Поскольку философия занимается единством мира, вообразить себе собственно философа возможно лишь в абстракции, в каком-то приближении. По самой своей сути, философ обязан приобщиться ко всему, все попробовать — и постичь. Понятно, что такое никак не вяжется с конечностью отдельного, единичного человека — которому приходится обслуживать вещные потребности собственного тела (включая неорганическое). И на практике оказывается, что большую часть жизни человек посвящает совсем не философским занятиям — даже если он числится философом в престижном заведении, защитил сколько-то диссертаций и регулярно публикуется в реферируемой прессе. Кто называет его философом? Работодатель, коллеги по цеху, верящий им на слово обыватель... Умение подать себя, подпустить выгодной рекламы, изъясняться с претензией на оригинальность или глубину — это не философия. Люди думающие, простые работяги, бегут от таких, как черт от ладана.

Говорят, что философами становятся неполучившиеся художники, да несбывшиеся ученые... Неудачники всех мастей. Отчасти это так: ведь если бы я сбылся как художник — как бы я полностью погрузиться в философию? — будь я настоящим ученым, я мог бы лишь краешком коснуться философской проблематики, а основное для меня — вне философии. Для философа же занятия искусством, или науками, или любой другой деятельностью, — лишь один из элементов философского образования: у него нет задачи достичь в этом подлинного мастерства. Чтобы увидеть искусство или науку целиком — нельзя тонуть в хитросплетении деталей; нужен тонкий баланс между невежеством и энциклопедичностью. Своего рода философский талант.

Приходят в философию разными путями. Не встречал я ребенка, который мечтал бы стать философом, — у детей вполне конкретные мечты. Потом, после нескольких лет приобщения к образованности, человек с удивлением обнаруживает, что есть какие-то чудаки, непонятно о чем рассуждающие, и готовые иногда умереть за право судить о мире именно так. Большинство воспринимает это как курьез, продолжает жить и работать как раньше. Тех, кто сразу угадает в этом свое призвание, — считанные единицы. Если вообще найдутся. Молодежь в философии — больше поза, стремление выделиться, — или страх, уход от практического решения реальных проблем. Выходцы из богатых — идут в то, что официально называется философией, ради карьеры, для престижа, по необходимости соответствовать нормам своего класса. Однако настоящие философские идеи приходят лишь к умудренным, кто на своей шкуре почувствовал необходимость соединить разорванное на производстве и в быту. Это не какая-то абстрактная философия — это философия дела. Ее не обязательно выражать словами, кому-то что-то доказывать, спорить... Достаточно действовать на основании всеобщего отношения к предмету, мыслить не узко прикладными понятиями, а принципами и категориями. Как бы не выглядел он со стороны, сущность такого труда — философия.

Не все останавливаются на этом уровне. Один всеобщий принцип неизбежно ведет к другим — и в итоге выводит далеко за пределы исходной предметной области. Философия становится сущностью многих деятельностей — а у кого-то и сущностью всей жизни. Однако сущность и жизнь — не одно и то же. Человек продолжает кем-то быть для других, и его внутренний переворот далеко не всегда заметен даже ему самому. Разумеется, окружающие отмечают "основательность" действий, умение мыслить широко и видеть неочевидное, склонность решать одним махом несколько проблем и вкус к нетиповым решениям. Но воспринимается это как личностная черта, иногда полезная в работе, а иногда и нежелательная (например, когда требуется быстрое и точное исполнение приказов).

Когда человек добивается относительно независимого положения, и ему не нужно думать о средствах к существованию, приходит время задуматься об истоках своего видения мира и поделиться с другими не только личным примером, но и самосознанием. Как? Разумеется, есть разные способы. Но с некоторых пор утвердился один, универсальность которого сродни универсальности философских категорий, — это язык. По сути дела, в рамках каждой культуры язык и представляет собой материализованное самосознание эпохи. Поэтому умение практически "показать" философию перетекает в стремление еще и рассказать о ней.

А рассказывать не всегда легко. Можно проповедовать частным образом, "на кухне". Можно участвовать в "философских" тусовках, читать лекции, писать статьи и книги... Повар напишет трактат о философии кулинарии, программист — о философии программного обеспечения, военный — о философии войны. Ну и что? Все это оказывается лишь расширенным вариантом прикладного знания, эмпирическим обобщением — а вовсе не философией. Если я буду писать делать что-то не по наитию, а с использованием достаточно удобных шаблонов, — эффективность труда, несомненно, возрастет. Если я к тому же умею изготавливать подобные средства производства, это означает, что я освоил смежную специальность (например, из программиста переквалифицировался в системного архитектора), — но к философии не имеет ни малейшего отношения. Даже если суметь отойти от конкретных тем и написать книгу о философии — это именно книга о философии, но отнюдь не философская книга.

