Про то, что в здоровом теле здоровый дух, — все наслышаны. Остается только выяснить, что такое дух, зачем ему требуется тело и какое именно — и в каком смысле оно должно быть здоровым. Всего ничего. К сожалению, ни на один из вопросов нет ответа — потому что вопросами этими никто, по сути, и не задается. А интуиция в подобных делах советчик опасный: вместо духовного здоровья можно запросто заработать душевную болезнь.

Для простоты начнем со зверушек. То есть, мы с самого начала полагаем, что человек — нечто иной породы, и что духовность бывает только у людей — и то лишь поскольку они ведут себя по-человечески, разумно, а не уподобляясь зверю и скотине. Это уже некоторым образом определяет дух — потихоньку подтянем и прочие определенности.

Так вот, у животных духа нет — но болезней более чем достаточно. Живой организм — симбиоз организмов попроще, каждый из которых делает то, что предписано устройством самого органа или командами извне, которые сводятся к физико-химическим изменениям в среде, так что продолжать питаться и выделять ненужное возможно лишь путем вполне определенных движений. Та же схема воспроизводится на многих уровнях — от активных молекулярных комплексов до обширных биоценозов. Другими словами, живое существо есть единство организма и метаболизма, а если оставить одно из двух — жизни уже нет. Разлагающийся труп, неодушевленная природа — с ее законами и случайностями. Но может случиться, что организм испортился — но не совсем, или метаболизм поддерживается — но затруднен. Если это ненадолго, работают гомеостатические механизмы: ответственность и ресурсы перераспределяются внутри организма так, чтобы держаться на ходу, на плаву или на лету. Длительная дисфункция приводит к перерождению органов и стойким физиологическим отклонениям. Каждая из частичных зверушек занята лишь собой — до целого им дела нет; органы живут вместе со своим метаболизмом — и просто не умеют вести себя как-то иначе. Вместо симбиоза — начинается борьба за существование, перетягивание доступных ресурсов на себя. Для организма в целом — это болезнь. Реагирует животное на нее точно так же, как и его органы: перестраивает образ жизни, компенсирует внутренние проблемы внешними обстоятельствами; если обстоятельства неблагоприятные — болезнь обостряется, переходит в критическую фазу и заканчивается смертью.

Дальше начинается ветеринария: расстройства распределяют по медицинским категориям — и для каждой свой подход. Простейший вариант — травма, полная неработоспособность органа; в этом случае дикой природе придется обходиться оставшимися (ковылять на некомплекте лап, или отказаться от полета) — что, конечно, не повышает шансы на выживание, и лишь в достаточно обильной среде позволяет устойчиво адаптироваться. Человек способен компенсировать органические травмы путем пересадки органов или протезирования — или передавая часть физиологии внешним (общественным) структурам. Такой модифицированный организм перестает быть чисто природным явлением — и становится одним из носителей человеческого духа, независимо от того, вмешиваемся мы в человеческий организм — или в организм (одомашненного или дикого) животного.

Следующий таксон — органическая дисфункция, изменение типа метаболизма. Как правило, это тоже травма, внешнее воздействие: повреждение, внедрение чужеродных организмов и т. д.; однако орган при этом не перестает жить, а становится другим живым существом, которое не может участвовать в прежнем симбиозе — не из какой-то намеренной зловредности, а просто потому, что оно так устроено. Иногда здоровые органы могут скооперироваться и подавить кривую активность, блокировать неправильную зверушку — так что ей остается либо вписаться в коллектив, либо умереть. Последнее чревато дурными последствиями — но и с этим организмы как-то справляются, понемногу выздоравливают сами собой. Человек умеет не только способствовать выздоровлению достижениями хирургии или фармакологии — но и длительно поддерживать организм, не подлежащий оздоровлению. Здесь мы снова выходим на уровень преобразованной природы — носителя духа.

Наконец, возможны разного рода физиологические нарушения: все органы, вроде бы, на местах — но согласовать свои действия им никак не удается. Иногда играет генетическая предрасположенность — иногда особые условия среды, приспособиться к которым животное не умеет. Такие расстройства могут носить хронический характер — но они, как правило, не смертельны. Разумеется, такой организм проигрывает полноценным — там, где природе приходится выбирать.

