Существование всякой вещи — это ее бытие, ее движение и ее развитие. В своем бытии вещь постоянна: она есть то, что она есть, — и не более того. Движение также предполагает сохранение вещи самой по себе — однако ее положение в мире, среди других вещей может меняться, вещь по-разному проявляет себя, оставаясь той же самой. Развитие означает, что изменяется уже сама вещь — хотя ее место в мире может при этом сохраниться.

Но что значит "изменение вещи"? Само это словосочетание противоречиво: с одной стороны, утверждается, что вещь уже не та, что была прежде, — с другой стороны, это все-таки все та же вещь, хотя и изменившаяся. Примерами таких "противоречий" изобилует наш язык. И это не случайно: внутренняя противоречивость есть одна из основных черт материи, мира, — и неизбежное следствие его единства.

Каким же образом вещь может оказаться отличной от самой себя? В простейшем случае — изменения затрагивают лишь количественную сторону, и возможны только увеличение или уменьшение, перестановки внутри вещи, изменения ее формы (структуры). Однако есть и другой тип изменений, при котором качество вещи (то есть то, "какова" она) становится иным — но лишь в таких пределах, чтобы не разрушалась ее сущность. Вот здесь и говорят, что бытие вещи перешло на новый уровень, что вещь приобрела новые качества, или стала выступать в ином качестве. Как правило, количественные и качественные изменения происходят вместе, одно становится истоком другого. Так, переход за пределы некоторой меры (например, значительное изменение формы) приводит к качественным сдвигам (включая как внутреннее строение вещи, так и способы ее внешнего бытия). Возникновение нового качества может быть связано с почти незаметным изменением количественного баланса — но оно вызывает лавину структурных перестроек, переход к иным масштабам. Точно так же, внутреннее изменение вещи всегда сопровождается внешним движением — однако положение развивающейся вещи в некотором целом остается тем же самым за счет развития самого этого целого! Например, эволюция формы каменных рубил тесно связана с эволюцией человеческой руки, при сохранении характера деятельности, способа использования орудия человеком. Совершенное орудие требует подходящих, знающих, умелых рук — иначе оно будет воспринято как нечто совершенно другое, а не то же самое на новом уровне. Тот, кто знает лишь, как придавать форму камню при помощи каменных бит и шлифовать его песком, не сможет разглядеть ту же (но усовершенствованную) основу во фрезеровальном или шлифовальном станке.

Здесь переплетаются две важнейшие стороны развития — его однонаправленность и разнообразие. Низшие уровни не исчезают при переходе на новый уровень, они остаются в составе целого — и лишь уходят в глубину, на задний план, перестают играть определяющую роль. Но при необходимости, в каких-то особых обстоятельствах, эти уровни всегда можно "вытащить" на поверхность, пустить в дело, возобновить давно забытые навыки. С другой стороны, появление новых способов действия открывает новые стороны в уже известных вещах. Например, если нет одежды — можно ходить голым; однако человек, привыкший к одежде, как правило, найдет что-нибудь, из чего можно сделать подобие одежды. Любая вещь в процессе развития становится не просто многоуровневой, а (главным образом) "многокачественной", многовариантной. Из отдельной вещи — вырастает вид, в котором соединены вещи одного уровня; процесс развития превращает виды в род, в единство очень разных "по виду" вещей.

Для обозначения такой многоуровневости, при которой элемент любого уровня может, в определенных обстоятельствах, пред¬ставлять целое во всей его сложности, — используется слово "иерархия". Элемент-представитель называется вершиной иерархии; по степени "близости" к вершине выделяются уровни иерархии. Каждое из возможных представлений иерархии в виде вершины и все более удаленных от нее уровней — дает некоторое обращение иерархии, выявляет в ней иерархическую структуру. Сама возможность смены иерархических структур при переходе от одного представления к другому называется обращаемостью иерархии — это одно из главных ее свойств. Обычно, говоря "иерархия", подразумевают лишь одну из ее иерархических структур; традиция эта восходит к церковным корням самого названия: "иерархия" в переводе с греческого языка означает "священный порядок"; в христианстве под иерархией подразумевалось подчинение младших служителей культа — более высоким по званию; подобная сословная лестница была перенесена и на "небо", порождая представление об иерархии ангелов, архангелов, сил и т. п. Современное словоупотребление постепенно освобождается от средневековых схем, и теперь все чаще обращают внимание не только на многоуровневость и упорядоченность уровней по отношению к вершине — но и на развитие как источник иерархичности, на обращаемость иерархий и возможность различного их развертывания.