Сущность философии прежде всего в том, чтобы не стремиться решать проблемы — включая философские. Главная задача — привить вкус к постановке проблем — не пытаясь объяснить, как их "правильно" ставить. Пробудить тягу к мудрости — не навязывая мудрости. Пока мы куда-то бежим, чего-то добиваемся, — мы вынуждены следовать условиям своего бытия и жизненному "расписанию". Философия же говорит, что есть, кроме этого, еще и свобода: можно остановиться, оглядеться по сторонам, почувствовать, помечтать... Но не потому, что "так надо", — а просто по состоянию духа, в разумных пределах. Потом, если угодно, опять заняться чем-то "общественно полезным". Но тоже не ради дела, не по обязанности, — а в силу личной склонности, по наитию. Другими словами, при философском отношении миру и деятельности нас интересует не результат действия, а сама возможность не только сделать, но еще и решить, выбрать, подумать об уместности.

Разумеется, в основе всякой философии — практика, реальные деяния, а не одни лишь спекуляции по их поводу. Не было жизни — нет мудрости. Но мудрости нет и в жизни как таковой. На каком-то этапе надо перестать заботиться о результате: пахарь не стремится вспахать кусок земли, рабочего не волнует производственное задание, художник перестает быть деятелем искусства, ученый — научным работником, философ — философом... Точно так же, участие в классовых баталиях означает безучастность к философии.

Значит ли это, что философствование требует отрешенности, бесстрастия, нирваны? Никоим образом! Отрыв от корней — смерть философии. Настоящая мудрость в том, чтобы умудриться выйти за грань жизни, не порывая с жизнью. Быть здесь и сейчас — но вместе с тем и вне совместности или современности. Без иерархичности никак не обойтись. Будто какая-то внутренняя инстанция извлекает уроки из опыта и подсказывает неожиданные решения. Разумеется, возможность такого усложнения внутреннего мира связана с направлениями развития мира внешнего, с объективно данными путями истории. Когда общество стоит на противопоставлении одного другому — вместо сложности мы рискуем впасть в раздвоенность, расщепление души, — в болезнь. Умение быть вместе с другим, не против кого-то, а ради друг друга, сообща, — отсюда и умение ладить с собой.

Совмещение в действующем субъекте сознательного отношения к действию и осознание собственных действий, единство сознания и самосознания, — это и есть разум. Мы активно участвуем в жизни — но столь же активно организуем собственное участие. В классовом обществе такое возможно лишь при удачном стечении обстоятельств, как тенденция или перспектива; общественное разделение труда приводит к выделению "организаторов производства" в особую касту. Человеческое, разумное производство делает любую роль доступной каждому. Все люди в такой деятельности совершенно одинаковы, одного легко заменить другим. На первый взгляд это может показаться обезличенностью, нивелированием личности, отказом от уникальности и неповторимости каждого. На деле, именно изначальное равенство дает возможность каждому в полной мере проявить себя: невозможно творческое отношение к делу, если нет выбора, возможности пробовать и решать для себя. Построение общества равных возможностей — основа основ: дайте человеку возможность жить по-человечески — и только тогда раскроется его потом индивидуальность. А господство всеобщей ограниченности — подменяет слова, называя уникальностью уродливость и однобокость.

Неполноценность субъекта в классовом обществе становится культом безответственности: достаточно принять навязанное извне, не умея увидеть суть и не пытаясь повлиять на игру стихий, без малейшего желания ставить цели и добиваться разумного решения общественных проблем. Что бы ни происходило — наше дело сторона, в театре судеб мы всего лишь зрители. Буржуазные пропагандисты называют это "атараксией", философским спокойствием... И ссылаются на античный анекдот о невозмутимой свинье на тонущем корабле — вот поистине свинская философия!

Философу происходящее вокруг отнюдь не безразлично — однако его мир движется как бы параллельно всему остальному, что и дает миру возможность посмотреть на себя со стороны. Такая рефлексия и есть то, что традиционно называют словом "дух" — и потому философия как сущность воспринимается как "присутствие духа", буквально! Конечно, дух иерархичен, и по отношению к каждой деятельности эта идеальная сторона разума предстает особенным образом. Но в самых тяжелых условиях, в любых испытаниях, и даже в смерти, в нас есть нечто прочное, незыблемое, равное миру в целом. Для этого мы и обращаемся к мудрости всех веков и народов, открываем для себя философию.