У особо одаренных — есть еще и психика. Это особый тип регуляции индивидуального метаболизма за счет взаимодействия с другими организмами; конечно, устойчивые формы видового поведения формируются лишь в пределах физиологических возможностей — но складываются они динамически, по мере взаимодействия особей внутри группы или популяции. Здесь действует тот же механизм, что и в согласовании метаболизма органов: внешняя среда заставляет органы модифицировать свои реакции — а выделения органов изменяют среду для других и оказывают обратное воздействие. В частности, психические функции могут становиться врожденными за счет естественной селекции, вытеснения девиантных особей из сферы органического размножения. Однако главным образом наследование происходит путем передачи опыта молодняку в рамках сложившейся схемы внутригрупповых связей.

На уровне психики также возможны расстройства, переходящие в болезнь, иногда со смертельным исходом. Если речь о динамически сложившейся несогласованности поведения особи с групповыми структурами — это функциональное нарушение, невроз; однако бывает и так, что поведенческие отклонения возникают за счет органической несовместимости с предлагаемым средой набором ролей — тогда они называются психотическими. Неврозы также могут быть связаны с какими-то органическими предрасположенностями, но действуют они не напрямую, а через внешнее поведение,  — и травматический характер носят взаимодействия индивидов, а не собственно физиологические процессы.

Человек все это, конечно же, наследует — и здесь появляются как возможности компенсации девиантного поведения за счет особой организации быта — так и новые источники психических травм, связанные с развитием индивидуальности и личности в рамках лишь частично разумной классовой культуры. В любом случае, психические болезни всецело принадлежат органическому уровню — даже если они связаны с культурно обусловленными особенностями восприятия, мышлением, чувствами, творческими исканиями. Но если здоровье животных делает их всего лишь здоровыми организмами ("телами") — человеческое здоровье решительно выводит человека из животного мира, сообщает ему такое качество, которого у природных тел нет и не может быть, — духовность.

Грубо говоря, здоровье — это когда все идет как следует. Если животное в состоянии питаться, справлять нужду и размножаться — в этих (органических) пределах оно здорово. Даже если не хватает пары конечностей и дышится через раз. Но у человека иное предназначение. Его задача — универсальным образом преобразовывать природу, менять природные процессы в заранее выбранном направлении. В том числе влиять на строение и функции любых организмов. Это и называется (разумной, сознательной) деятельностью. Человек все связывает со всем, и только таким способом бесконечное разнообразие отдельных явлений и вещей становится единым (и единственным) миром. Если ограничить деятельность, поставить на ее пути непреодолимые препятствия, — разумный человек не перестанет творить мир: он переключится на другие виды деятельности и в конце концов найдет способ поставить природу под контроль. В этом смысле разумное поведение вообще не подвержено никаким болезням, и само словосочетание "больной дух" содержит противоречие в определении: дух всегда здоров — а видимые поведенческие нарушения связаны как раз с недостатком духовности. Либо у того, кто ведет себя, — либо у того, кто это наблюдает.

Однако природные тела разрушаются и болеют. Как совместить это с духовным здоровьем? Разными способами. Прежде всего заметим, что вовлекать в строительство нового мира можно не только здоровые, но и больные организмы. Прикованный к инвалидной коляске Стивен Хокинг становится выдающимся физиком; оглохший Бетховен продолжает создавать музыкальные шедевры; однорукий Пауль Витгенштейн остается пианистом-виртуозом, а безумный Георг Кантор — великим математиком... Чисто логически, из того, что в здоровом теле здоровый дух, вовсе не следует, что в больном теле его нет. Но суть-то в том, что, во-первых, дух вообще не в теле, а во-вторых, само понятие тела по отношению к разумным существам следует пересмотреть.

