллюстраций подруги) вовсе не исключает образования крепких пар, связанных многолетними отношениями.

Курсив наш: совместная жизнь вне брака часто принимает такие же формы, как и в традиционной семье — но содержание совсем другое! Сама по себе регистрация брака никак не отражается на характере отношений. Значит, меняется что-то другое, что вытесняет любовь из жизни, заменяет ее иными (коммерческими) связями. Все, что раньше делали вместе, осталось как было — но добавилось нечто иное, слишком ограничительное для нежной привязанности.

Очень грубый пример: если бы условием регистрации брака было обязательство каждое утро бить друг друга по морде — будут супруги счастливы в таком браке? Трудно. Хотя (например из Монтескье) известны случаи, когда (русский) супруг имитировал положенное по всеобщей дикости "поучение" супруги — а та подыгрывала, голосила благим матом. Долго продолжать такую игру все же затруднительно — и надо резко менять среду обитания, чтобы избавиться от идиотизма жизни по понятиям.

Да, умная женщина вряд ли сделает функции домашней рабыни "целью своей жизни". Но точно так же, она вряд ли удовлетворится ролью наложницы (хотя бы и любимой, и купающейся в роскоши). Посвятить жизнь постели — это так же скучно, как вытягивать семью; по сути, нечто вроде элитной проститутки, у которой есть возможность придирчиво (или по прихоти) выбирать клиента.

Очень важно: любовь — это свобода. Мы ничего никому не обязаны — мы просто ведем себя как разумные существа. Если нам для чего-то понадобится свидетельство о браке — мы его сделаем, чтобы отбросить в сторону, когда никакой нужды в нем уже нет. Формальности — отрыжка капиталистической экономики, инструмент перераспределения собственности. Что бы мы ни делали — мы не можем уйти в это целиком, это лишь часть нас, которую при необходимости можно заменить другой (как меняют отработанную смазку или перегоревшую лампочку). Разумеется, это не повод легкомысленно относиться к любви (а у Диксон на уме только "романы").

Но задумаемся: почему в браке появляются дикие ограничения? Почему "законные" супруги не могут жить как раньше, ничего не меняя в отношениях? Выясняется, что таки могут! Известны пары, которые узаконивали вполне семейные отношения спустя много лет — и ничего не менялось. Ответ прост: деньги. Если экономика формальной семьи ничем не отличается от экономики сожительства — какая разница? Если после заключения брака супруга вовсе не попадает "в капкан кухни" — и у нее достаточно прислуги чтобы и рождение детей (не обязательно в браке) сделать очередным приключением, — никаких поправок в личную жизнь оформление не внесет. Панический ужас Диксон перед аналоем — следствие привычки жить на широкую ногу (упоминаются фешенебельные курорты и все такое) и страх, что заставят делиться, ущемить себя хоть на миллиграмм. Но это вопрос не к любви — а к правовой системе, в которой муж приобретает право распоряжаться семейным имуществом, ограничивая имущественные права супруги. Никаких обязательств по части секса это вообще не предполагает — за исключением уж очень диких стран, где сексуальное удовлетворение супруга прописано в кодексе.

Да, брак может стать концом счастью — если не хватило любви. Хотя, конечно далеким от "естественности". Но брак может и стать началом новой, неожиданной любви — если супруги смотрят за горизонт, не замыкаются в семейных границах. Дело не в общественных условностях, а в духовности, в умении освободиться от навязанных культурой форм, компенсировать их уродство тем, что неподвластно никаким законам — совместным творчеством, любовью. Но точно так же, любовь помогает вырваться из капкана эгоцентрической чувственности, слезть с иглы "суперсекса".

Тут мы плавно перетекаем в последнюю главу, где мадам обнаруживает у себя философию и (теперь уже в роли "теоретика"!) связывает стеснительность широких масс при обсуждении половых увеселений с тем, что "мучительно сладкие сексуальные ощущения настолько велики, что о них невозможно говорить без некоторой сдержанности".

Атаки и оборона — это от классовых уродств. Нормальные люди ни на кого не нападают, и у них нет никаких ограничений чувственности или рефлексии по ее поводу. Дело тут вовсе не в особенной силе чувств — есть переживания покруче любого секса. Просто дикий человек не умеет превратить свои ощущения (не путать с человеческими чувствами!) в нечто разумное, творческое, "поэтическое" (и, как всякий дикарь, переходит в нападение: высмеивает поэзию — не умея прикоснуться к ее мудрости и осознать ее мощь). Кроме того — стыдно признаться, что в какие-то моменты находился только в себе, для себя, — оскотинился, перестал существовать как человек, принципиально общественное существо. Именно уменье быть для других (а не для другого!) создает настоящую любовь, а не тупую погоню за наслаждениями.

