Для большинства людей проблемы нет: они живут в реальном мире и действуют в соответствии с его случайностями и ограничениями. Наши стремления приходится согласовывать с нашими возможностями, и любые фантазии возможны только в пределах хотя бы принципиально допустимого. Представлять себе (в какой угодно форме) можно лишь то, что есть, и нельзя добиться невозможного. Мы можем не отдавать себе отчета, что именно выражают наши представления и желания; мы можем сколько угодно заблуждаться по поводу их содержания — но в конечном итоге за всем этим стоит один-единственный, общий для всех нас (а также любых иных форм разума) разнообразный и единый мир. Сама возможность человеческого общения (в том числе и общения с собой — рефлексии) связана с нашей принадлежностью чему-то общему; точно так же, возможность сообща обустраивать наш уголок Вселенной необходимо приводит к идее мира в целом — и здесь начало философии.

Классовое общество превращает людей в органы одного большого организма, закрепляет за каждым его общественные функции и не дает выйти за рамки этой индивидуальной мини-вселенной. Поскольку же взаимодействовать частям общественного организма все же надо, в них возникает смутное ощущение недостаточности взгляда изнутри; одни пытаются преодолеть собственную единичность, стать на равных с миром всех единичностей, — другие, наоборот, пугаются бесконечности и прячутся в скорлупку мелких забот, в бесконечность рутины, чтобы оказаться единственным миром для себя — в лучшем случае допуская сосуществование таких же "параллельных" миров. Однако в любом случае общественное разделение труда — первый шаг на пути к сопоставлению себя с миром в целом, пусть даже представленным на первых порах одним из стихийно сложившихся сообществ. Потом, когда идея единства мира созреет и врастет в каждого, — когда общество перейдет от разделения труда к его распределению, — границы между людьми станут достаточно условными, и каждый сможет при случае встать на место каждого, не будет препятствий к осознанию собственной всеобщности — своей способности пересоздать мир.

Философия в классовом обществе столь же разнородна, как и весь общественный "организм" — и организована по тем же принципам. Существуют специальные "органы" для занятий философией — а всем остальным такие упражнения противопоказаны. Общество так устроено, что даже мысль о философствовании обходит стороной тех, кому это по рангу не положено — и есть особые механизмы для воспитания в каждом местнического снобизма, отвращения к инородным способам мысли и действия. В частности, рабочий, коммерсант, программист или физик — одинаково презирают то, что им буржуазная пропаганда предлагает считать философией; для них всякое философствование — лишь дурное словоблудие, бессмысленный вздор, разговоры ни о чем — а модные философы делают все, чтобы их в этом мнении укрепить. Как же еще относиться к тем, кто вместо реальных дел предлагает медитировать по поводу собственных высказываний — а в конечном итоге сводит все к игре слов, жонглированию бессмысленными словечками? Да пусть они сколько хотят возятся со своими симулякрами, деконструкциями и дискурсами! — нормальному человеку это не нужно, ему надо решать возникающие на каждом шагу жизненные проблемы, сводить концы с концами, а по возможности совместить это и с чем-нибудь для души.

Когда философию отдают на откуп тем, кто никак не связан с общественно полезным трудом, кто получает доступ к общественному достоянию, не удосуживаясь даже поинтересоваться, кем и как все это произведено, — такому философу вполне может показаться, что нет ничего важнее его личных потребностей, которые придуманный им мир и призван удовлетворять. Противоположная крайность, другая сторона того же самого, — философия обреченности, удел тех, кому приходится выкарабкиваться из нужды, с риском снова рухнуть на дно из-за чьей-то прихоти, ввергающей человечество в очередной кризис. Так возникает идея вторичности человека (как природного существа или игрушки в чужих руках), его неспособности самостоятельно вершить свою судьбу, наводить порядок в мире, стремиться к лучшему. Неважно, как все это называется; в истории философии отыщутся любые комбинации. Но в классовом обществе неизбежна борьба идейных позиций, а конкретные формы зависят от исторически сложившегося устройства той или иной культуры.

Говорить о различных философских школах можно лишь условно, в каком-то определенном отношении. Философия — учение о всеобщем и едином, независимо от самоощущения философа. Философствующие партии обозначают границы философии — пределы, за которыми она растворяется в чем-то другом, перестает быть собой. Точно так же, как первое впечатление о вещах мы составляем по их видимым формам, мы выносим предварительное суждение о возможностях философии. Но в познании природы мы идем дальше, учимся увязывать то, что на виду, с внутренним строением. Первая философская идея относится поэтому к самому способу трактовки частных философий как пути к мудрости, а не ее законченному выражению; за устойчивыми образованиями стоит динамический закон и единство развития — как биологические виды отмечают "точки сгущения" биологического разнообразия, а эволюция звезд идет "поперек" главной последовательности на диаграмме цвет-светимость. Каждый знает: сфотографировать маятник легче всего в одном из крайних положений, когда он как бы замирает, — а в нижней точке скорость слишком высока, и картина оказывается смазанной.