Никакие отношения между природными телами невозможны без этих тел — но отношения тел отнюдь не содержатся в этих телах. Неодушевленные тела могут, вообще говоря, существовать и сами по себе; живые существа вынуждены вступать в какие-то контакты ради поддержания метаболизма — но чисто внешним образом, за счет того, что функционирование организма что-то забирает из среды и что-то возвращает в нее; для каждой особи это не органическое отношение: внешние тела воспринимаются как вещи, способы удовлетворения ее внутренних органических потребностей. Точно так же, стремление человека что-то приобрести за счет других — явное свидетельство животности, недоразвитости разума. Жизнь — способ существования органических тел, и душа животного (отличие живого от неживого) неразрывно связана с его телом, это его собственное движение. Когда органическое тело вовлечено в человеческую деятельность, его основное предназначение — связывать внешние по отношению к нему вещи и явления, что заведомо выходит за рамки метаболизма и чаще всего противоречит собственно биологическому движению, ограничивает и перенаправляет его. Духовность представлена не телесным движением, а системой наложенных на него извне связей; в этом отношении она является внешним аналогом органичности — согласования движений органов внутри организма. Может показаться, что взаимодействие людей в деятельности всего лишь органично, как внутреннее движение коллективного живого существа, социального организма. Буржуазная идеология так это себе и представляет — тем самым оправдывая необходимость классового расслоения, якобы выражающего сугубо физиологическую необходимость, которую невозможно изменить, не убивая общественную жизнь. Однако существенное различие состоит в том, что биологические симбиозы складываются стихийно — а общество строит себя в ходе сознательной деятельности. Органичность — просто есть; духовность — не сама по себе, а для чего-то. А это, в частности, означает, что любые общественные отношения (продукт деятельности) существуют лишь в рамках определенного способа производства, который человек вправе менять по мере надобности, тем самым изменяя и представляющий дух набор природных тел. Разум не только поддерживает жизнь там, где это необходимо, — он также намеренно создает и уничтожает ее, контролирует собственное рождение и смерть.

Чтобы управлять органикой разумное существо использует ее природные качества: направить жизнь в определенное русло можно, намеренно создавая предназначенную для этого среду. Поскольку же для организма внешние предметы одинаково неживые, использование неорганических направляющих оказывается достаточно эффективным, и технологически простым. Таким образом, органические носители разума становятся таковыми лишь в движении неорганических вещей, увлекаются этим движением в нужном направлении. Только вместе с этим неорганическим телом организмы могут действовать разумно.

Неорганическая составляющая у современного человека намного значительнее собственно биологических тел. Даже не родившийся ребенок — уже подвергается множественным воздействиям со стороны общества, подчиняющего процесс зачатия и вынашивания культурным нормам. Сразу после рождения — детский организм вписан в обширную неорганическую среду, организованную принятым в данной культуре образом. Постепенно эта вещная оболочка срастается с органикой, становится жизненно необходимой, подгоняется индивидуально, и часто ее вообще не замечают: например, одежду мы чувствуем лишь там, где она плохо пригнана и мешает. Человек как субъект деятельности не вписывается в какое-то единичное тело — они всегда распределен по совокупности органических и неорганических тел, этот материальный носитель духа мы называем его плотью. Но дух не сводится к плоти — и никоим образом не заключен в ней. Наоборот, он может выбирать себе плоть, и свободно переходить от одного воплощения к другому. Конечно, в классовом обществе духовность неизбежно оказывается ограниченной, и поведение людей лишь отчасти разумно — следует природным законам (к числу которых принадлежат и разного рода формальные установления, религия и право). Поэтому человеческие поступки придется оценивать с точки зрения соответствия разуму, весомости духовного вклада по сравнению с животностью.

Дух — не просто вещи или элементы культуры; за ними всегда стоят человеческие отношения. Хотя этот слой не всегда легко заметить, именно он определяет место человека в иерархии воспроизводства культуры, личный вклад в повышение уровня духовности человечества в целом. В процессе материального и духовного развития субъекта как особого общественного продукта возникает уникальное сочетание тел и отношений по их поводу, которое (в отличие от биологического индивида) мы называем индивидуальностью; для общества в целом и составляющих его индивидуальностей проявления индивидуальности в действиях человека (в общественном поведении) выглядят особой духовной целостностью; человек для других — это личность. Но ни то, ни другое не существует само по себе; связь индивидуальности и личности есть общественное, культурное явление. Движение плоти и духа полностью подчинено задачам культурного строительства; оно может принимать форму органического или неорганического процесса, но никогда не сводится к нему, и возможные природные ограничения лишь перенаправляют деятельность, служат стимулом для освоения новых сторон действительности. Если что-то невозможно — мы не просто констатируем факт, а спрашиваем: а что все-таки возможно? — чтобы добиться своего другими, косвенными путями. В частности, дух практически неуничтожим: даже полное разрушение материального носителя приводит лишь к замене его другим, и то же самое теперь представлено другой совокупностью тел и отношений. Для включенных в деятельность организмов распад метаболизма означает смерть — но остается неорганическое тело, остается личность, которая еще долго оказывает влияние на поведение (и рождение) других личностей, а через это и на развитие общества в целом. Разумеется, разные следы по-разному духовны: например, если некто написал книгу, ее могут читать через тысячи лет после смерти биологического индивида, принимавшего участие в создании текста, — но и этот индивид, и текст лишь очень условно соотносятся с субъектом, с его духом. Книгу можно читать поверхностно, воспринимать ее как историко-литературный факт, элемент культурного ландшафта — при этом она остается только объектом. Но воспроизводство духа автора на новой материальной базе, возрождение его в людях будущего, обнаруживает заложенные в книгу идеи; в какой-то мере это напоминает развертывание живого организма из набора генов — которые сами по себе жить не могут.