Вздор! Не ощущения слишком сильны — а разум слишком слаб. Отсюда и попытки прикрыть слабость иллюзорной силой, смехом. Вне силы и слабости, агрессии и смерти, животное не знает ничего.

Вовсе не обязательно обо всем разговаривать — у людей тысячи других форм общения. Претворить невыразимое в великие деяния — чисто человеческая способность. И тогда никакие личные переживания не могут "пропадать для других" — они заставляют человека менять мир, что другие очень даже замечают (а классовое общество стремится такие порывы обуздать). Если ваш "индивидуальный опыт" пропал — значит, вы просто не нужны человечеству: ваша индивидуальность выродилась в животность.

И далее — о том, что мы считаем "безнравственным злоупотреблением естественной функцией полового акта". На первом месте, конечно же, упомянутые выше "кокетки":

С точки зрения традиционной морали это совершенно нормально — но Диксон не может смириться с тем, что женщина "терзает разум и тело своей жертвы самым порочным образом, имитируя чувства, которых сама не испытывает". Поэтому "использование отказа отдать свое тело как средства вымогательства" — номер один в списке безнравственного секса. Тут, правда, неувязочка с предыдущими поучениями подыгрывать любовнику, подогревать его тщеславие, изображать страсть там, где ее по факту нет. Для чего все это? Либо дама чего-то хочет от мужика добиться (и тогда она ничем не лучше "кокеток") — либо она ловит кайф от игры — а вовсе не от секса (и тем более не по любви).

На втором месте — "использование своего тела в качестве награды". Обычная тактика замужних женщин (а от себя добавим любительниц политики и шпионок).

Чуть выше мы уже говорили о сходстве искательниц постельных приключений ("романов") с элитными проститутками, у которых есть возможность быть разборчивыми при выборе очередного клиента. Для полноты картины, заметим также, что рыночные отношения вовсе не обязательно сводятся к деньгам как таковым; товарообмен в самых разных формах делает валютой все что угодно: недвижимость, знаки внимания, услуги, перспективы карьерного роста, шедевры искусства и научные открытия... Отдаваться за кайф — одна из разновидностей проституция, которую по-русски называют блядством. Та же базарная схема: ты мне — я тебе.

Третий круг ада — "безнравственные мученицы", которые отдаются лишь по обязанности и вообще не понимают, зачем нужен секс помимо деторождения.

Вероятно, здесь тот же диагноз: нет любви. Если женщина любит — ее любят, и любовник легко догадается о неуместности секса, и сумеет найти иные формы этой гигиенической процедуры. Только очень невежественные, оболваненные до полной животности, будут считать постель безусловной необходимостью — и мучится на пару. Разум дан человеку, чтобы находить разнообразнейшие формы общения — а не упираться в предписанное пошлыми предрассудками.

Аналогично — перечень мужских прегрешений: секс как статусная обязанность, — как охота, спорт, мода, — как жажда самоутверждения, (физическое и психологическое) насилие.

Короче, "все, что искажает естественные функции секса, порочно и грешно". Все опять сведено к природе. Остается только разобраться в породах животных — и назначить каждому по его вере.

Та еще мешанина! Допустим, что про искусственное оплодотворение Диксон не в курсе. Но она вряд ли не знает ничего о контрацепции! — увязывание секса с деторождением оказывается поэтому пустым звуком, и ограничивать секс в целях борьбы с перенаселением (тоже, между прочим, не факт!) — по меньшей мере странная логика. Отсутствие обычной для животных сезонности полового поведении — до сих пор вводит в ступор буржуазных теоретиков, и на этот счет изобретали десятки навороченных теорий. Теория Диксон — привлекает своей простотой: секс нужен прежде всего для наслаждения — и потому им надо заниматься всегда и везде. С одной стороны — неясная догадка о принципиальном отличии человеческих отношений от животных (выражением чего может стать и секс); при этом характер отличия Диксон не улавливает — и прежде всего потому, что не видит ничего кроме секса. Человеческое наслаждение — это не острые ощущения, это движение духа. Мы наслаждаемся не телом — а друг другом, человек человеком, личность личностью; лишь в той мере, в которой мы проявляем в постели нашу духовность, способность творчества, секс становится наслаждением. Когда секс лишь продолжение любви — это по-человечески; если же мы оказываемся в плену (пусть даже ничем не ограниченной) похоти — какая же это свобода? Далее снова по старой перепечатке:

То есть, если у нас есть молоток и гвозди — мы обязаны целыми днями заколачивать гвозди всюду, до чего может дотянутся... Это даже не животность, а бездушный автоматизм: повторять операцию пока хватает ресурсов, и пока конструкция не развалится.

