Экология не наука. Она лишь инструмент экономической и политической борьбы. И экологи это прекрасно сознают — но в царстве базара не принято брезговать никаким заработком, так почему бы не кормиться народной тупостью? Культивируют отборного дурака теми же способами, что и культурные сорта растений, и поголовье скота... Такое изменение природы — в порядке вещей, и никаких тебе голосов протеста в международном масштабе. Тогда как разведение роз, выращивание гречихи или мясомолочное животноводство представляется преступной халатностью, пощечиной природе и угрозой самому существованию человечества. Дескать, предпочитая одно — мы искореняем другое, нарушаем (премудро установленное господом-богом) природное равновесие, так что количество биологических видов с каждым годом неуклонно сокращается, и пора всем странам на эту проблему серьезно наваливаться и совместно свою вредность пресекать. А кто откажется — того к ногтю, чтобы не портил консенсуса. Разнообразие мнений в этом вопросе начальству ни к чему.

Борьба за сохранение биологического разнообразия понемногу принимает клинические формы. Болото посреди города, солончаки на месте сельхозугодий, пчелы в офисе... Это все нынче в порядке вещей. Не дай бог случится комара прихлопнуть, или потравить тараканов и крыс, — потом век оправдываться перед хорошо организованными борцами за своих меньших братьев. По судам затаскают, по миру пустят, сообща морду набьют. За каждым микробом — команда поддержки, оснащенная по последнему слову техники и на связи с дорогими юристами. Не нам с ними тягаться — при наших доходах. Если я напишу, как не хочется жить под одним небом с тараканами и крысами, — про то не узнает никто, кроме, быть может, пары случайных прохожих; а проспонсировать очередной всепланетный марш экологического протеста или массированную агитацию в прессе всех форматов — всегда найдется кому. С чего бы это?

Воспитанный в буржуинстве обыватель подумает, что такая у нас в народе ответственность: дескать, совесть заела, и люди стремятся искупить биологическую (а то и геологическую) вину. Но тем, кто рос под знаменем марксизма, на ум первым делом приходит сакраментальная фраза: кому это выгодно? Не бывает так, чтобы деньги вкладывали, не просчитав финансовых перспектив: филантропия не младенческая погремушка, а серьезный бизнес. И оказывается, что за каждой экологической кампанией стоят конкретные представители конкретного класса, сводящие друг с другом счеты из кармана одураченных масс. Но не будем размениваться на мелочи: тут есть и ставки на высшей планке. Политические корни борьбы за биоразнообразие уходят в глубинную жажду самосохранения капитализма во всемирно-исторических масштабах. Действительно, как класс-паразит может убедить ежедневно обираемые им массы в необходимости и дальше терпеть этих тунеядцев-кровопийц? Очень просто: 1) отождествить человека с животным, и 2) провозгласить самоценность всякого биологического вида, его необходимость для сохранения природного равновесия. Тогда верховенство капитала в глазах обывателя превращается в непреложный закон, и при минимальном материальном поощрении этот обыватель пойдет на баррикады за биоразнообразную власть буржуя. А если допустить, что какие-то виды в природе допустимо при необходимости искоренить, тогда, грешным делом, кто-то окажется и по другую сторону баррикад — и удовольствие от богатой жизни окажется безнадежно испорченным.

Капитализм начал загнивать еще до рождения — но гнить он может долго, пока те, кто посильнее, согласны терпеть вонь и принуждать к терпению остальных. Суть буржуазной системы промывки мозгов сводится к одному: в будущем все будет как сейчас, мы достигли вершин — и дальше ничего нет. Давайте сами себя законсервируем — ради всеобщего (то есть буржуйского) благоденствия. В ту же струю — обожествление всяческих вредителей. Точно так же, как церковь объявляет все человеческие бедствия божьим промыслом, ибо наущения сатаны — тот же глас господень, и любая чертовщина санкционирована сверху, из райских кущ.

Пробуждающийся разум такая позиция не устраивает. Мы знаем, что в природе менялось все и всегда, и будет меняться и впредь. Если бы динозавры заботились о биоразнообразии, нынешние его поборники не появились бы вовсе. Речь не о том, чтобы остановить процесс, — а о том, чтобы разумно его направлять, чтобы менялось все не само по себе, а ради великой цели. Сохранение капиталистической звериности, войны всех со всеми, — на величие никак не тянет.