Поскольку разум не привязан ни к каким конкретным телам, их целостность не имеет решающего значения для единства духа. Клетки человеческого тела регулярно заменяются новыми — тело остается тем же (при том, что тело юноши отличается от тела старика). Точно так же, замена носителя не уничтожает воплощенного таким образом духа — но может показать его с другой стороны. В частности, это лежит в основе духовной преемственности и связи поколений.

Относительная независимость разума от телесных реализаций вовсе не означает полного безразличия к ним. Напротив, задача разума — взять собственные воплощения под контроль, не полагаться на стихию (включая стихию общественного производства) — а ставить перед собой конкретные задачи и настойчиво добиваться решения. По сути дела, по ходу любой деятельности субъект, помимо всего прочего, занимается также и материализацией духа, и любой продукт становится частью его плоти, представляет отношения вещей и людей в процессе производства (а косвенным образом и вообще все). Понятно, что хорошо налаженное производство предполагает универсальную согласованность действий, тогда как любая технологическая небрежность нарушает общественную гармонию — и затрудняет развитие духовности как на уровне общества в целом, так и во взаимодействии личностей. Такие ненадежности по сути ничем не отличаются от органических расстройств и заболеваний. Это означает, что неразумность организации производства (ущербность материальной базы и ограниченность межсубъектных связей) приводит к деградации человека до животного уровня или ниже — и духу придется компенсировать перекосы распределением проявлений, или искать иные, более приемлемые телесные формы. Плохо работающая электронная почта — такая же болезнь (общественной) плоти, как и отсутствие квалифицированных кадров, межгосударственные границы, эпидемии или стихийные бедствия. Прямая обязанность разума — перестроить мир (природу и культуру) таким образом, чтобы устранить саму возможность подобных функциональных нарушений, планировать целенаправленное проектирование и создание плоти, максимально соответствующей достигнутому уровню духовности. Предотвращать болезни и травмы путем разумной организации производства и быта, контролировать высшие уровни психики за счет продуманной культуры общения. В полной мере развитый разум — это всеобщее здоровье.

Пока общество лишь на подступах к разумности, деятельность неизбежно оказывается смесью собственно человеческого с животным, и всякая личность в чем-то будет ущербной. Но это никоим образом не отменяет нашей обязанности заботиться о максимально комфортных условиях труда и быта (поскольку они еще разделены). Каждый кусочек осмысленности — одухотворяет тела, делает их частью плоти, которая не может сводиться к единичным вещам. Даже тень красоты — признак рождения новой духовности. Желание жить красиво — не прихоть взбесившегося буржуя, а объективная тенденция: дух там, где быт выходит за рамки утилитарности, а труд перерастает производственную необходимость.

