Логика, понимаемая не как форма мышления, а как организация деятельности, проникает в любые сферы культуры и воспроизводит все особенности ее строения. Даже традиционная формальная логика уже не может ограничиваться простым установлением коммуникативных норм и вынуждена различать логику рассуждения, логику доказательства, определения, вопроса и т. п. Научные направления и технологические области становятся примерами своеобразной логики (квантовая логика, временная логика, ситуативная логика и др.); отсюда формалистические игры математиков, изобретающих все новые абстрактные "логики": многозначные, модальные, вероятностные, нечеткие, категорные и т. д. Разумеется, наукой дело не ограничивается: любая единичная деятельность представляет особую логику, изучение которой можно превратить в особую научную дисциплину. Можно было бы говорить о логике пешехода — и логике автомобилиста; есть логика обучения, логика художественного творчества, логика принятия решений... Вплоть до логики чистки зубов или застегивания пуговицы. То, что эти логики не стали особыми науками, связано лишь с исторически обусловленным местом соответствующих деятельностей в культуре. Если бы, допустим, ходьба пешком превратилась в профессиональную деятельность, если бы некоторых пешеходов специально учили — в противоположность всем остальным пешеходам, — тогда бы и появились специальные труды по логике пешехода. Традиционное обособление тех или иных аспектов логики отражает социальную структуру общества, систему общественного разделения труда. В частности, преимущественное отнесение логики к мышлению связано с противопоставлением умственного труда физическому, с узурпацией высших форм рефлексии господствующим классом; в результате логика вещей выглядит игрой ума, господским произволом, — отсюда идеалистическое сведение мира к субъекту, обожествление идей. По мере преодоления отчуждения одной деятельности от другой складывается единая, целостная логика, логика деятельности как таковой. Отдельные черты такой логики можно обнаружить уже сейчас, но в развитом виде она возможна лишь в обществе, свободном от любых форм социального неравенства.

Но деятельность человека иерархична, она порождает великое разнообразие многоуровневых структур и систем, отражая историю культуры в целом. На каждом уровне деятельности действует своя логика, и смешивание разных уровней логики — это логическая ошибка, которая на практике проявляется в неадекватном поведении, ведет к неудачам, к неэффективному использованию имеющихся ресурсов. Нельзя тупо "применять" раз и навсегда установленные правила — надо творчески приспосабливать их к конкретным задачам, искать новые подходы там, где старые не на высоте. Разумеется, изобретение новых инструментов не означает, что прежние уже не нужны, что от них можно запросто избавиться. Всему свое место. Тестомешалка пригодиться в массовом производстве выпечки — а для праздничных пирогов не грех замешать тесто по старинке, руками. Если мы научим компьютер забивать гвозди, нам все еще будет полезен обычный молоток — там, где компьютерный просто некуда подключить. Разумность логики означает сознательный подбор логических принципов в зависимости от насущных потребностей и наличных ресурсов. "Доказательства" и "обоснования" сами по себе не столь важны, нам нужен практический результат, с которым дальше люди будут работать, уточняя детали по мере необходимости. К одному и тому же результату можно приходить разными путями — и любая логика годится, поскольку она способна предложить практически интересные варианты действия и не мешает двигаться в избранном направлении.

Рефлексия не самоцель, а средство достижения целей. Эстетика, логика и этика разумны постольку, поскольку они осмысленны — то есть, обслуживают вполне определенную, объективно необходимую деятельность. Беспредметная логика, оторванная от жизненно важных проблем — глупая забава, формалистическая игра; сначала следует определиться с нашими потребностями — и под них выстраивать систему логики. В частности, в философской логике мы развертываем иерархию категорий по-разному в разных контекстах — но всегда подразумевая другие возможности как неотъемлемые стороны логики в целом. Нет какой-то "фундаментальной" логики — у каждого подхода своя область применимости, свои достоинства и ограничения.