Представление о развертывании иерархий в разные иерархические структуры и системы — ключ к пониманию иерархичности как таковой. Каждая вещь обладает бесчисленными свойствами, которые по-разному используются в разных ситуациях. Как перочинный нож с несколькими приспособлениями: когда надо открыть бутылку, он превращается в "открывалку", когда надо подстричь ногти — в ножницы, в других случаях — в пилку, в штопор, в вилку или ложку — или, собственно, в нож, инструмент для резания. В материальной культуре человека такого рода комбайны весьма популярны; однако в области непосредственного воздействия на природу возможности объединения многих свойств в одной вещи все же ограничены: как в своих ощущениях, так и в своих орудиях человек неизбежно прибегает к специализации. Гораздо больше гибкости во орудиях "более высокого" уровня, предназначенных для управления другими орудиями. Например, микропроцессорные системы могут быть специализированными, выполняющими определенный круг задач. Но современный персональный компьютер — это универсальный прибор, используемый для самых разных нужд: для научных расчетов, для игр, прослушивания аудиозаписей и просмотра видеофильмов, чтения (или издания) газет, журналов и книг; это и мини-бухгалтерия, и библиотечный каталог, и справочник, и почтовый ящик, и телефон... Из всех возможностей компьютера в каждом конкретном применении выбираются те, которые больше нужны, — хотя компьютер каждый раз работает как целое, задействует те же самые конструктивные элементы.

В подобных случаях и говорится о развертывании иерархии в определенную структуру, связи между элементами которой (и само выделение элементов, их расположение по уровням иерархии) заданы не самой по себе иерархией, а тем, в каком окружении она существует и что она делает. Иными словами, иерархии могут "приспосабливать" свое внутреннее строение к внешним обстоятельствам, по-разному проявлять себя. Иногда подобная "адаптация" становится слишком жесткой: сопутствующие ей изменения становятся необратимыми — с утратой возможности перехода к другим обращениям иерархии. Например, как в подстроечном конденсаторе, или при специализации тканевых клеток по мере роста зародыша. При этом "параллельно" с ростом иерархической структуры создается особый комплекс условий окружающей среды, закрепляются условия "работы" иерархии, ее роль в составе чего-то еще.

Закономерный вопрос: а есть ли какое-то главное, основное, первичное обращение иерархии? Быть может, ее надо развертывать не как попало, а вполне определенным образом? И да, и нет. Естественно выделенным будет обращение, в котором на верхних уровнях иерархии находятся те ее элементы, которые позже других возникают в процессе развития. Однако, поскольку без предыдущих этапов обойтись нельзя, более старое в иерархии не менее важно, чем ее "модерн", а иногда именно оно оказывается более необходимым. Кроме того, одна и та же вещь может формироваться весьма различными путями — и порядок возникновения элементов иерархии может меняться в зависимости от условий ее развития. Поэтому оказывается, что обращаемость иерархий ничем не ограничена, и все обращения, в принципе, допустимы — если того требуют обстоятельства. Так, я могу использовать молоток и просто как тяжесть, и как нечто твердое, и в качестве рычага. При желании, я могу забивать что-нибудь его рукояткой — или просто стучать ради стука. Но даже если я научусь играть молотком на рояле — у молотка все равно есть его основное назначение, забивать гвозди. И каким бы универсальным инструментом ни стал он в умелых руках — его культурное значение совершенно определенно.

Не значит ли это, что всякое развитие ограничено? Скажем, тот же молоток уже не поддается принципиальному усовершенствованию — только вариации материала, форм, способов изготовления...

В самом деле, развитие не может быть неограниченным, если говорить о развитии конечных вещей. Всегда наступает такой момент, когда изменение вещи приводит к принципиальному качественному ее преобразованию, к превращению в нечто другое. Тот же молоток может стать киркой каменщика, кувалдой или клепальной машиной... Ясно, что подобное изменение качества связано с изменением внешней среды, деятельности. Допустим, по каким-то причинам нам придется забивать гвозди в очень необычных условиях — например, в космосе. Тогда молоток превратится в весьма сложный агрегат, способный работать в условиях невесомости. Или, скажем, прибор для забивания гвоздей слепыми, однорукими — или какими-то из домашних животных. Таким образом, даже в пределах одной деятельности возможно неограниченное развитие — однако лишь в той мере, в которой неограниченно развивается сама деятельность, в рамках которой они и становятся бесконечными. "Завершение" развития — это лишь переход за границу меры при одном из возможных способов развертывания иерархии, когда развертывание происходит не присущим самой иерархии образом, а за счет слияния разных иерархий, их интеграции.