В классовом обществе разумная забота о здоровье распадается на сотни разных забот: мы боремся с органическими болезнями, блюдем чистоту и порядок, предотвращаем отчуждение частей неорганического тела, стараемся избегать неприятностей по работе и ненужного общения, и наоборот, поддерживаем комфортный круг близких контактов. Основной принцип — умеренность. Возможно все — но в разумных пределах. Культурные ограничения иногда не позволяют соблюсти меру; в этом случае лучше воздержаться от неразумных поступков, искать другие сферы проявления духовности, менять образ жизни — хотя и в этом нужна мера: дух существует как взаимодействие многих личностей — и каждая из них в ответе за благополучие остальных, и потому не всегда имеет право на экстремальные решения. Мы бережем здоровье — но не перебарщиваем с этим, не превращаем в ипохондрию. Поскольку государство и церковь в классовом мире противостоят личности как внешняя сила, стихийное бедствие, предстоит научиться избегать как насаждения заведомо нездоровых условий существования, так и разрушительного влияния показушной заботы об общественном здоровье (начиная с обязательных мер профилактики, убийственных карантинов и насильной госпитализации, — и до демократической ритуальности, религиозных догм и обрядов, всевластия силовиков). В рыночных условиях разум будет против легализации наркотиков, культа насилия и насаждения стадной психологии — но за любые меры контроля над рождаемостью, за свободу ухода из жизни, за отделение воспитания от семьи, за отмену авторского права и неограниченный доступ каждого к любым достижениям искусства, науки и философии, к образовательным материалам, к интеллектуальным технологиям. Следует всеми мерами вытеснять рынок из духовного производства, отвоевывать плацдарм для решительного наступления на капитализм по всем направлениям.

Что это значит на практике? Нужны материальные условия для сохранения плодов труда — и прежде всего творческих находок. То есть, не прятать за частной собственностью, а тиражировать в том объеме, в котором наличествует общественная потребность. Чем шире — тем лучше. Но если что-то пока не пользуется спросом — не факт, что оно не окажется востребованным в других условиях, и нужно предусмотреть возможность как можно более полного восстановления — в другое время и в другой стране. Не всегда оригинал можно сберечь: живое умирает, неживое распадается. Тем не менее, комбинировать разные методы (музеи, библиотеки, галереи, базы данных) можно и нужно. Таким образом дух, даже лишенный плоти, передается из поколения в поколение — не как постоянно возобновляемое действие, а как его возможность. Возможность подобного "консервирования" напрямую связана с общедоступностью архивов и средств "распаковки", вроде того, как структура ДНК регулирует построение белка. Легко видеть, что пассивное хранение не гарантирует сохранности — только в регулярном восстановлении и пересохранении плоть становится практически вечной. Разумеется, процессы перекодирования подвержены ошибкам; но мы-то храним не материальный носитель, а дух! — а ему все равно, насколько идентичны копии материального носителя; более того различие копий как раз и определяет дух как общее им всем.

На совсем бытовом уровне: я знаю, что мое биологическое тело когда-нибудь обязательно умрет, — поэтому моя задача состоит в том, чтобы использовать его возможности для творческого труда, для воплощения моего духа в разнообразнейшие продукты, в явления культуры, в движение духа других людей. Ни один из этих следов не дает полного представления обо мне — но никакого другого меня, помимо того, что я успел в мире изменить, просто не существует — а построенный мной мир движется и после моей биологической смерти, тем самым порождая новые продукты, фактически созданные при моем косвенном участии. Я могу ошибаться, заблуждаться — это болезни моей плоти, моего неорганического тела; но дух не в этих аномалиях, а в том, происходит в культуре вопреки им. Как разумное существо, я могу осознавать собственные болезни — и по возможности компенсировать их влияние на мое творчество. Если же продолжать себя совсем невозможно — я имею право уничтожить неизлечимо больную плоть: здоровое общество обеспечивает не только здоровье живого, но и здоровую смерть, безболезненное освобождение от органики. Никому не надо доказывать свое право на смерть, обосновывать принятое решение ссылками на медицинские показатели или еще как-нибудь. Достаточно простого волеизъявления — и никто не усомнится в разумности намерения сменить телесную оболочку. Здесь нет места абстрактной гуманности — это вопрос сохранения и развития разума. Мучить больного болезнью (а усталого усталостью) — уродовать дух, подрывать здоровье общества в целом.

Да, в классовом обществе есть подлецы, готовые убить кого угодно ради достижения своих нечеловеческих целей; они способны влиять на психику разумных тел и подталкивать к нерациональности. Однако такие мерзавцы — язва на теле общества, общественная болезнь, — и не факт, что личности следует оставаться в одном мире с ними любой ценой. Разумное останется все равно — бездуховные умирают навсегда.

