Когда человек действует как субъект, когда он сознательно выстраивает деятельность в соответствии с некоторыми принципами (неважно, присутствуют в культуре их явные формулировки или нет), — мы говорим о синтетической рефлексии, о превращении отраженного в человеке мира (включая самих людей) в способы преобразования и мира, и человека. Потом мы отражаем результаты своего труда — и это отражение заставляет нас "подправить" то, что нас на данный момент не устраивает.

Как регулятор человеческой (разумной) деятельности, рефлексия не делится на какие-то особые сферы и уровни, она едина — и именно это обеспечивает единство деятельности, позволяет отобразить в ней единство мира. Однако, отражая самих себя, мы обращаем внимание прежде всего на то, что нас интересует в данном контексте, отодвигая остальное в тень, на задний план, — но ни в коем случае ни от чего не отказываясь наотрез, ибо ненужное сейчас вполне может пригодиться потом, в какой-то другой ситуации. Синтетическая рефлексия лишь поворачивается к нам той или иной стороной, и таких обращений может быть сколько угодно; одно из самых распространенных аналитических подразделений говорит об эстетических, логических и этических идеях, которые в философии выражены соответствующими категориями и категориальными схемами. Такие частные развертывания иерархии — дело обычное, необходимое и неизбежное. Важно только отчетливо осознавать, что наши многоуровневые построения не совпадают с их предметом, не подменяют его, а лишь представляют тем или иным способом. Целое не может существовать без таких ограниченных представлений — но не сводится к ним.

Философская этика дополняет философскую эстетику и логику, трактует вопросы разумной организации деятельности под иным углом зрения. В конечном счете, эстетическая, логическая и этическая стороны синтетической рефлексии суть одно и то же, и легко обнаружить многочисленные параллели в категориальном аппарате эти "разделов" философии. В соответствии с универсальным строением деятельности:

объект → субъект → продукт,

как эстетика, так и логика или этика предполагают определенность воззрений, принципов и идеалов. На уровне мира в целом деятельность снимается в трех сторонах (уровнях) целого:

природа → дух → культура,

и мы говорим о мировоззрении, духовности, идеологии... Однако в узком смысле философская эстетика соотносит деятельность человека с искусством, логика (как часть философии) указывает на родство всякой деятельности с наукой; в этом плане этические категории представляют собой нечто вроде "философского самосознания", способности людей во всякой деятельности исходить из универсальной идеи единства мира.

Такой подход, в частности, предъявляет довольно жесткие требования к аналитической рефлексии, к философствованию. С одной стороны, философия как рефлексия этики не дает нам замкнуться в "цеховых" рамках, заставляет каждую категорию поверять практикой: не абстрактно рассуждать о чем-то самом по себе или о собственных душевных позывах — а честно заявлять о культурных (общественно-экономических и исторических) последствиях не только любого сознательного действия, но и всякого акта самосознания. С другой стороны, всякую деятельность философ обязан принять как этический принцип, как выражение универсальной идеи в форме материального и духовного производства. Философ не может быть нейтральным, он судит обо всем с позиций классово и культурно определенного идеала, принимает или отвергает, взывает к совести и долгу. Если речь идет о его собственных действиях — он будет судить самого себя. В этичной философии наша "мысль" непосредственно становится действием, а действие дает общий принцип любых сторон деятельности, выражает их единство.

На некоторых этапах развития (в переломные моменты истории) этическая проблематика выходила на передний план и философию в целом пытались выставить сугубо этическим учением, выражением идеалов эпохи. Само по себе это в порядке вещей — если не сводить все богатство этики к одному из ее исторических проявлений (к морали, праву, совести, долгу). При узкоклассовом понимании, этику отрывают от эстетики и логики, противопоставляют, по сути дела, самой себе — или, наоборот, не умеют отличить одно от другого и в итоге приходят к этике общих фраз или этике произвола, подменяя красоту или истину глупыми капризами и пошлым упрямством.

Ограничение "официальной" этики вопросами ходячей морали и ее кодификации (право) призвано закрепить классовое размежевание, не дать людям задуматься над нравственной основой своих поступков, передать личную ответственность кому-то, кто "лучше знает", — хотя бы и под именем объективной необходимости. Дескать, занимайтесь каждым своим делом, будьте "профессионалами". И не вздумайте вмешиваться в дела профессиональных вершителей чужих судеб. В частности, художественное или научное творчество, якобы, самоценно и не имеет под собой никаких этических оснований. Красота — двигатель искусства, истина — единственная цель науки... Поскольку рефлексия забывает свои материальные корни, интересы людей в ней представлены опосредованно, их легко завуалировать жаргоном, заменить пошлыми абстракциями. Классовый характер художественного направления, или научной теории, не лежит на поверхности — и те, кто отчуждает духовную деятельность от широких народных масс, менее всего заинтересованы в собственном разоблачении. Да, искусство или наука как формы духовной культуры отличны от философской этики и от философии как таковой; у них свои пути развития, свои задачи и методы. В искусстве или в науке этическое — лишь один из уровней духовности, наряду с эстетикой и логикой; но так как в любой иерархии уровни взаимно рефлектированы (представлены один в другом), этика может проявлять себя как в искусстве, так и в науке, в особых формах, отличных от собственно этических категорий и категориальных схем.

