Каждый человек, и каждый общественный слой, приходит к философии от собственных задач и интересов, и его философия может выглядеть сколь угодно своеобразно — однако все такие, частные философии представляют философию в целом с разных сторон, и у них всегда найдется немало общего. Чисто внешне — речь идет о попытке усмотреть всеобщую основу любых сторон человеческой (а иногда и не только человеческой) культуры и положить это единство в основу дальнейшей деятельности. Это вовсе не обязательно требует явно сформулированных принципов — "универсального законодательства". Задача философа не подвести мир и общество под принцип, а навести на него — сделать так, чтобы собеседник сам пришел к тем же идеям. Убежденность и последовательность одного человека влияют на других ничуть не меньше (и даже больше), чем блестки ярких примеров, тома подробнейших разъяснений или авторитет академических школ. Не всегда просто заметить это влияние; иногда и сам философ о нем не догадывается — и вовсе не считает себя философом. И наоборот, нарочитая философичность способна на какое-то время увлечь незрелые умы — однако в итоге ее пустота становится очевидной, и надо искать настоящую мудрость, сворачивать с дороги, которая не ведет никуда.

Тем менее, на пути к мудрости неизбежно приходится пройти и через какие-то формы философствования — поскольку убежденность (в отличие от слепой веры) не может не быть осознанной, не оценивать себя со стороны. При этом один и тот же человек может в разных ситуациях философствовать совершенно по-разному, противоречить самому себе — оставаясь при этом последовательным и убежденным. Нельзя судить о философах только по их трактатам. Важно понять, как их творения соотносятся с культурной реальностью, как и в чем они выражают историческую необходимость. Точно так же, о поступках людей нельзя судить вне их общественно-исторического контекста.

Попытаться осознать собственную философию — это очень важно. Но еще важнее — не остановиться на этом этапе, не замкнуться на себя. Какой бы стройной ни казалась нам собственная философская система, она никогда не охватит всего — в силу своей единичности. Философ стремится выйти за пределы этой ограниченности, и ему приходится оглядываться не только на философские построения других, но и на практические результаты философствования. История наглядно показывает, что ни один философ не остался в стороне от общественной жизни своего времени: как бы ни стремился он избегнуть прямого воздействия на мир, как бы ни уходил в недеяние, сами эти попытки становятся фактом общественного сознания — привлекают или отталкивают людей, заставляют задумываться и принимать решения. Большинство философов (поскольку они способны философствовать всерьез) отдают себе в этом отчет — и уже намеренно распространяют свое учение, сознательно сталкивают его с другими, чтобы через борьбу идей глубже понять себя. Философия не может (и не должна) менять способ производства и образ жизни людей сама по себе; ее практическое бытие состоит в том, чтобы утвердить единство мира через требование идейного единства. В условиях классового общества это всегда приводит к борьбе партий: парадоксальным образом, жажда единства становится знаменем классовой войны. Последовательная философия не может не быть партийной. Однако настоящий философ осознает и внутреннее противоречие своей идеологической позиции, и не может оставаться эдаким блаженно-бесстрастным идиотом, всегда в гармонии с собой — в условиях расколотого на непримиримые группировки мира. Партийность философии превращается в метания души. Стоит на миг успокоиться — конец философии. Конечно, это вовсе не означает, что всякий истинный философ должен выглядеть угрюмым мизантропом, одиноким гением, одержимым, больным... Но если некто слишком уж убедителен в доводах и чересчур доволен собой — он, скорее всего, продал душу дьяволу, признал над собой чью-то власть ради горстки праха вместо мира целиком; это не мудрец, а жалкий политикан.

Итак, философия идет от синкретизма, повседневности сознания, к аналитичности философствования, способности вырваться из потока, и далее к практике идеологической работы. Эта фундаментальная иерархия проявляет себя то как сочетание взаимодополняющих сторон, то как разделение труда, то как история развития. Но каждый из уровней иерархии так или иначе вбирает в себя другие — каждая частица целого представляет его целиком. Те более это заметно на аналитическом уровне: иерархия философствования наглядно воспроизводит черты иерархии философии вообще. Ясность и определенность могут при этом создавать иллюзию полноты и завершенности — хотя всякий анализ изначально предполагает обращение лишь к одной из граней целого; обособление и сопоставление различных сторон возможно лишь временным, преходящим образом, как вспомогательное, промежуточное действие на пути к осознанной целостности.