Наряду с развертыванием иерархий, говорится также об их свертывании. Этот процесс, в частности, приводит к объединению многих единичных представителей вида в общий вид. Идея интуитивно очевидна: чтобы представить некоторую вещь каким-то определенным образом, выделить в ней соответствующую иерархическую структуру, надо отделить эту вещь от ее прежних способов существования, изъять из обычного контекста. До тех пор, пока вещь не помещена в новый контекст, она представляет что угодно, все возможные обращения иерархии, — иерархию в целом, со всеми вариантами ее развертывания. Прежняя иерархическая структура тем самым свертывается в "точку", единичная вещь становится всеобщей, предполагающей разнообразие особенностей и единичностей, и появляется возможность развернуть иерархию по-новому. Именно так, через свертывание одной структуры и развертывание другой, происходит обращение иерархии.

Поскольку любые противоположности существуют лишь в рамках некоторой целостности (как противоположности чего-то), процессы свертывания и развертывания неотделимы от их объединяющего и снимающего их обращения иерархий. Здесь прослеживается обычное движение от синкретизма к анализу, и далее к синтезу: сначала — свертывание и развертывание вместе, как две стороны одного и того же; потом — это два разных процесса, относительно независимых один от другого; наконец — два этапа, две стадии воспроизводства (или, скорее, два класса процессов, объединенных в нем). Например, перемещение от дома до магазина можно трактовать как единичный акт: был дома — а теперь в магазине. Свертывание структуры "дома" и развертывание структуры "в магазине" здесь одно и то же, передвижение (скажем, пешком) из одного места в другое. Но процесс удаления от дома (свертывание) может существовать и безотносительно к магазину, лишь случайно совпадая в направленности. Точно так же, в магазин можно попасть самым различным образом — в частности, из дому. Когда же я говорю: "Пойду-ка я прогуляюсь; надо бы в магазин зайти", — тут уже вместе и самостоятельность свертывания и развертывания, и единство их. По сути дела, многие сложносочиненные предложения в языке отражают именно эту целостность, обращение иерархии.

Главное в иерархичности — развитие. Именно за счет развития все становится многоуровневым; более того, сама многоуровневость есть лишь другое (статическое, структурное) выражение для развития. Это означает, что исследование иерархических объектов (и практическая работа с ними) должно не только выделить какие-то уровни, но прежде всего показать, каким образом природа "выбирает" именно такой тип развития, когда наблюдаются подобные переходы с одного уровня на другой, — при каких условиях все бывает именно так. Каждое обращение иерархии — это не просто формальная возможность, а один из способов возникновения вещи в том виде, какова она есть. Например, если число 5 можно представить как 3+2, и как 4+1, — это два вполне практических способа возникновения числа 5: сначала есть 3, и добавляется 2 — либо исходно есть 4, и добавляется 1. Оба этих пути вполне могут служить образованию первого представления иерархии, обозначаемой числом 5, — и тогда все другие обращения будут рассматриваться как вторичные. Однако важно здесь не это, а те условия, при которых будет выбран путь 3+2 или 4+1. Ведь нечто подобное происходит каждый день — в разных обличиях, — и человек готовится к возможным поворотам судьбы заранее, а потом и сам начинает управлять своей судьбой — сначала ближайшим будущим, потом и более отдаленными перспективами. Именно философия призвана воспитать в человеке умение встать на точку зрения будущего; она, собственно, и есть осознание направленности развития и сознательное движение в определенном направлении. В этом отличие философии от искусства, вбирающего в себя преимущественно прожитое и пережитое, и от науки, которая есть сплошное "сейчас", снятие исторического времени в единовременности.