Разум на то и нужен, чтобы устроить природу разумно: оставить одно, убрать другое, создать нечто вообще невиданное. Всякое человеческое действие меняет мир — но и бездействие его меняет тоже, а последствия стихий куда печальнее. Кричат со всех трибун: одомашнивание животных вредит природе! Какой природе? Дикой? Так на то мы в мире и есть, чтобы дикости становилось все меньше. Творения рук человеческих (поскольку они разумны) прекраснее и разнообразнее любых достижений мертвой и одушевленной материи. Шиповник может быть очень мил — но с розой не сравнится никогда. Лелеять неразумность — зачем? Даже там, где мы оставляем что-то первозданное, оно никогда не живет само по себе, и прелесть свою приобретает только после надлежащей огранки и в достойной оправе.

Никто не спорит: люди умеют не только создавать шедевры, но и производить в большом количестве всякий хлам, способный со временем испоганить даже то, что само по себе далеко не идеал. Но это явно не от большого ума. Первые шаги по пути разумности даются нелегко — случается и дров наломать. А разнообразные господа предлагают нам сохранить именно эту природную недоразвитость, прекратить движение к собственно человеческим деяниям. Но для того мы и переделываем мир, чтобы разумное стало объективно возможно. Никакими благими намерениями, никаким аутотренингом себя не облагородить; для этого требуется поместить себя в такие обстоятельства, при которых благородство само попрет — хочешь или нет.

Всякая стройка — это выбор: что-то нам еще послужит — а чему-то время уйти. Требование сохранить все — вредная утопия. Известны миллионы видов бактерий и насекомых — никогда не поверю что все они нам жизненно необходимы. Возможно, если убрать с пляжа именно эту песчинку — не будет мне настоящего загара. Но, в конце концов, и без настоящего можно обойтись, и вовсе без пляжа, и без меня. Будет что-нибудь другое — ничем не хуже. Важно, чтобы оно было не само по себе, а для людей. Но нет! — экоактивисты трубят о ценности всякой жизни (имея в виду прежде всего свою), об опасности нарушения вселенского равновесия... Даже название эффектное придумали: "эффект бабочки".

Действительно, хорошо продумать хорошее дело — не всем по мозгам. Тем более, когда мозги забиты пропагандистским мусором. Но, например, в градостроительстве уже дошли до идеи комплексной застройки — научимся мы в конце концов перестраивать биоценозы, чтобы ни на какую ногу не хромать. Касается это и перестройки человеческого общества. А тут как на ладони партийная подоплека: если что и менять, то лишь путем отдельных реформ, заплатки ставить, а не сносить капитализм с лица земли. Но реформизм как раз и означает неполное, несбалансированное изменение — и мы сами себя загоняем в очередной кризис.

От сохранения биоразнообразия плавно перетекают к восстановлению утраченных видов. Вовсю работает генетическое лобби, деньги из народа выкачивают. Пусть, дескать, гуляют по тундре стада мамонтов, а в тропическом сафари самое то поглазеть на тираннозавра. То, что тундра уже не та, и тропики изрядно поистрепались, — никого не смущает. Главное — живности побольше. А как она кормиться будем — дело десятое. По минимальном размышлении приходим к выводу: ради милых зверушек придется потесниться кому-то из людей. Разумеется, не тем, кто скачет с плакатами по столичным улицам; и не тем, кто их на то науськивает. Но в дикой жизни прирост одного поголовья означает сокращение другого. И придется мелким людишками, вроде меня, отбиваться от наседающих вредителей. И уж тут — извините-подвиньтесь! — пощады не будет никому. Если кто-то посягает на мой дом и мой хлеб — я обязан это безобразие пресечь и восстановить порядок. Иначе какое же я разумное существо? Если микроб вредит моему здоровью — тем хуже для микроба. Если комар пьет мою кровь — я его убью. Если паутинный клещ ест мои розы — я его буду уничтожать, что бы там ни говорили защитники его насекомых прав. В галактике M31 (она же NGC224) более триллиона звезд — и на фото очень красиво. Но не думаю, что кого-то порадует это изобилие, когда Туманность Андромеды сблизится с нашей Галактикой настолько, что жесткое излечение из зоны ударной волны убьет все живое.

