Школы появились очень давно. Как только знания, подобно другим продуктам деятельности, стало возможно копить и обменивать излишки на что-нибудь утилитарное, некоторым членам общества достаточно время от времени поделиться интеллектуальным багажом, чтобы обеспечить себе относительно безбедное существование. Понятно, что подобный обмен состоится лишь там, где у продавца имеется нечто, отсутствующее в массовом доступе: от известного всем — никакого дохода. Отсюда мораль: ни при каких обстоятельствах не открываться до конца — дозировать просвещение в целях сохранения стабильности рынка. А не осталось ничего за душой — принять глубокомысленный вид и давить на административный ресурс. Поскольку первоначально торговали знаниями те, кто непосредственно занят в их производстве, само это производство распадается на хаос ремесел: каждому умению — свой рыночный авторитет. Делимся лишь внутри корпорации — и эти цеховые школы глубоко синкретичны: они воспроизводят, главным образом, сами себя. Например, жречество выращивает кадры для нужд культа, а образование фараона — овладение ремеслом правителя. Деятельности разных слоев общества очень различны, в них требуются разные навыки. Таких навыков может быть много, и они выстраиваются в особые иерархические структуры, — но лишь к закату античности компоненты таких типовых наборов приобретают характер отдельных отраслей, и единое образование (обобщенного) ремесленника становится предметным, представляется комбинацией разных школ. Так возникают стандарты и технологии средневекового образования, все еще синкретичного — но уже отделяющего производство знаний от преподавания. Квалификация преподавателя подтверждается именами его учителей — а иногда (подобно прочим ремеслам) официальными лицензиями (хартиями), дающими исключительное право заниматься именно этой деятельностью.

Усложнение производства порождает сотни новых направлений — соответственно усложняется и образование. Сословные и цеховые ограничения начинают мешать общественному развитию. На смену синкретической экономике и рефлексии приходит аналитический принцип: новое уже не выращивают с нуля, по мере необходимости, а конструируют под задачу, сознательно подбирая и целенаправленно соединяя готовые элементы. Так зарождается современная наука — но аналитическое образование невозможно в условиях разобщенности школ, и требуются радикально новые решения.

В Европе прототипом и кузницей буржуазной педагогики стали средневековые университеты. Исходная идея предельно проста: вместо того, чтобы скитаться по всему континенту, по очереди обучаясь у признанных мастеров, — собрать всех знатоков (предположительно, черпнувших из первоисточника) в одном месте, и пусть каждый студент набирает собственную коллекцию курсов и учится всему сразу. Тут же, в одном месте — дешево и сердито. Образование становится почти общедоступным — а кем быть после, всяк решает сам для себя.

Концентрация разнообразнейших духовных производств требует развитой инфраструктуры — и вокруг университетов вырастают города нового типа: не экономические единицы, запертые в кольцо стен, а культурные центры — для которых важнее открытость, свобода роста. Позже из этого вырастет и новая экономика — массовое индустриальное производство.

Разумеется, никаких волшебных палочек: знакомые нам сегодня структуры складывались постепенно, на протяжении нескольких веков. Тем не менее, в историческом плане — это качественный скачок. Поскольку совсем все объединить практически не удается — у каждого университета свой профиль; гуманитарное образование довольно рано расходится с естественнонаучным — хотя формальный характер это различие приобрело лишь в эпоху буржуазных революций. Культура раннего Ренессанса увлечена идеей всестороннего развития духа — глубокого овладения всей совокупностью накопленных знаний. Идея, конечно же, утопическая; в качестве реакции — распад университетов на сравнительно узко специализированные факультеты, каждый из которых подразделен на замкнутые в себе отделения и кафедры. Мечта о совмещении разнородных знаний сохнет на корню; в конце концов возникает компромиссное решение: достаточно широкое образование на младших курсах — и специализация ближе к концу. В таком виде университеты дожили до наших дней.

Логично поинтересоваться: а что дальше? Тем, кто на себе испытал существующие технологии, трудно поверить в их высшую разумность. С одной стороны, программы эклектичны и неполны — и на главные вопросы ответа так и не дают. Другая неприятность — дамоклов меч зачетов и экзаменов, необходимость чему-то соответствовать. То есть, не грызть гранит — а рисовать на нем пошлые каракули. Причина одна: образование в классовом обществе — это вложение средств, которое призвано приносить дивиденды. Нет, конечно, некоторым студентам совершенно безразлично, чем они займутся после: финансовых проблем у них нет, теплые места в ассортименте по блатным связям, независимо от значков и корочек. Университет для них — либо положенное по статусу развлечение, либо возможность от чего-то откосить. Есть, конечно, и те, кто (при всей элитарности) по-настоящему интересуется высокой наукой и готов развлекаться ею вполне профессионально. Однако основная масса — будущая рабочая сила, резервная армия труда. Для них соответствие буржуйским критериям отбора — вопрос жизни и смерти; чем престижнее сертификат — тем конкурентоспособнее. А без бумажки — ты букашка. Даже канаву копать — просто так с улицы не возьмут; чтобы еще и жить на зарплату — не всякая должность годится. Но даже если документы в порядке — наниматься приходится не по зову сердца, а куда дают, — да и там больше мысли об удержаться на плаву, а не о приобщении к высотам духа. Пропаганда выставляет напоказ истории успеха — на каждую из которых десятки тысяч неудачников, кого из пропаганды вырезают так же, как из жизни. Сумел пробиться — по определению, талантлив; кому применения не нашлось — сплошь бездарные лодыри...