Как и на других уровнях аналитической рефлексии (в искусстве, в науке), внутреннее строение философствования связано с отношением к предмету, от которого мы сознательно себя отделяем, чтобы научиться разумно включать его в практику. Можно в первую очередь указать на объективность философии, происхождение любых ее форм из реального движения культуры, а в конечном итоге — из самодвижения мира в целом. Философ не фантазирует — он лишь присматривается к миру и усматривает в нем черты своей философии. Такой тип (уровень, сторона) рефлексии называется созерцанием. На следующем этапе возможно временно отстраниться от объекта и направить взор внутрь себя. Внутреннее движение субъекта предстает здесь как размышление. Однако такая рефлексия не имеет ничего общего с неограниченным произволом; самая буйная фантазия не способна выйти за рамки возможного — поскольку сам субъект принадлежит все тому же, единому и единственному миру, и строение субъекта воспроизводит (отражает) строение мира. Там, где усилия "мыслителя" направлены на разрушение объективной связи вещей, где все сводится к бессмысленной игре формами, — нет философии. Есть и еще один уровень рефлексии, восстанавливающий единство объекта и субъекта (насколько это возможно в пределах аналитического подхода); такая направленность на продукт человеческой деятельности называется осмыслением. На этом уровне и созерцание, и размышление становятся осмысленными.

Философия как мудрость требует единства всех трех аспектов в каждом творческом акте. Конечно, в зависимости от обстоятельств, на первый план выдвигается то одно, то другое; при этом другие стороны целого становятся не просто фоном, они не безразличны к вершине иерархии — они становятся ее основанием. Всякое философствование (поскольку оно остается философией) обязано быть обоснованным. Когда мы размышляем, мы исходим из объективной связи вещей и общественной потребности; когда мы созерцаем — мы делаем это целесообразно и в согласии с нашей субъективностью; наконец, осмысление чего угодно невозможно без осознания его природы и отношения к субъекту.

Поскольку осмысление направлено на продукт деятельности, оно играет роль перехода от философствования к действию. Не то, чтобы созерцание и размышление не могли служить той же цели — различие между тремя сторонами философствования лишь относительно. Однако осмысление подводит нас к действию прямым и непосредственным образом — оно создает смыслы. Другими словами, итогом философии становится общественная потребность, источник новой деятельности. Конечно, новые потребности возникают во всякой иной деятельности как ее побочный продукт. Но философия делает (вос)производство собственных потребностей осознанным и выводит сознание на уровень разума — как изготовление орудий труда превращает интеллектуальное поведение в сознательную деятельность.

Активность осмысления выражается и в иерархии его форм. На этом уровне мы опять встречаем все ту же аналитическую иерархию — но теперь уже как набор доступных способов (уровней) воздействия на общественной сознание: демонстрация, разъяснение, убеждение — во всех возможных проявлениях, от робкого намека до яростной агитации.

Точно так же, иерархичность размышления обнаруживает в философии различные уровни формальности. Материалом философии становятся любые области и аспекты человеческой деятельности — в той мере, в которой мы готовы осознать их всеобщность. Можно сказать, что материал философии — это ее собственная иерархичность. Однако одному и тому же материалу можно придавать разные формы — и результат окажется по-разному содержательным. Материалом философии служат и ее собственные формы — и здесь мы размышляем о способах размышления и его отличии от иных форм деятельности (в частности, философской рефлексии). Открывающаяся здесь иерархия форм служит универсальной основой всякого философствования — и своего рода скелетом, каркасом философии как таковой. Без владения категориальным аппаратом философии не может быть мудрости. Однако мудрость состоит еще и в том, чтобы вовремя отказаться от чрезмерной формальности и перейти к содержательному анализу, а от него — к активному переустройству мира в соответствии с достигнутым уровнем его понимания и осмысления. Только тогда строение философии станет частью мироустройства.