Тем не менее, было бы неразумно разбазаривать доступные ресурсы, даже если они не вполне отвечают поставленным требованиям. Никакая профилактика не совершенна — тем более, что разумное поведение при каких-то обстоятельствах предполагает отказ от здоровья, разрушение целостности плоти ради сохранения единства духа. Медицина будущего уже не замыкается на сугубо органических расстройствах — она по большей части будет заниматься реорганизацией неорганического тела, обеспечивающей и органическое здоровье живых тел (которые тоже далеко не во всем состоят из органики). Мы компенсируем слабое зрение оптикой, при необходимости захватывающей недоступные глазу области спектра; мы многократно увеличиваем силу рук использованием мощных машин — а точность движений повышают специальные инструменты и роботизированные комплексы; мы умеем выращивать живые клетки в питательных средах, протезировать органы — вплоть до вживления компьютерных систем в мозг и объединения нескольких биологических индивидов в единый биокомплекс. В конце концов, наряду с (общественно контролируемым) производством органических тел, мы научимся создавать полностью неорганические тела, столь же способные поддерживать разумную деятельность. Надежность и гармоничное совместное движение всего этого материала — предмет каждодневного внимания достаточно развитой культуры.

Поборники биологизации человека разумного пропагандируют "естественные" методы поддержания здоровья и лечения, стремятся приучить к "экологичным" процедурам и средствам. У этих янусов два лица: непосредственным образом они лоббируют интересы богатых спонсоров, рекламируя их (достаточно дорогую) продукцию; в общем плане, они способствуют сохранению классового неравенства — поскольку эффективная медицина в "зеленом" обществе становится доступна далеко не всем. С точки зрения разума, само понятие естественности исторично — и мы своими делами меняли его во все эпохи, вводя в обиход то, чего никогда не было (и не могло быть) в неразумной природе. Именно это активное вмешательство в биосферу позволило человеку вырваться из животного мира, сделать первый шаг к свободе. Пока логика борьбы за существование сохраняется в классовой экономике, у всеобщего субъекта, человеческого общества будут аналоги органических патологий: здоровье экономики и культуры в целом постоянно под угрозой. Поэтому индивидуальные тела болеют, и будут болеть.

Другая сторона того же самого — историчность понятия болезни. Биологически больное тело влияет на движение духа — но не всегда отрицательно: иной раз это повод для подвига. Напротив, безупречно здоровые организмы зачастую начисто лишены духовности: это не человек, а красивая игрушка. Тонкий баланс физиологических или культурных отклонений создает особое качество индивидуальности, которое лишь при капитализме осознается как норма и ненормальность. Поэтому в классовом обществе столь живуче расхожее мнение, что творческие люди сплошь психи, и с органическими отправлениями у них что-то не так. Развитие человечества в направлении большей разумности постепенно сдвигает и размывает грань между нормальностью и аномалией — в конце концов люди учатся сознательно выстраивать свое творчество, используя нестабильности физиологии; при капитализме это иногда принимает извращенные формы: пьянство, наркотики, разврат, мистические практики и т. п. Существование в узких рыночных рамках сильно ограничивает возможности творческого развития — и не всем удается найти обходной путь к себе; так возникает модная болезнь — аутизм, депрессия, распад мотивации. Человек все больше теряет зачатки сознания — и в конце концов становится совершенно неспособным не только к созидательному труду, но и к элементарным актам самообслуживания; это скорее растение, чем животное. Если же общество каждому обеспечивает неограниченное разнообразие форм участия в культурных процессах, даже органически подавленную психику возможно эффективно мотивировать извне: здесь недостаточно фармакологии, здесь нужна любовь.

Поскольку то или иное воплощение духа не привязано ни к какой уникальной системе тел — а наоборот, объединяет уникальности, — само понятие тела субъекта (как отличного от других тел) в развитом обществе становится весьма условным. Когда мы в состоянии сознательно перестраивать органические и неорганические процессы в интересах окультуривания мира, индивидуальность (представленная как органическими, так и неорганическими компонентами) может возникать лишь на время, по отношению к одному из уровней (или к одной из сторон) общественного производства в целом. Так на уровне разума воспроизводится конечность живых организмов; однако здесь это уже не природный закон, встроенная жизненная программа, а сознательно регулируемое состояние, которое разум сам создает и разрушает, не допуская перетекания застоя в ограниченность, несвободу — болезнь.