Как правило, вуз поддерживает личные контакты с несколькими приличными заведениями — и удачный выбор наставника дает иногда весомые преимущества (хотя беспородным и здесь почти не судьба). Чаще дипломников лишь используют для тупых расчетов, формально вставляют в публикации и компилируют дипломы; это бесполезно в образовательном плане — и разрушает дух. Продвинутый американский вариант: готовые шаблоны курсовых и дипломных работ, формальное заполнение анкеты с галочками в нужных местах. Но классовое образование никогда и не было озабочено созданием условий для творчества, учетом индивидуальных особенностей и личных интересов. Профессиональное обучение не для того, чтобы научиться, — это всего лишь раздача доступов к средствам производства. Если совпадает с наличием таланта — получается интересно. Совпадения редки — отсюда обывательский предрассудок об исключительности талантов (а что не бросается в глаза — того вроде как и нет). Буржуазные идеологи эту пошлость поддерживают, объясняя общественное неравенство якобы "природными" одаренностями (но не брезгуя и феодальными сказками про голубую кровь).

Универсальное образование несовместимо с цивилизацией — ему тесно в классовых рамках, противно стоять на раздаче — с кассовым аппаратом наготове. Разделение труда — отказ от универсальности. Первые университеты возникали как средство преодоления узости кругозора — возможность приобщиться к основам, чтобы дальше идти своим путем. Раздачей лицензий занимались сословные корпорации. Студент не "приобретал специальность" (чисто рыночное выражение!), ему достаточно было прослушать курсы — не предполагая никакой завершенности, профессии в дипломе, согласно утвержденной сверху номенклатуре. Это не уже достигнутое — а готовность к достижениям.

Завершить ничего нельзя; надо постоянно совершать. Набраться разума — невозможно; надо неуклонно подбираться к нему. Мудрость не продается в красивой расфасовке, с перечнем ингредиентов мелким шрифтом. Труд — не компьютерные игры, с переходом на новый уровень после сдачи предписанных нормативов. Поэтому развитие университета как образовательного принципа следовало бы нацелить не на выдачу дипломов, а на подключение все новых образовательных направлений, на творческий подход к обучению и самообучению. Чтобы не только университет раздвигал студенческие горизонты — но и запросы студентов расширяли диапазон университетской программы, устраняли пробелы и перекосы. Технологии любой эпохи для этого недостаточны — но сегодня возможно то, чего и помыслить нельзя было сто лет назад, и универсум университета расширяется с каждым прорывом к будущему в организации труда.

Деятельность производит определенный продукт — но отнюдь не заканчивается после выхода опытного образца: чтобы сделать продукт достоянием культуры, требуется регулярное воспроизводство, создание возможности участия не только для всех живущих, но для будущих поколений. Производство, следовательно, воспроизводит и условия своего возобновления. Это не повторение достигнутого, а основа для продолжения. Вовсе не обязательно ставить продукт на поток: у общества, быть может, на данный момент потребность в единственном экземпляре; но если вдруг понадобится еще — мы готовы поднять прошлый опыт и воссоздать. Подход принципиально противоположный тенденциям классовой экономики, где погоня за сиюминутной выгодой приводит к выдавливанию из культуры "устаревших" технологий; некоторые из них восстановить уже невозможно. Конечно, речь не о сохранении прошлого в том же экономическом качестве: например, методы охоты на мамонтов или первобытные формы земледелия вряд ли пригодятся современной экономике, обладающей более совершенными средствами удовлетворения жизненных потребностей. Но помнить и уметь воспроизвести хотя бы в качестве виртуальной модели — условие непременное. Тем более важно хранить технологии там, где они все еще востребованы. Так, реставрация произведений искусства предполагает не только знакомство с манерой работы старых мастеров, но и умение повторить их приемы для восстановления утраченных фрагментов; замена одних материалов другими или обработка не в том порядке — вместо воссоздания старины производят грубый новодел; возможно, современные аналоги на чей-то взгляд ничем не хуже — но они другие, а утрата сколь угодно малого фрагмента духовности ограничивает свободу разума вообще.

Еще пример — старые книги. Конечно, за свою долгую историю пишущее человечество наплодило тонны мусора, хранить который, вроде бы, и нецелесообразно. Например, религиозная литература на 99% состоит из повторения глупых сказок и ритуальных формул — а самовосхваление действующих властей не несет ни грана разумной содержательности. Тем не менее, даже по таким источникам удается иногда восстановить недостающие фрагменты прошлого — и загодя не поймешь, что для чего пригодится. Следовательно, организация сбора, переформатирования, обеспечение сохранности образцов, — важнейшая задача самосознающего человечества. Информационные технологии позволяют добиться этого уже сегодня — и оцифровка фондов понемногу идет; но ресурсы чаще разбазаривают на дикую коммерцию и защиту чьих-то исключительных "прав", — ограничивая доступ, вместо равных возможностей для всех.