Итак, с одной стороны, надо жить жизнью своей эпохи — и, следовательно, жизнью каждого, кто эту эпоху для нас представляет в данный момент. С другой стороны — умение от всего отказаться, не принимать безоговорочно, не сделать высшей ценностью. Легко видеть, что это две стороны одной идеи: отказываясь от всего, мы отказываемся также и от философии; погружаясь в жизнь целиком, мы всю ее подвергаем философскому осмыслению. В зависимости от способа развертывания иерархии деятельности, на первый план выходит то одно, то другое, — но оба уровня одинаково необходимы для разумного существа. Может показаться, что человек просто плывет по течению, — но внутри него идет серьезная работа, и может всплыть неожиданным откровением — когда созреет, станет востребованным и уместным. И наоборот, отвлеченное философствование или медитация иногда оказываются одной из форм подготовки совершено практического вмешательства в ход истории. В этом отношении, философия просто есть как самостоятельная сущность, которую культурные условия "навязывают" каждому, по видимости независимо от его воли. Однако, учитывая, что эта воля возникает не из пустоты, а вырабатывается в конкретно-исторических условиях, противоречие тут поверхностное, тогда как внутренняя суть каждого напрямую увязана с его жизненной философией. Тем не менее, в классовом обществе такая увязка еще не вполне возможна, — и здесь почва для конфликтов личности с ее окружением и внутриличностных конфликтов.

Поскольку человек сознает себя как субъекта истории, как разумное существо, он объективно представляет и определенную философию — одно из выражений единства мира. Человек становится настоящим философом (искателем мудрости), когда именно это в себе он считает главным. Даже если философия развивается на основе узкого круга предложенных обстоятельствами деятельностей, она значительно шире, и каждый поступок вырастает из всеобщих категорий. Вовсе не обязательно стремиться к энциклопедичности — та же философия возможна и в рамках обыденного ремесла, и в форме научной или художественной рефлексии. Но для философа способ воплощения не играет роли — суть его жизни в том, чтобы любое воплощение стало всеобщим, говорило о единстве мира. Потребности его тела (не только органического) безусловно следует удовлетворять — но в той мере, в которой они отвечают идее человека разумного. Движения духа свободны — но лишь в той мере, в которой они делают разумнее мир.

Философское отношение к действительности не позволяет ограничиться ни одним их ее аспектов: в каждом из них представлено все остальное. Делая одно — мы делаем и нечто другое. Думая, или чувствуя, — мы думаем обо всем и чувствуем сразу все. Как бы ни владели мы имеющимся инструментарием — этот профессионализм никогда не превращается в профессиональность, преданность своему делу. Поэтому не бывает профессиональных философов. Мудрость сознательно культивирует здоровый дилетантизм как обратную сторону и противовес формально эффективной специализации.

Другая сторона этой философской "рассеянности" — внутренняя твердость и определенность. Поскольку мы не подчинены никому и ничему — не надо соответствовать никакой роли, оправдывать чьи-то ожидания, — нет страха сделать не так. Что бы мы ни делали — идет от внутренней необходимости, от уверенности в том, что нужно поступать именно так, — и уверенности в себе, внутренней опоры. Стимулировать человека извне просто незачем: он занимается тем, что ему интересно, безотносительно к мнениям окружающих. Выражает свою сущность. Слово "надо" для такого человека не существует; единственный критерий — разумность. Разум позволяет учитывать в деятельности не только сиюминутные наклонности или привычки, но и интересы других людей, их право на столь же свободное самовыражение. Это никоим образом не связано с самоограничением: мы ни от кого ничего не требуем — в том числе, от себя. Мы действуем не ради чьего-то блага, удовольствия или спокойствия, — мы преследуем разумные цели, степень разумности которых определять только нам. Могут быть ошибки — но не бывает вины.

Действуя без оглядки на других, мы принимаем их действия как столь же разумное явление, и нам все равно, как это соотносится с тем, что делаем мы. Мудрости чужда идея соревнования, превосходства, преодоления, — даже в смысле преодоления себя. Если кто-то другой сделает то, к чему я стремился, — я буду только рад: можно заняться чем-то другим, до чего раньше руки не доходили. Если я повторю чьи-то свершения — тем лучше: будет несколько хороших вещей — а разум не даст мне переступить грань умеренности. Люди обмениваются трудами, перенимают эстафету один у другого или делают сообща. Каждый из них принимает свою частичность — но не замыкается в ней, судит о ней с точки зрения целого. Так в каждой эпохе осуществляется философия.