И снова: только природа — человеческих аргументов нет. Можно понять протест протия (сексуального) насилия — но вопрос о нормальности сразу вводит нас в контекст классового общества, где все вертится вокруг арифметики двух операций: отнять и разделить. Для разумных (то есть, свободных) людей нет никаких норм — и критерием верности пути становится лишь разумность. Не данная раз и навсегда — а как постоянный поиск, творчество, дар любви. Которая никогда не будет ограничиваться постелью — заполняет вселенную и создает миры.

Социальная опора эмпирионатурализма — прослойка зажиточных буржуа, которым хватает средств для удовлетворения примитивных потребностей — но не хватает духа честно взглянуть правде в глаза: доступа к серьезным свершениям у них нет, и судьбы мира вершат другие. Почему так — думать не полагается, и для удержания этих господ в рамках данной им эмпирии хозяева используют примитивно животную стимуляцию: пряник дозволенных наслаждений — и угроза их лишиться при первых знаках чрезмерной проницательности или строптивости.

Философия удовольствий (в том числе сексуальных) — это одно из крайних проявлений эмпирионатурализма, отождествляющее человека с пресловутой лабораторной крысой, доводящей себя до изнеможения при стимуляции через вживленные в мозг электроды. Понятно, что есть и другие (прежде всего социальные) цепи стимуляции, многие из которых власти применяют с древнейших времен. Достаточно искусственно сузить горизонт — и рабы просто не знают о существовании мира без горизонтов, и чувственные утехи становятся единственной отдушиной на фоне невыносимой эфемерности всякого благополучия.

Человек отличается от крысы прежде всего тем, что он не позволяет поработить себя, навязать извне нормы и правила. Удовольствие или неудовольствие для человека — лишь индикатор достижимости, но никогда не самоцель. Если по каким-то причинам ничего другого нет — разумно заключить, что тема исчерпана, и пора искать новые стимулы саморазвития. То есть менять мир вокруг себя — снимать барьеры выходя в иное измерение. В этом и состоит подлинно человеческая, разумная чувственность — ни в чем себя не ограничивающая.

Противоположность разуму — классовое решение, аскетизм, отказ от попыток выйти из тупика, вырваться из клетки. Дополняя погоню за наслаждениями, аскетизм дает еще одни образчик эмпирионатурализма: каждый из полюсов призывает ограничиться тем, что есть, — и такая абстрактная данность становится одной из сторон природы, якобы первичной по отношению к разуму, вынуждающей приспосабливаться к миру, а не переустраивать его. Страх потерять имеющееся приобретает форму враждебности телесным и интеллектуальным "излишествам": предполагается, что нарушение природного (в частности, телесного) равновесия способно пошатнуть "высокие" идеалы, изменить "порядок вещей" — и ввергнуть общество в хаос. Вульгарное отождествление культурности и природы — ничем не отличается от позиции гедонизма; это одно и то же с разными знаками.

Может показаться, что призыв довольствоваться малым удобнее власть предержащим: кормят скотину, доят по расписанию, — и пусть будет довольна. Но по сути это лишь вариант гедонизма: упиваться доступным или недоступностью — никакой разницы.

Разум снимает саму идею доступности: если что-то есть — надо идти дальше; если чего-то нет — мы это сделаем. Поступки разумных людей определяются не наличием средств — а наличием потребности. Разумеется, изменять природу мы будем по ее собственным, природным законам; но если что-то в этих законах нас не устраивает — природу можно дополнить, добавить новый уровень, на котором все пойдет как нам надо. Тем самым уничтожается почва как для гедонизма, так и для аскетизма: физика, химия, физиология и психология — лишь материал сознательной деятельности; телесные движения не могут сами по себе порождать человеческие, социально значимые поступки — или менять характер культурных процессов. Для человека общественного, для личности — несущественно, как работает его тело: важнее, чего человек от тела потребует. Иногда (но лишь в определенных условиях) личность допускает проекцию на организм, который на какое-то время становится ее носителем, представителем — не для природы, а для других людей. Однако намного шире сфера трудового взаимодействия — общение через любые вовлеченные в деятельность вещи, организмы, а также через их идеальные компоненты (формы, связи, тенденции). Такое, неорганическое тело личности включает биологические тела — и заставляет их вести себя культурно. Как только тела начинают влиять на наши дела — мы перестаем быть людьми, возвращаемся в природу.

В отношении к вещам разумность проявляется как свобода. Как духовная связь, единство личностей, выражение их всеобщности — это любовь. Половая свобода и половая любовь — лишь грани целого; далеко не всегда уместно трактовать наши поступки с точки зрения отношения полов. Когда надо — мы будем свободно владеть телом и общаться посредством тел. Но мы не хотим становиться рабами страхов и наслаждений — и не признаем ни безграничности, ни границ.