Все это прямо относится и к образованию. Классовый подход — внедрение типовых образовательных программ, приспособленных для воспроизводства отделенных друг от друга общественных слоев, во всей их неразумной ограниченности. Соответственно, перестройка классовой иерархии сохраняет лишь те элементы социализации, которые пока остаются общественно востребованными. В эпохи революционных перемен складывается критическое или пренебрежительное отношение к прежним методам приобщения к культуре — и новые педагоги изобретают якобы "естественные" и более "эффективные" системы обучения и воспитания. Естественны эти изобретения лишь в пределах современной им искусственной среды — а эффективность измеряется исходя из полноты и своевременности восстановления существующего порядка вещей. При разумном отношении, любые формы образования уместны лишь в определенных общественно-экономических условиях; поскольку что-то из этих условий воспроизводится в ином культурном окружении, будут востребованы и прежние педагогические приемы, которые, впрочем, в изменившихся условиях придется видоизменить, привести в соответствие с новым кругом задач.

В бесклассовом обществе никому не приходится зарабатывать на жизнь: поддержание жизнеспособности органических и неорганических тел в пределах разумного минимума всем гарантировано — независимо от того, кто чем занимается; поскольку же мы уважаем любое занятие — вообще ничем не заниматься просто невозможно. Образование в таком обществе призвано, прежде всего, ознакомить каждого желающего с кругом возможностей — а при желании углубленно изучить предмет предоставить необходимые для этого материалы и учебную среду, где можно попробовать себя, прежде чем выйти на полномасштабные производственные проекты. Легко видеть, что это воспроизводит на новом уровне все тот же идеал университета. С одним исключением: поскольку речь не идет о монетизации накопленного опыта, такое образование не нуждается ни в каких формальных границах — во времени или в пространстве. Не требуется "проходить" курс целиком — достаточно выхватить из него нечто полезное для себя, в любой последовательности, с возможностью возвращения на любой этап. Отсутствие возрастной сегрегации допускает совместное обучение в смешанных группах (от малолеток до седин), — при сохранении индивидуальности каждого, не требуя (но и не исключая) прямого контакта. По сути дела, преподавания как такового уже нет: все делятся со всем уникальным опытом — который таким образом перестает быть уникальным и превращается в элемент культуры, доступный для новых соискателей — или продолжающих образование. Такое образование невозможно завершить: если кому-то угодно совершенствоваться всю жизнь (безотносительно к тому, что мы в том мире будем называть жизнью) — это никого не удивляет и ни к чему не обязывает; если другой предпочтет остановиться и сменить направление — общество заранее предвкушает восторг непредсказуемых открытий. Точно так же, пространство любого предмета никак не ограничено — и может захватывать любые сферы производства и общественной жизни. Свобода возвращения к пройденному делает само различие предметных областей чистейшей условностью: отличить смену деятельности от ее расширения практически невозможно. Мы просто переходим от одного к другому, интересуемся опытом партнеров и что-то добавляем от себя. Оттенок осуждения в современной трактовке образа "вечного студента" связан с буржуазной практикой специализации (вместо социализации), когда на каждом товаре должен быть ценник (в наши дни все чаще заменяемый штрих-кодом). Есть каталог профессий — работодатель заказывает по каталогу. Профессионалу положено знать все — но только в пределах его специальности; наличие дополнительных познаний не всегда в плюс: широкое образование считается поверхностным — таковым оно и оказывается в буржуазной педагогике. Бесклассовое общество всех делает вечными студентами — и приветствует всякое расширение межотраслевых связей: это прямо отвечает главной задаче разума — связыванию мира в одно целое, когда все в единстве со всем.

Конечно же, при снятии профессиональных барьеров и образование (превращенное в самообразование) перестает существенно отличаться от всякой иной деятельности, сливается с производственной практикой. Универсально развитая экономика предполагает, что универсально развитая личность в состоянии быстро войти в курс дела и пробовать себя в любом производстве, в каких угодно ролях. Разумеется, никто не обязан окучивать необъятное: достаточно трудиться где-то по велению сердца — развивая кругозор на других уровнях индивидуальности, овладевая смежными навыками, сочетая материальное производство с духовным; в частности, пробовать себя и в роли преподавателя, наставника, популяризатора, систематизатора, — обслуживать нужды общего и углубленного образования.

Различие между сельским трудом и промышленностью уйдет в прошлое уже при капитализме; свободный труд внедряет единые принципы организации производства во всех отраслях — но известная подвижность рабочей силы возможна и в классовой экономике: один и тот же человек работает то на конвейере, то в сфере обслуживания, то на сезонных работах на селе... Суть в том, чтобы дать каждому возможность расти в каждой области — от подсобника до организатора (или даже теоретика). В классовом обществе это неосуществимо сколько-нибудь универсальным образом. Однако экономические модели существуют: например, современное (технологически насыщенное) фермерство чаще всего уходит от узкой специализации, сочетая собственно сельскохозяйственный труд (полеводство, огородничество, птицеводство и животноводство...) с переработкой сырья и кустарной промышленностью (опирающейся на модернизацию традиционных процедур). Освободите фермера от необходимости продавать продукт, обеспечьте его сырьем, оборудованием, кормами и материалами, — и вот вам производственная ячейка бесклассового общества. Разумеется, капитализм в таком повороте дела не заинтересован — и старательно загоняет фермера в рынок, превращает трудягу в кулака, мелкого предпринимателя, эксплуатирующего не только родственников, но и десятки подсобных рабочих.