Всему свое место. А кому-то места быть не должно. Возможно, в сугубо научных целях, полезно иметь какие-то образцы. Но лучше — понимать принципы и уметь при необходимости изготовить под заказ. Вместо живого динозавра — вполне сгодится его научный портрет. Вместо реального капитализма — его теория и история. Кунсткамеры постепенно отойдут в прошлое — им на смену придет виртуальная реальность. А жить мы будем по правилам сегодняшнего дня.

Быть может, животноводство — вещь вредная. Вопрос: кому и для чего? В мире миллионы голодных — им что, есть не полагается? Или это нужно для разнообразия — чтобы буржуй на фоне нищеты порадовался своей исключительности? Не нравится вам, как влияет сельское хозяйство на биосферу и климат, — прекрасно, дайте полноценную замену, чтобы каждый на Земле (буквально: каждый!) мог иметь все, что ему требуется для полноценной жизни и творческого труда. До этого — не имеете права ни к чему призывать. Тем более назад в пещеры.

Пока мы привязаны к биологическим телам, мы всегда кого-то едим и с кем-то не ладим. Даже если вместо животноводства, столь расточительного и морально подпорченного, мы научимся промышленно выращивать культуры тканей — это все равно живые клетки, хотя и чуть более гуманного происхождения. В конце концов, синтезировать еду можно из неорганики — но от своего метаболизма нам не избавиться все равно. Возможно, доживем и до того, чтобы вообще отказаться от пищи, — переделаем себя в роботов. Тогда и комары нам будут не страшны. Но общество останется — и придется на каких-то принципах его устраивать.

Пропаганда биоразнообразия — часть обширной программы по оболваниванию масс. Капитал не может без рынка, а рынка не бывает без покупателя. Но возжелать что-то купить можно лишь если вещь полезная — или хотя бы не такая вредная, как все остальные. Вот про эту сторону капиталист, затевая производство, меньше всего думает. Ему важно не удовлетворить общественную потребность, а поживиться за счет других. И всем это ясно с самого начала — но выбора у народа нет, и приходится брать то, что дают. Какие-то вещи можно приспособить к делу — приобретая другие, мы лишь обозначаем нашу принадлежность определенной культуре, чтобы там, наверху, не заподозрили в излишнем вольнодумстве и не покарали, не отобрали и те крохи, что пока еще нам перепадают. Но в конце концов тоска заедает — и уже ничего не хочется. Что делать капиталисту? Не пускать же деньги на благие дела! Берут старую дрянь, что-нибудь перекрашивают (часто все сводится к замене упаковки), — и подсовывают якобы наивному обывателю под видом последнего слова индустрии. И чем больше торгаши этим занимаются, тем больше на прилавках разного дерьма, и это называется изобилием, и этим нам гордо тычут в морду лакействующие пропагандисты капитализма. А покупатель ходит часами вдоль заваленных мусором прилавков, вздыхает, — и выбирает что-нибудь не очень страшное, хотя бы на вид. И закрадывается кое-кому в голову крамольная мысль: а зачем оно вообще надо? Почему бы не отказаться от перепроизводства ненужных вещей и не оставить в производстве только нужные? Задавить бунт в самом зародыше помогает та же проверенная технология: 1) объявить рынок естественным состоянием человека (которого — см. выше — мы уже отождествили с животным), и 2) провозгласить важность рыночного разнообразия для поддержания глобального экономического равновесия — чтобы те, кто живет хорошо, не стали — не приведи бог! — жить хуже. Другая сторона эконоразнообразия — относительность хорошести. Да, жизнь у нас дурная, — но есть и те, кому значительно хуже! Так что молчите в тряпочку, и не вздумайте бунтовать. А не можете молчать — вот вам свобода трепа, дозволенное разнообразие мнений — в котором все выходящее за рамки просто утонет, как в поганом болоте. В мире всеобщего абстрактного разнообразия властвует дикая стихия, а в дикой природе одни убивают других, чтобы в конце концов быть убитыми кем-то еще. Так было, так есть, так будет всегда. И вот эту дикую истину призваны вбить в народные головы господа-экологи; они такие же, как мы, — и могли бы заняться менее разрушительной деятельностью, — но раз уж пошли в наемники, приходится воевать с разумом — прежде всего своим.