Начиная с признания существования мира самого по себе, мы неизбежно приходим к вопросу о том, каково наше место в этом мире. Сознание перерастает в самосознание. Да, есть много такого, о чем мы даже не догадываемся — и мы всегда готовы к неожиданным встречам. Однако мы никак не можем относиться к себе как чему-то постороннему, ничем не отличающемуся от других вещей. Пусть кто-то (или что-то) глядит на мир со своей колокольни — но раз уж мы появились на свет, мы обязаны быть не только для мира, но и для себя, — и тем самым выполнить наше предназначение. Нам надо осознать, чем мы отличаемся от всего остального — и действовать, исходя не только из внешних обстоятельств, но и по внутреннему побуждению, в согласии со своей (сколь угодно субъективной) природой.

Первое, что бросается в глаза (или в голову?), — наша способность переместить любые предметы или явления внутрь себя, встроить в наш внутренний мир копию внешнего. На протяжении нескольких тысяч лет эта способность казалась совершенно непостижимой, загадочной, даже мистической. Тем не менее, нельзя не признать, что мир отражается в человеке с точностью, вполне достаточной для успешной деятельности, а если и возникают ошибки — человек умеет поправить свое видение мира, привести его в соответствие с практическими требованиями. Такой способ освоения мира издревле назывался познанием. Один из главнейших разделов классической философии поэтому и называется гносеологией ("учением о познании").

В ходе познания человек строит внутреннюю (идеальную) модель реального мира — и мир теперь существует в двух "ипостасях": как предмет отражения и как образ (знание). Чем больше мы знаем — тем большую часть мира мы можем охватить внутренним взором, и наш образ мира начинает диктовать нам, как смотреть на мир и трактовать увиденное. Знание, оказывается, умеет развиваться и без толчка извне, по внутренней необходимости. Возникает иллюзия независимости знания от мира — вплоть до полной произвольности. Мир вне нас и мир для нас — противоположности, иногда несовместимые.

Поскольку мы занимаемся философией, мы обязаны и здесь искать ростки единства. Нет у нас права эклектически соединять разные миры, не интересуясь их взаимосвязями и взаимопереходами. Основной вопрос философии в гносеологии принимает форму вопроса о познаваемости мира, об источниках, формах и содержании познания. Любые другие области философии так или иначе представлены и в гносеологии, каждая философская школа (даже демонстративно чурающаяся подобных тем) представлена в истории и своей гносеологией.

Итак, есть мир, есть его образ в сознании — почему они друг другу соответствуют? И почему не соответствуют? И как опять приходят к единству?

Были философы, которые отказывались обсуждать эту проблему и просто принимали возможность познания как данное, как постулат всякой философии, ее априорное начало. Другие пытались выйти из положения, изобретая какие-то потусторонние силы, которые, якобы, "вкладывают" в человека его представления о мире — человек поэтому способен познавать лишь поскольку в нем есть эта "божья искра". Кое-кто даже склоняется к отрицанию всякой содержательности познания, предлагая считать знание случайной игрой ума; сохранить хотя бы видимость единства такой философии удается лишь путем устранения из рассмотрения природы, прообраза знания, — а следовательно и необходимости познания. Только марксизм сумел сделать решительный шаг и признать, что познание — это еще не все, что у разумного существа хватает и других дел во Вселенной, а главная его задача — менять мир, переустраивать его на разумных началах. Вопрос о познаваемости мира таким образом выносится за рамки гносеологии: знание нам нужно не само по себе, не как абстрактная самоцель, а лишь в качестве одного из средств достижения практических целей. Человек не пассивный созерцатель — он творец. И познает он именно то, что создал сам, — то есть, не только природу, но и самого себя. Другими словами, знание — это прежде всего умение, и отражается природа не в мистическом "духовном" субстрате, и не в физиологии, а в способах человеческой деятельности.

Прямой вывод: человек не сводится к биологическому телу или к роду — его субъективность не здесь, а в том, как это тело включено в процесс воспроизводства человеческой культуры. Человек управляет не только (и не столько) своим биологическим телом, но и обширнейшим кругом иных тел самого разного рода, живых и неживых. Эта надстройка над органическим телом, которую Маркс (не очень удачно) назвал неорганическим телом человека, и есть материальная основа сознания, самосознания и разума. Одна из форм (сторон, уровней) организации этого материала и есть знание. Поскольку человеческая деятельность выстраивается в соответствии с устройством Вселенной, наша картина мира в основном верна; поскольку основное определение разума — универсальность, способность связать любые части и стороны мира, нет ничего принципиально непознаваемого. Человеческий разум постепенно включает в преобразовательную деятельность все более обширные области мира — не только в пространственном смысле, но и в глубину, открывая (и творя) новые сущности. Тем самым расширяется круг культурных функций каждого отдельного человека — и поэтому его неорганическое тело в полном своем развитии совпадает с миром в целом.

Идея деятельной природы человека устраняет из философии диктат знания, уравнивает его с другими (столь же необходимыми) способами освоения действительности. Нам важно не только знать — но и вжиться в мир (включая мир другого человека), и утвердить в нем себя. В разных обстоятельствах на первый план может выходить та или иная форма рефлексии — но только все вместе они дают практически приемлемый образ иерархии. Любой перекос, гипертрофирование одной из сторон — это распад единства, смерть разума.

С другой стороны, в союзе с прочими способностями, познание приобретает новые краски, вырастает в иерархию. Можно обсуждать разные типы (уровни) познания, в зависимости от характера продукта, от способа культурной фиксации. И наоборот, формы непознавательной рефлексии пропитываются знанием. При этом пути, скажем, искусства и науки остаются различными — у них разная роль в "обслуживании" единства человека и мира. В силу подобной взаимоотраженности, любой способ взаимодействия человека с миром представляет все остальные; поэтому в рамках гносеологии возможно обсуждение самых разных вопросов сознательного воспроизводства мира — и точно так же, любая другая "специализированная" философия дает полное представление о строении гносеологической иерархии. Преимущественное внимание философов к познавательной проблематике оказывается в этом плане оправданным и не препятствует развитию философии; однако настоящее единство требует разносторонних изысканий, выхода за пределы любой темы ради выяснения общности всех тем. С точки зрения науки, это может показаться избыточностью: зачем обсуждать одно и то же разными словами? Но философия — не слова. Ее задача как раз установить, что разные слова — про одно и то же. А сделать это вне практики философствования никак нельзя.