Еще пример — из области духовного производства: известно, что в искусстве один человек зачастую затрагивает различные направления и жанры, и в его творчестве они интенсивно взаимодействуют. При этом соединяются не только родственные искусства (например, стихи, проза, драма у литератора), но и очень разные: живопись, музыка, литература... Трудно быть виртуозом сразу всюду — и главным призванием обычно остается что-то одно; но для художника, хотя бы в принципе, нет формальных препятствий к смене амплуа — на деле же коммерческое искусство стремиться запереть каждого в его рыночной нише.

Принцип бесклассового образования — разнообразие и свобода. Как и в экономике, важно не произвести нечто вообще — а удовлетворить конкретную потребность конкретного человека. Если мне по рецепту нужно 100 г сливочного масла — меня не устраивает пальмовое или арахисовое; если мне надо уяснить, чем пространство отличается от времени, — никакие рассуждения об относительности меня не убедят. Мне интересно петь или танцевать не по школьным правилам — а как удобнее моему организму и настроению. На мои личные вопросы никто ответа не даст — просто потому, что никто кроме меня не сможет их себе задать. Но строить себя без подходящего материала невозможно — поэтому важно охватить как можно больше практических примеров и получить любые разъяснения там, где это близко к задуманному, и остается лишь чуточку подправить, приспособить к своему.

Обычное возражение эмпирионатуралистов: учиться надо тому, как все устроено, — а не воображать невесть что; существует естественная связь вещей, мы ее сумели обнаружить — и теперь всякий культурный человек обязан быть в курсе передового опыта. Для этого и составлены учебные программы: они должны сделать процесс выхода на средний уровень по возможности быстрым и эффективным. А потом творите...

Разумеется, вещи связаны в мире и без нашего вмешательства. Но вовсе не так, как их связываем мы. Соответственно, обнаружимо для нас лишь то, что нам интересно обнаруживать. А что не интересно — то и незачем. Но будет ли безоговорочно интересно обнаруженное кем-то в другой стране и в другую эпоху для всех, кому предписано быстренько усредниться и овладеть? Не факт. Не программы нужны — а такой образ жизни, при котором человек сам решит как ему смотреть на мир, — и за это не ставят отметок, не выдают бумагу с печатью: вопросы приходят и уходят — а ответы никогда не поздно пересмотреть.

Эффективность образования — мираж. Для чего, для кого? Нельзя стать разумным раз и навсегда — надо работать над собой всю жизнь. Как именно я переделаю для себя частицу чьей-то культурности — какая разница? Будет это сейчас или через миллион лет — все равно. Планы и сроки — пережиток первобытной недоразвитости: у человечества в целом есть насущные задачи, и придется соотносить одно производство с другим, — но человечеству не столь важно, кто конкретно доведет дело до конца — или предложит иное направление развития. Каждый поймет то, что нужно понять именно ему, — добавит к общему достижению нечто неповторимое. Единичности не взвесить ни на каких весах — статистика тут неуместна.

Буржуазная система образования заставляет культуру нарядиться поэффектнее — и приводит ее к человеку как выбранную родителями невесту, выгодную партию. Бесклассовое образование — свобода встречаться со всеми, искать свою любовь, творить ее. Не имеет значения, где и когда. Образование — уровень всякой деятельности, неотделимый от деятельности как таковой. При каких-то условиях уровни становятся этапами — но иерархию можно развертывать различными способами — и по-разному организовывать во времени. Разумному человеку доступно все — в том числе, выстраивание тела и духа таким образом, чтобы он мог считать получившееся собой. Когда буржуазные теоретики твердят о якобы ограниченности возможностей маленького ребенка — они умалчивают, что они же сами ребенка и ограничили, отождествили его с неразумной тварью, лишенной иных нужд помимо ублажения позывов плоти. Увидеть в ребенке человека — значит ввести его в круг доступных на данном этапе деятельностей, позволить активно влиять на развитие человечества — а не только примерять на себя культуру prête-à-porter. И тогда окажется, что недоступных ребенку отраслей, в общем-то и нет: достаточно избавиться от въевшейся в классовую культуру привычки все мерить одним шаблоном — чтобы по-разному вовлекать разных по жизненному опыту и компонентному составу людей в общественное производство, развить необходимую для этого инфраструктуру; тогда и обучение возможно в любом возрасте и в любых условиях — выбирая методику с учетом этих условий, а не формально, одну на всех. Дайте реке самой проложить себе русло, не загоняйте ее в заранее обустроенные каналы — но и не перекрывайте возможность при надобности использовать их. Так мы опять возвращаемся к идеалу университета: широчайшие возможности поиска — и возможность проработать тонкие детали при внимательном разглядывании.