Каким образом происходит рост иерархии? Развертывание ее в иерархическую структуру, сколько бы многоуровневой эта структура не была, — это лишь проявление того, что в иерархии уже есть. А как оно там появилось — особый вопрос. Пример с числами-раскладушками указывает на основную "технологию" построения новых иерархий: нужно "сложить" несколько уже имеющихся — и получится нечто, обладающее свойствами, которых не было ни в одной из частей (наряду с сохранением — снятием — всего, что в составных частях уже есть). Поскольку каждое из "слагаемых" само по себе иерархия, подобное сложение также должно быть иерархичным. Для обозначения слияния нескольких иерархий в одну — употребляется термин "интеграция". Противоположное явление, (иерархически организованный) распад иерархии на несколько самостоятельных иерархий — называется дифференциацией. Интеграция ставит во главу угла восстановление целостности. Дифференциация — "воплощение" целого, обособление, разграничение, противоположение самостоятельных частей, которые относительно независимы друг от друга и от исходной целостности. Если говорить о мире в целом, то оба эти процесса — одно и то же: мир относится к себе как часть к целому — но он сам выступает в роли и того, и другого. Такой синкретизм представлен и в любых частных актах интеграции/дифференциации, совпадающих на синкретическом уровне того, что впоследствии становится условием их различения, а потом и их единством — в организации.

По форме, организация во многом подобна обращению иерархий; соответственно, интеграция может быть уподоблена свертыванию, а дифференциация — развертыванию иерархий. Однако если обращение иерархии выражает ее внутреннее движение (хотя бы и вызванное внешними условиями), то организация характеризует то, как внешнее становится внутренним, и наоборот. Интеграция и дифференциация всегда присутствуют в процессе организации, и это свидетельствует об относительности внешнего и внутреннего — так же как обращение иерархий делает относительным разделение "верхних" и "нижних" уровней. Тем самым сделан еще один шаг к единству мира не только как совокупности вещей — но и как совокупности их положений в мире, их существования.

Отличие интеграции от простого ("количественного") сложения можно увидеть на примерах из повседневной жизни. Если у меня есть десять тысяч рублей, и мне дали еще десять тысяч, — это еще не значит, что теперь я имею двадцать тысяч. Все зависит от того, для чего и как я получил эти деньги. Когда мои десять тысяч отложены на покупку определенной вещи — то деньги на повседневные расходы никак с этой суммой не складываются, они существуют сами по себе, и учитываются отдельно. Никакой интеграции здесь нет. Если же я добавил к отложенной сумме еще столько же для той же цели — тут действительно (в пределах количественных различий) образуется новая целостность. Интеграция налицо. Точно так же, если я прописался в Москве, — я еще не москвич в полном смысле слова; вообще, вступление в новый коллектив требует "притирки", встраивания в него, и наоборот, коллективу придется подстраиваться под нового участника, — только после завершения таких "переходных" процессов можно говорить об образовании новой целостности.

Точно так же, дифференциация — это не формальное деление, а вполне реальный процесс, который лишь издалека выглядит единым актом. Чтобы части некоторой иерархии стали самостоятельными, нужно, чтобы появился новый объект — внешняя связь новых иерархий, такая вещь, которая эту связь представляет. Но эта связь есть не что иное как особая интеграция частей — если считать их отдельными иерархиями. Таким образом, интеграция и дифференциация — это снова одно и то же, две стороны единого процесса. С другой стороны, с иерархических позиций, любая организация предполагает, что образующие ее процессы интеграции и дифференциации происходят не абстрактно, а внутри некоторой более общей иерархии. По отношению к этой, объемлющей иерархии, организация есть ее обращение. Следовательно, обращение и организация сами представляют собой уровни некоторой иерархии — и взаимно превращаемы. Такой вывод очевидным образом связан с общим положением, что обращение иерархий и иерархическая организация — это разные проявления развития: либо внимание обращается на результат развития, на иерархические структуры — либо на первый план выдвигается процесс развития, системность. Но философских подход и здесь требует перехода к единству; каким же образом, в чем оно достигается? Почему в одной и той же вещи ее внешнее — внутри нее, а ее внутреннее — полностью вне ее самой?

На помощь приходит категория отражения, представленности окружения вещи в каких-то ее внутренних особенностях. Единство мира не допускает "изолированных" вещей — такие абстракции годятся лишь как временное, приближенное описание реальности. Вещь не может не взаимодействовать со своей средой — и среда накладывает на нее свой отпечаток, так что кое-что в вещи не только принадлежит ей, но еще и представляет в ней все, что находится "снаружи". Непосредственно в вещи отражено лишь ее ближайшее окружение, однако вещь содержит и образы сколь угодно далеких предметов — просто потому, что соседние с ней вещи также содержат в себе свое окружение, которое через них становится отражено в других вещах. В результате выстраивается иерархия образов мира в любой из его частей; как и любая иерархия, она может быть по-разному развернута — или интегрирована с другими внутренними иерархиями. Но в целом она дает образ мира целиком, так что все находящееся вне вещи обязательно находится и внутри нее.