Философия осмысленна лишь тогда, когда она вырастает из конкретных приложений; ее строение отражает строение ее предмета. Как только речь заходит о сознательной выработке направлений общественного развития, мы неизбежно приходим к философской этике; поскольку же развитие общества предполагает и переосмысление роли философии, этика становится чем-то вроде "философии философии". Идейная позиция философа напрямую влияет на форму его учения, а в классовом обществе это означает увязку с классовыми интересами, выражение правового положения и морали тех или иных "партий". Философия насквозь партийна; философ не может быть "сам по себе", не разделяя ничьих убеждений, — философствовать абстрактно, вне времени, независимо от общественной потребности. Разумеется, это не означает формальной принадлежности к одной из противоборствующих группировок: идеологическая работа не сводится к политике. Но всякая философия побуждает людей восстановить единство мира, и потому она всегда направлена в будущее, стремится выработать линию поведения, способного разумно устроить мир (и общество как его неотъемлемую часть). И в этом смысле философия невозможна вне этики — не только в плане принципов жизни и деятельности вообще, но прежде всего в отношении к самому себе. По этой причине философы во все времена оказывались втянуты в борьбу партий — хотя философия их, конечно же, не подчинена политике, она гораздо шире.

Чтобы иметь твердые убеждения или этические принципы, вовсе не обязательно самому заниматься философией, или заимствовать их у каких-нибудь "специалистов". В идеале, конечно, человек должен быть разумным — и сознательно придерживаться той линии поведения, которая необходима в данное время и в данной обстановке. Каждый сумеет быть и философом, и ученым, и художником, — там, где это необходимо. Сколь угодно частную деятельность следует соотносить с ее всеобщей мерой, с объективной, субъективной и творческой уместностью. Такое целостное видение всеобщности поведенческих норм, называется нравственностью. Нравственное поведение опирается на синтетическое мировоззрение, соединяющее в себе весь опыт, все знание и всю мудрость человечества. Вне практики, без культурно-исторической основы — это лишь претензии на нравственность, сводящие ее к предрассудку, догме, к слепому соблюдению внешних "приличий". Этика сводится к абстрактным предписаниям (нормам), а сами эти нормы вместе образуют (явно или негласно) "свод", "кодекс", или "устав", который каждый обязан знать наизусть — а обсуждать или толковать не вправе.

Идея этики относится только к деятельности, и говорить об этичности поступков или чьем-то моральном облике можно только там, где человек выступает в качестве субъекта деятельности — то есть, универсальным образом опосредует всеобщую связь вещей. Эти две стороны, опосредование и универсальность, составляют предпосылку всякой этики, исходный пункт этического суждения и нравственного действия. Далеко не всегда единичный человек (или группа людей) играет в деятельности роль субъекта: во многих случаях это лишь объект или продукт; но даже и в этом качестве в человеке может не быть собственно человеческого. Например, перемещаясь в пространстве как физическое тело, мы не никак проявляем своей разумности — и следует физическим законам, даже если такое перемещение вызвано интересами общественного порядка и представляет собой вполне сознательный акт. Точно так же, сон или питание (и отправление иных физиологических потребностей) обнаруживают в нас животную основу и происходят по законам биологии. Отличительная черта субъекта — способность свободно переходить от одного образа действия к другому и сочетать их для заранее намеченного изменения порядка вещей. Неодушевленная материя к происходящему безразлична; живое существо имеет целью только себя; человек — осваивает мир. Поэтому, например, погоня за прибылью или жажда власти — это вне разумности, и говорить о нравственности таких деяний вовсе не приходится; точно так же нет никакой этики в искусстве ради искусства или в познании ради познания. С другой стороны, сколь угодно возвышенные мотивы останутся не у дел, если человек лишен возможности свободно переходить от одной деятельности к другой, если он вынужден довольствоваться тем, что дают, а не подбирать наиболее разумное решение для каждой задачи. Такая деятельность может приводить к "успеху" — но свободному человеку не нужен успех, ему нужен разум.

В реальности всякая культура, и всякая деятельность, иерархична, в ней сочетаются явления самого разного порядка. Разглядеть, что в этом разумно, а что идет от животного или стихий, бывает очень и очень нелегко. Более того, поскольку рефлексия объективно надстраивается над материальной культурой, "следует" за ней (или "вытекает" из нее), человек по большей части осознает собственную разумность "задним числом", уже после того, как продукт деятельности находит свое место в целостности культуры. А пока приходится что-нибудь задумывать и вершить — в надежде, что удалось угадать главное... Ясно, что подобное "гадание" не отличается разумностью; если человечеству суждено достичь духовной зрелости, оно перейдет на тот уровень культурности, когда само различие между материальной и духовной культурой будет снято, превращено в момент внутреннего движения, без внешнего противопоставления. И сама идея этики (а также эстетики, логики) такому человечеству будет не нужна.