Свободное образование совпадает с самообразованием и взаимным образованием. Каждый следует своим склонностям и интересам — а в итоге интересно всем. Остается вопрос: откуда берутся эти самые склонности и интересы? Для эмпирионатуралиста — они всего лишь зов плоти, физиологические позывы — иногда опосредованные животной психологией. Буржуазные идеологи прекрасно знают, что животных можно дрессировать, — отсюда направленность классовой педагогики: обучение дополняется воспитанием "правильных" (удобных властям) потребностей. Все та же схема условного рефлекса: учебная программа ограничивает круг допустимых вопросов и задает набор допустимых ответов — а дальше (как выражаются специалисты по искусственному интеллекту) "глубокое обучение", выработка привычки чувствовать по стандарту. Для массового производства больше ничего и не нужно. Иногда, впрочем, и такой подход дает свои плоды. Например, чтобы приятно музицировать в своей компании — достаточно стандартной клавиатуры (или стандартно размеченной гитары) и элементарной теории музыки — а дальше все решает практика. В этом смысле музыкантом может стать каждый. Однако приобщиться к искусству музыки ограничиваясь типовыми заготовками нельзя: надо нащупывать ответы самому, выходить за рамки общего образования, интересоваться тем, что не вошло ни в одну программу и вряд ли войдет. Воспитанным по шаблону чаще всего и в голову не придет, что двенадцать нот на октаву — отнюдь не единственная возможность, что есть другие строи, странные и по-своему выразительные. А экономическая махина заточена под массовую музыку и почти не предоставляет технических средств для творческого поиска: инструменты конструируют одинаково, обучение "правильной" технике игра отработано до мелочей; казалось бы, в эпоху компьютеров не столь уж сложно запрограммировать сочинение и исполнение музыки в произвольных строях — но такие продукты на рынке программного обеспечения отсутствуют, и приходится волей-неволей вписываться в готовые формы (далеко не всякому музыканту по душе перспектива стать еще и продвинутым программистом). Как при таком раскладе будут рождаться нетривиальные идеи?

Классики марксизма всячески призывали совместить учебу с производительным трудом. Но если условия труда не дают простора для творчества — учиться придется только уже имеющемуся (которое тут же объявят "естественным" и априорно правильным). А тогда труд неизбежно вырождается в специальность, в профессию (даже если приставить к ней эпитет "творческая"). В итоге "университет" снова распадается на веер специализаций. Столь же дурная альтернатива — "совмещение" труда с учебой: это заранее противопоставляет одно другому, ограничивает их этой противоположенностью, — и на выходе ни труда, ни образования...

Вывод напрашивается сам собой: университет не имеет права превращаться в образовательное учреждение; его основная функция — просвещение, обеспечение свободы приобщения к культурности. Если речь всего лишь о подготовке к уже "готовой" деятельности — это отраслевой институт, ремесленное училище, техникум... Как бы его официально ни называли. Университет — готовит не только субъекта деятельности, но и сами деятельности: на любой вкус, в соответствии с уровнем культуры — но исходя из индивидуальности. Главная задача — распространение духа свободы, требование неограниченного доступа ко всему объему коллективного опыта. Недостаточно собрать до кучи всевозможные учебники, справочники, экспонаты, шедевры и образцы, мультимедийные курсы, — и дать всем свободный (то есть, в любое время, на какой угодно срок, и во всех смыслах бесплатный) доступ. Хотя и эта задача до сих пор не решена — а решается, на деле, лишь явочным порядком, вопреки авторскому праву и корпоративной секретности. Важно еще, чтобы найденное тут же пробовать в деле, встроить в уже начатое, или встроиться в идущий проект. А здесь два аспекта, материальный и духовный: технологии участия в совместном труде — и общественная приемлемость такого участия.

В материальном плане, требуется не пассивно коллекционировать абстрактные сведения, а создавать конкретные рабочие места, где можно пробовать что-то по-своему — и видеть результат. На первый взгляд, задача невыполнимая: мы же не можем в одном месте производить вообще все! С другой стороны, почему бы и нет? Наше хозяйство так или иначе уже локализовано: место действия — планета Земля и ближайший космос. Если чего-то не окажется в одном месте — оно однозначно есть в другом, и достаточно знать и подсказать где именно, обеспечивая свободу перемещения. Нужно ли говорить, что человек не сводится к биологическому телу, и там, куда органика попасть никак не может, вступают в работу органы неорганического тела, всевозможные приспособления, облегчающие совместный труд, хотя бы и в очень распределенных вариантах? Один из современных прототипов — обработка результатов астрономических наблюдений астрономами-любителями, с использованием общего массива сырых данных и специализированных программных продуктов, распространяемых по компьютерным сетям. Нет такого производства, которое не допускало бы подобную виртуализацию субъекта деятельности, когда каждый вносит свой вклад — при самых разных телесных особенностях и при любом уровне предварительной подготовки. Проблема лишь в том, чтобы общество изначально признавало эту свободу и делало все возможное для ее практического внедрения.

Неразумность рыночной экономики заведомо исключает равенство и свободу. Это означало бы ликвидацию рыночных ниш — и ненужность конкуренции, в любых формах: все готовы сотрудничать — и всякий продукт изначально для всех. Экономическая общность воспитывает разумное отношение к потреблению: каждый знает, что на данный момент наличествует, и в каком объеме; претендовать на большее было бы неразумно — тем более в форме истерических жестов и безусловных требований (подобно диким, плохо воспитанным детям). Когда реальной возможности осуществить задуманной нет — логично заняться чем-то иным: например — устранением дефицита, практическим снятием ограничений. Как у Козьмы Пруткова:

В отличие от животных, человек участвует во многих (в пределе — вообще во всех) деятельностях, и развертывает для себя их иерархию не случайно, а разумно следуя от деятельности к подготовке условий для деятельности — и не имеет никакого значения, кто чем в итоге займется. Рост внутренней иерархичности — это и есть становление человека, его индивидуальности, уникальности (а значит, тождество миру в целом).