Итак, любая часть, любой уровень каждой иерархии оказывается в то же время образом ее целостности; но отсюда сразу же вытекает и обратное: любая вещь обязательно отражена в своем окружении. Какие-то стороны вещи — ближе всего к ее "поверхности", и потому непосредственно связаны с ее средой; другие свойства — представлены вне вещи лишь опосредованно, за счет влияния на "поверхностные" черты. Но в конечном счете оказывается, что вся вещь отражена в своем окружении, нет ничего в ней, чего бы не было и вне ее. Тем самым вещь и ее окружение, вплоть до самого дальнего, оказываются тождественны; это просто одно и то же — с разных сторон. Как о форме стопы можно судить по ее оттиску в глине или гипсе — так и о любой вещи вполне можно судить по тому, какой след она оставляет в мире. Именно поэтому нам вовсе не нужно видеть электроны или щупать руками звезды — вполне достаточно того, что мы видим или осязаем их действие на предметы-посредники. И именно по этой причине о человеке судят не по глубинам его "я" — а по его поведению, его жизненным установкам и его классовой позиции.

Все отражено во всем. Но это лишь одна сторона дела. Помимо "пассивной" способности отражения, вещь также обладает и своего рода "активностью", действует на другие вещи — и только так отражается в них. Как и в случае отражения, каждая вещь действует на любую другую, участвует в любых процессах, сколь бы отдаленным и косвенным ни было это влияние. Здесь та же иерархичность: в разных условиях проявляются разные обращения иерархий — и взаимодействия, которые в большинстве случаев крайне слабы по сравнению с остальными, могут в каких-то ситуациях выходить на первый план и по-своему выстраивать взаимосвязи части и целого. Так и в человеческом познании: то, что казалось таинственным и загадочным, — вдруг перестает быть чудом, а становится вполне обыденным явлением, не требующим вмешательства "потусторонних" сил.

Но если вещь, действуя на свое окружение, отражается в нем — тогда след ее в мире должен отражаться и в самой вещи! Тем самым любая вещь действует также сама на себя, и отражает сама себя. Это и называется в философии рефлексией (по-русски можно было бы сказать: "возвратность", — если бы в этом термине языковедческий оттенок не подавлял универсальное значение). Именно в рефлексии достигается единство обращения и организации иерархий; теперь ясно, что новые уровни иерархии появляются не за счет "поглощения" каких угодно других иерархий — а за счет того, что в саму вещь включается и то, какое влияние она оказывает на мир; точно так же новые уровни в вещи развертываются не произвольным образом, а представляют косвенные способы воздействия вещи на мир, опосредованные не внешними предметами, а самой этой вещью. В частности, человек — это не только тело с набором специфических органов; человек — это еще и то, как это тело влияет на все другие тела, живые и неживые — и через это влияние изменяется само. Вопрос о чисто человеческих формах рефлексии и об их отличии от всех других форм — равно как и родстве с ними, — требует особого внимания. В общих чертах, здесь прослеживается то же развитие от синкретизма к синтетичности — хотя и в несколько другой форме. Так, в неживой природе действие и отражение слиты, это стороны одного акта взаимодействия. На уровне живого происходит разделение отражения и действия, связь между ними не всегда очевидна, многократно опосредована. Разум предполагает единство действия и отражения: разумное действие опирается на правильное видение мира, а разумное отражение отличается от тупого созерцания отчетливо ощутимой целесообразностью, направленностью на действие. Всеобщая рефлективность предполагает, что живое начинается в неживом, а крупицы разума вспыхивают на уровне жизни. Иерархичность предполагает взаимопереходы, относительность различий: границы между жизнью и неживым, между разумом и неразумностью, — не абсолютны: они определены уровнем иерархии, на котором установлены подобные разграничения.

Мир в целом — иерархия, саморазвитие которой связано с наиболее общими типами рефлексии. Рефлективное развитие мира необходимо порождает все остальные уровни рефлексии, включая разум как способ универсального соединения всех сторон мира в единство, в иерархическую целостность. Человек разумный — это и "цель" мира, и его "причина". И мы здесь потому, что без нас миру не обойтись.