Точно так же, философские категории, схватывая универсальные черты в любом частности, не могут быть полностью раскрыты в частных философиях, доведены до стройной завершенности. Любая остановка — конец и начало движения, но не движение как таковое. Строительство систем философии — упражнение увлекательное, но к философии в собственном смысле отношения почти не имеющее. Развертывание схем может быть иногда полезно как проходящий момент, возможность поведать о своих находках другим. Но суть не в нем, а в том, что стоит за формальностями и придает им смысл. Аналогично, в разговоре мы используем язык по назначению, а не занимаемся его конструированием. Да, язык развивается через такое повседневное применение — только в живом общении рождается подлинная новизна. Однако оригинальность фраз как самоцель — это пустое оригинальничание, способ отделить себя от других, а не поиск единства.

Философия — один из уровней человеческого самосознания, и ее взаимоотношения с миром раскрывают разумность деятельности, во всех ее проявлениях. В частности, с одной стороны, продукт философии, категории и схемы, выражает наши представления о мире в целом — превращает разрозненные находки искусства или науки в нечто единое, сопоставимое с миром вообще. От целостности единичного продукта мы переходим к картине мира — которая принципиально не вписывается в рамки какой-либо частной деятельности (включая философствование).

С другой стороны, философия представляет и наше деятельное отношение к миру, стремление пересоздать его, обустроить и обжить. И здесь философия снова занимается объединением всех частных мотивов в один всеобщий мотив, который называется мировоззрением. В составе мировоззрения его предпосылки приобретают дополнительные краски, наряду с регулированием единичной деятельности воспроизводят и ее всеобщие (общественные, культурные) формы. Иногда мировоззрение перерастает свои истоки, заставляет человека пересмотреть направления собственной деятельности, перестроить свою жизнь на универсальном основании. В определенных общественных условиях такой поворот просто невозможен; так возникают внутренние противоречия, трагизм творческой личности.

Картина мира не соотносится с мировоззрением напрямую. Чтобы выработать "программу" деятельности, мало представлять себе, как все складывается в целое, — надо еще и осознать собственное положение в этой целостности, свою необходимость в ней — свое призвание. В субъекте картина мира получает особое выражение, превращается в его внутренний мир — в идею. Идеология не только складывается на основе определенной картины мира — она еще и активно влияет на восприятие, показывает всеобщее в его отношении к единичности. Мировоззрение при этом оказывается идеологически насыщенной картиной мира — или же, иначе, проекцией внутреннего мира субъекта на объективность развития.

Идеологическая роль философии в классовом обществе настолько сильна, что философию в целом начинают считать лишь выражением классового сознания. Идеологам господствующего класса приходится принимать специальные меры, чтобы удерживать народ подальше от "вредного" философствования, которое способствует консолидации разрозненных отрядов оппозиции в класс. С другой стороны, подсунув незрелому сознанию политически ангажированную "философию", легко перевести протестные настроения в политически удобное русло — например, в целях свержения неугодного режима (то есть, в конечном итоге, узурпации общественного достояния). Беззубая размазня — и откровенная агрессия; между этими полюсами мечется официальная буржуазная философия, раскупленная по ниточкам конкурирующими группами капиталистов, растиражированная прессой, грубо навязанная обществу стандартами образования... Всеядная эклектика прекрасно уживется с искусственными барьерами и показушной враждой. Публику призывают сохранять "природное" разнообразие — в котором заранее обеспечено уютное местечко паразитам и кровопийцам. В конце концов, вопрос о единстве мира задвигают в самый темный угол: с глаз долой — из сердца вон.

Разумеется, для тех, кто отрицает саму идею единого для всех и всего мира, вопрос о построении картины мира, его одухотворении или мировоззренческом творчестве уже не стоит. Но для такого люда нет и философии. Их представления останутся хаосом случайных наблюдений и произвольных обобщений — а поведение деградирует до животного уровня, сводится к реакции на внешний раздражитель, приспособление к изгибам жизненного пути. Такие "мыслители" могут производить впечатление на неопытную публику, демонстрируя широту эрудиции, остроумие или показное глубокомыслие. Все это мишура, балаган — дымовая завеса. Но и миру нет дела до тех, кому он не интересен. Настоящая жизнь обходит их стороной. Ей незачем выпячивать себя, надевать броские одежды. В повседневном труде человек становится частью мира, и делает мир частью себя. Как бы ни противились этому самозваные "хозяева", дело движется ко все большей, всеобъемлющей разумности — и с каждым творческим свершением в мире прибавляется красоты, порядка, свободы.

Философия и мир — не проблема для человека-созидателя. Это лишь временное, преходящее противопоставление, возникающее на том историческом этапе, когда разуму предстоит вырваться из первобытной природности, осознать собственную разумность. Не случайность, не иллюзия — шаг вперед, обособление как предпосылка единства. Мир представлен в философии, а философия — часть мира. Одно переходит в другое. Одно становится другим. И однажды различие снимется: не исчезнет, не сотрется — а станет несущественным, отойдет на задний план, выпадет из поля зрения как само собой разумеющееся. Тогда придут другие вопросы, и в свою очередь скроются в тени... Останется мир, останется разум — часть мира, способная универсальным образом воплотиться в мир.