Типичная реакция буржуазного коллектива на вторжение со стороны — отторжение, отстранение и вытеснение. Собственническое отношение к продуктам деятельности — во всем уродстве. Но если продукт никому не принадлежит, приток новых сил только на пользу: даже просто подхватить тему — уже немало; отнестись по-своему, иначе расставить акценты — раздвигает горизонты будущего; предложить особую трактовку — просто подарок обществу. Даже если человек вообще ничего не сделал — все знают, что участие пошло ему на пользу; а развитие личности — самый важный общественный продукт. Обратная сторона того же самого: бережность, уважение к труду (который в бесклассовом обществе не бывает чужим). Разумный человек не будет вламываться в незнакомое дело как слон в посудную лавку: он определится со способом участия постепенно, врастет в творчество, пробуя себя так, чтобы ничему не навредить. Вот это и есть принцип бесклассового обучения, неотделимого от творческого труда.

Метафора университета приобретает в таком контексте иное звучание: общее образование и предметное изучение — не этапы образовательного процесса, а его уровни. В каждый момент мы знакомимся с чем-то, что могло бы дополнить или изменить наши сегодняшние предпочтения. Общее образование — это не общие места: наши интересы вырастают из практики, а осматриваться по сторонам полезно, как минимум, для того, чтобы понять, чем мы, собственно, сейчас заняты, дополнить сознание самосознанием и тем самым перевести деятельность на уровень разума. Как все это соотносится с другими общественными процессами (с историческим временем), для индивидуального развития не столь существенно: как-то оно будет соотноситься все равно — а для общества всякая личность бесценна.

Соответственно, специализация превращается в одно из обращений иерархии, расстановку личных приоритетов в каждый момент и в каждом конкретном отношении. Когда я выращиваю цветы — я фермер; монтирую сложные механизмы — я рабочий; обустраиваю улицы — я дворник; думаю о строении вселенной — я физик; придумываю свои вселенные — я поэт... Переключение от одной деятельности к другой — обращение иерархии личности; добавление новых областей — ее рост. Все это и призвана обслуживать система образования. Пространство и время личности — лишь опосредованно соотносимы с физическим пространством и временем: это качественно разнородные явления, их нельзя сопоставлять напрямик, одно вбирает в себя другое целиком — но и обратное тоже верно. Университет каждой личности логически представлен иерархической структурой, как будто бы данной здесь и сейчас; всего лишь орган неорганического тела, способ влиять на мир и осмысленно воспринимать его. Физически это может оказаться широкой сетью вещей и общественных связей, распределенной в пространстве и времени — в масштабах экономики и рефлексии в целом.

Поскольку человек обращает внимание на собственное поведение, осознает место в обществе и культурную роль, на вершину иерархии образования может выйти не одна из прикладных областей, а знакомство с собой, намеренное раздвижение горизонтов, взгляд на культуру в целом, как бы со стороны. С точки зрения поверхностного буржуазного сознания — такая универсальность поверхностна, и рыночная цена ее невелика. Но в развитой иерархии вершина — не в отрыве от нижних уровней; разные уровни взаимно обусловлены, без них невозможно целое. Классовая экономика "сплющивает" иерархию, трактует ее все элементы как одноуровневые — и в этой мешанине далеко не всегда удается совместить одно с другим, и свобода расстановки приоритетов превращается в чистейший произвол. Личности для рынка — досадное излишество, препятствующее неограниченной эксплуатации человека, ставшего орудием в руках другого, органом чужого тела, отчужденным от разума. Бесклассовое общество не отрывает духовное производство от материального, и рост духовности каждого члена общества — безусловный приоритет культуры: этому и служит воспроизводство вещей. Поэтому работа над собой, самообразование, — ничем не хуже прочих производств, и тогда широкое образование оказывается лишь одной из возможных специализаций (разумеется, весьма условных и временных) — а участие в каких-либо иных деятельностях по отношения к этой "профессии" станет ее расширением, ее общеобразовательным уровнем. В целостной иерархии все бывает всем, превращается во все.

В психологии человека — психические процессы и состояния суть свернутые деятельности, переход внешнего движение во внутреннее. При необходимости свернутые деятельности могут выйти на вершину иерархии, развернуться в иерархию внешних действий. В частности, одним из уровней психики становится ориентировочная деятельность, логически (но не всегда хронологически) предшествующая пониманию и исполнению. В свою очередь, внутри ориентировочной деятельности можно обнаружить уровни ощущения, восприятия и представления — и каждый из них в каких-то условиях превращается в полномасштабную внешнюю деятельность, отодвигая все прочее на второй план. Легко заметить, что общее образование хорошо соотносится с психологией ориентировки, тогда как участие в общественном производстве выдвигает на вершину иерархии фазу исполнения; в единстве того и другого рождается понимание — аналог предметного образования. Психологическая аналогия подчеркивает неразрывную связь уровней образования и производственной деятельности. Разумеется, культурные процессы не сводятся к психологии — но строение человеческой психики в значительной мере воспроизводит строение культуры, и эти иерархии все больше уподобляются друг другу по мере повышения уровня разумности человечества в целом.

Одно из практических следствий иерархического подхода к современному образованию — требование индивидуальности учебных программ, развертывание уровней и этапов в зависимости от практических интересов каждого участника. Даже если поставить рыночную задачу (приобретение профессии, доступ к средствам производства) — идти к этой цели можно очень по-разному, поскольку в классовом обществе стартовые условия у всех людей заведомо различны, и к одному и тому же они подойдут с разных направлений, и в разные сроки. Например, ограничивать младшие курсы абстрактно общим образованием — нет никакой необходимости: первокурсник мог бы посещать спецкурсы по интересующей его тематике — и самостоятельно решать, какие общие курсы ему понадобятся для полноценного восприятия. Может показаться, что это выворачивает университетское образование наизнанку — но, ведь, в реальной жизни мы сначала ставим цель — потом ищем средства; почему в образовании не пойти тем же путем?

В качестве основной причины — нехватка ресурсов: количество аудиторий ограничено, их вместимость тоже, — лекции и семинары приходится разбрасывать по расписанию... Но в студенческой среде конспекты лекций всегда ходили по рукам — заполняя неизбежные для нормального (всесторонне развитого) человека дыры в посещаемости. Сегодня конспекты публикуют массовыми тиражами, распространяют по компьютерным сетям; есть также видеозаписи каких угодно курсов. Уберите рыночные барьеры, предоставьте свободный доступ всем к этому наследию — и отпадет необходимость упихивать науку в когда-то выделенные для нее (и уже тесные) помещения.

Другая сторона рыночного образования — безалаберность и лень. Если вместо приобщения к тому, что действительно интересно и нужно, требуется лишь формально проставить специальность в дипломе, как нечто уже достигнутое, — зачем напрягаться? Сдавать экзамены — совсем другая деятельность, ничего общего с образованием не имеющая. Все знают, что предоставление доступа к средствам производства и минимально терпимым бытовым условиям не зависит от образования, что здесь решает пакет сертификатов и рекомендаций (а еще больше — прихоть работодателя, в лице его кадровика). Даже те, кому хотелось бы творческого труда по избранному направлению, не станут придавать значения учебной дисциплине — явочным порядком организуют себе индивидуальный трек, с вынужденными отвлечениями на сессии и курсовые работы. Если же точно следовать абстрактно-традиционной учебной программе, времени на самосовершенствование совсем не останется. Но там, где никто не следует системе, — разваливается финансовая база, уходят ценные кадры. Значит, приходится формально контролировать количество и качество работы (порядок прохождения курсов). Бессмысленность порядка ради порядка.

Казалось бы: кто кроме коллег по работе может основательнее судить о пригодности человека к определенной деятельности? На старших курсах нынешних университетов у студентов и аспирантов есть научные руководители, — которые, вроде бы, и должны подтверждать уровень квалификации. Так почему не вести студентов с самого начала, или даже до поступления в университет? Такая практика существует в некоторых специализированных школах — и ее благотворное влияние на творческий рост трудно переоценить. Однако рынок диктует свои правила: финансирование производственного наставничества крайне ограниченно, и желающим поделиться знаниями приходится бороться за гранты в условиях дикой конкуренции; те единицы из тысяч, которым удается войти в состав, конечно же, чисто физически не в состоянии пообщаться со всеми желающими — поэтому даже из официально прикрепленных они отбирают лишь "перспективную" группу, — тех, кто без материальных проблем, и есть хоть какие-то шансы найти покупателя на новенький диплом. Когда людей не делят по деньгам, когда не надо зарабатывать на жизнь, — творческое общение уже не будет дефицитом; тогда и дипломы никому не нужны.

И все же, несмотря на уродливую буржуазность, университетское образование до сих пор хранит искры изначальной универсальности. Кому-то удается использовать уродливые формы, чтобы выцарапать из-за преград и запретов нужное и полезное, приятное и интересное. Относительный либерализм студенческой жизни допускает отступления от предписанного режима, позволяет примерить к себе широкий спектр общественных явлений, в том числе вне стен alma mater. Разумеется, выживают не все — побеждает социальное положение, стабильная экономика, умение схватить и присвоить; кто слишком медленно раскачивается — тем никуда и не успеть. Возможность попробовать себя в живом деле — большая редкость, но прототипы в крупных научно-промышленных центрах все-таки есть. Единство общего и предметного образования — великая сила! Есть, ведь, замечательные мастера самоучки, которым явно не хватает солидной общеобразовательной базы; бывают и прекрасно образованные, умные и знающие, — которые не в состоянии решить ни одной практической задачи. Университет как прототип иерархической экономики играет сегодня и роль хранителя духовности, одного из ее ограниченных воплощений в классовом обществе. После реставрации капитализма в бывшем СССР многие бывшие отраслевые институты (включая флагманские корпорации, вроде бауманки, физтеха и МИФИ) быстренько переименовались в университеты — получили право максимально диверсифицировать образование, охватить отрасли, весьма далекие от первоначальной направленности; это резко повысило их публичную привлекательность, конкурентоспособность и доступ к источникам финансирования. Так извращенно-рыночным образом лишний раз подтверждена жизненность идеала универсального и тесно связанного с реальным производством образования.

А в идеале, все вообще образовательные учреждения должны когда-нибудь умереть. Непосредственная доступность каждого фрагмента культуры уже сегодня становится технологически возможной — она постепенно отвоевывает себе место в экономике, преодолевая барьеры коммерческих тайн и правовых запретов. Новые сетевые университеты (развитие заочного обучения) берут деньги не за образование (все необходимые для самообразования материалы в сети есть, хотя бы в пиратских копиях) — они продают дипломы, сертификаты, лицензии; их бизнес подогревают законы о безусловной обязательности всеобщей сертификации и лицензирования (коммерческий сговор торгашей с государством). Будет у людей возможность заниматься любимым делом безо всяких дипломов — вся эта финансово-образовательная пирамида рухнет в пыль.

Разумеется, возможность прямого доступа к культурному наследию и свободного общения с носителями культуры никоим образом не означает предпочтительности именно такого образования для всех. Бесклассовое общество не исключает индивидуального или группового опосредования — более того, непосредственность здесь уже не сводится к синкретизму, превращается в синтез всех возможных опосредований. Главное — чтобы ни одна из таких виртуальных образовательных структур не застыла в формальности, опиралась не на традиции или типовые схемы организации производства, а на жажду творчества, стремление разумно выращивать в себе разум, делиться любыми находками и радоваться открытиям других. Здесь не бывает готовых решений — есть лишь примеры и иллюстрации, а обнаружить руководящий принцип каждый должен сам, неожиданно для себя — или для всех. Самообразование невозможно вне общения; иначе это уже беспочвенные фантазии — которые, вероятно, тоже для чего-то нужны, но для чего-то другого. Участие в совместной деятельности, решение практических задач, — единственно возможная опора для духовного роста. И учимся мы при этом не только вырабатывать продукт — но и учиться у других, и уместно помогать, не ограничивая творчества.

Виртуальные коллективы — это одновременно и виртуальные университеты. Строение такого коллектива — обнаруживает строение деятельности. Мы сводим воедино те ресурсы, которые требуются для практических задач; те, кто умеет лепить из этого общественный продукт, — показывают пример остальным, оперативно проясняя нетривиальные моменты; так рождается учебный курс как культурное единство — и после распада коллектива (переключения на другие деятельности) остается историческая память, возможность возрождения.

Труд — это общение. Тем более там, где участие в труде служит образовательным целям. Университет — не только разносторонние познания, но и разнообразие общества. В сущности, отношения между людьми и есть тот язык, на котором мы можем говорить о деятельности; дефицит общения — распад деятельности, невозможность образования. Общение не предполагает телесного контакта, пространственной или временной близости: вариантов бесконечно много, и у каждой эпохи свой оттенок. Например, чтобы танцевать парные танцы — необходима пара; придется найти школу, где есть шанс попробовать себя с реальным партнером или партнершей. Однако интеллектуальные технологии будущего смогут заменить это непосредственное общение виртуальным контактом, моделировать его на другом материале. Тем самым человек освобождается от несвободы — сохраняя в культуре обе возможности (подобно тому, как музыку можно слушать в живом исполнении или в записи — и эти варианты не заменяют, а дополняют друг друга).

Переход к универсальному образованию устраняет возрастные рамки, уничтожает абстрактные различия между школой и "высшим" образованием, а в школе — формальное деление по срокам. Тот же принцип: индивидуально выращивать иерархию образования из практической потребности, подтягивать к личностному ядру все необходимое для дальнейшего развития. Нужное — запомнится само. Если математике учить не тупыми примерами, а на повседневных житейских задачах, — все одинаково способны, без внутреннего отторжения. Кому-то интересно глубже познакомиться с ботаникой — но разводить цветы или огородничать можно и на минимуме принципов, равно доступных каждому. Представлять себе, как могут вести себя атомы и молекулы — важнее, чем просчитать выход конкретной химической реакции. Прежде всего — разумное отношение, творчество, независимо от того, идем мы к сознательно поставленной цели или бредем наугад. Подвести фундаментальную основу под опыт, не ради теории самой по себе, а чтобы, как минимум, не чувствовать себе обезьяной. Человеку не интересны точные количества — ему важен качественный эффект. Даже если речь о математике. Прорабатывать детали, превращая производство в стереотип, — рудимент классового прошлого. Для духа важнее общие принципы и схемы, которые можно детализировать по-разному, в зависимости от условий развертывания деятельности.

Однако не попробуешь — не узнаешь. Надо не только ввязываться во все подряд — но и подталкивать историю, хотя бы незаметно, исподволь. Деятельность без продукта — нонсенс. Не может считаться образованным человек, который не умеет довести дело до логического конца. Речь вовсе не о том, чтобы произвести нечто, не требующее дальнейшей обработки. Деятельность принципиально неограниченна, всегда можно продолжать, находить новые уровни и совершенствовать продукт. Бывает и так, что результат виден далеко не сразу — требуются десятки, сотни лет — или больше. Иногда результат вообще нельзя увидеть: он в душах людей. Поэтому на первое место выходит внутренний критерий — чувство завершенности для себя. Человек прекращает деятельность не потому что больше нечего делать — он чувствует, что лично ему пора заняться другим, независимо от величины вклада в общее дело. Застаиваться в одном — духовная смерть. Прекращение деятельности — сознательная смерть в одном теле, чтобы возродиться в другом, в ином общественном качестве.

Одна из возможностей — переход от деятельности к созданию и развитию деятельностей, к обобщению опыта и просвещению. Личность собирает элементы культуры в уникальную иерархическую структуру — и в какой-то момент пора сделать саму эту уникальность элементом культуры, сделать ее достоянием каждого — перевоплотиться в общество в целом. Вершина социализации. Как индивидуальность — человек представляет культуру; в качестве культурного явления — он и есть культура, которой предстоит встраиваться в личности многих и многих людей. А это, собственно, и есть обучение и воспитание. Но невозможно стать всеобщим, оставаясь лишь частностью, чем-то одним. Как учитель, посредник, человек соединяет очень разных людей друг с другом и с человечеством в целом. Но производство единства духа — одна из сторон восстановления единства мира, а это есть определение разума, сознательной деятельности, — универсальное опосредование.