Так, например, для Аристотеля было важно показать, каким образом внешний мир может быть правильно представлен в понятиях и суждениях; соответственно, логика его интересует как форма общения, способ накопления и передачи знаний (типовых форм деятельности). Соответственно, Аристотель подразделяет логику формализации на диалектику (выработка понятий, поиск предметной области), аналитику (формы суждения и способы их преобразования) и риторику (логика обмена знанием). Здесь мы видим обычное движение от объекта к субъекту и далее к продукту деятельности. Напротив, Гегель начинает с логики как ставшей, нерефлективной, с формальной системы, которую можно только "применять". Такую логику он называет рассудочной ("метафизической"). Следующий шаг — выяснить, какие еще имеются возможности; здесь Гегель предлагает общий прием, отрицание: что если какие-то из положенных в основу нашей системы идей мы заменим на противоположные? Этот логический ход современная математика унаследовала от Гегеля; в частности, неевклидова геометрия обязана своим рождением гегелевскому методу. Что угодно может (и обязано при определенных условиях) перейти в свою противоположность. Диалектическая логика по Гегелю — систематическое сопоставление противоположных идей, выстраивание "параллельных" метафизик, из которых одна ничем не хуже другой. Это отличается от аристотелевской диалектики, поскольку от движения вещей мы переходим к движению наших представлений о вещах. Но сама возможность отрицания требует определенного выбора — в полном соответствии с тем, как диалектика Аристотеля очерчивает границы предметной области. "Укрощение" диалектической стихии, приведение ее к разумным основаниям, Гегель (по своему обыкновению играя языковыми коннотациями) называет "спекулятивной" логикой; по-русски можно было бы сказать: логика исследования, выработки целостного видения предмета (своего рода "ориентирование на местности") — что и позволяет предпочесть один порядок другому, поскольку абстрактные противоположности взяты как стороны чего третьего. По отношению к философии — это логика "упорядочения" категорий, развертывания их иерархии; в духе старой терминологической традиции, можно назвать ее "диатетической" — буквально: логика расположения. Поскольку же философские категории выражают действительное строение (и единство) мира, диатетика оказывается и универсальной логикой деятельности, когда организация деятельности становится осознанной и осмысленной — превращается в деятельность.

Логику можно и нужно осваивать на разных уровнях, в том числе формально-научном или формально-житейском, как технологию, норму, порядок обоснования и убеждения. Но рассуждение — лишь один из инструментов познания, а познание — лишь одна из деятельностей; мы можем, определенности ради, заниматься логикой мышления — лишь бы при этом не упустить из виду единство логики, ее универсальность, связь с деятельностью вообще.

Мы замечаем логику в деятельности как ее целесообразность и внутреннюю согласованность, следование "естественному порядку вещей", включая культурные нормы и ролевые ожидания. Такая внешняя логичность деятельности дополняется индивидуальностью собственной ("внутренней") логики каждого, которая "накладывается" на общекультурные установления, "модулирует" их, придает каждому поступку неповторимое своеобразие. В частности, каждый по-своему трактует одну и ту же тему, находит неожиданные повороты, предлагает особые пути решения общих задач. Внешняя и внутренняя логика неразделимы, они всегда вместе присутствуют во всякой деятельности, это стороны единой синкретической логики, в которой принципы деятельности не отделены от деятельности как таковой. Синкретическая логика не примитивна, она иерархически организована; с этим связано регулярное перетекание внутренней логики во внешнюю и наоборот, "вращивание" внешней логики в индивида, снятие культурной обусловленности во внутренней организации субъекта.

На аналитическом уровне способы деятельности существуют как особые культурные образования (традиции, нормы, предписания). Часто такие унифицированные способы деятельности официально закреплены и обязательны для всех. Например, студенту-математику с самого начала предписывают правила оформления научного материала (вплоть до фиксации знаковых систем), и любое общение должно удовлетворять этим априорным критериям "строгости". Точно так же, правовые нормы закреплены в действующем законодательстве, есть правила оформления публикаций, правила правописания, правила игры... Такие условности не связаны с содержанием деятельности и часто кажутся чистым произволом, соглашением партнеров, чем-то "общепринятым". На деле же оказывается, что изменить эту логику очень непросто, — но причины ее "упрямства" абстрактно мыслящий человек усмотреть не умеет, впадая в идеалистические иллюзии о порождении мира роем пустых, беспредметных форм — либо отрицая само существование чего-либо вне него.

Человек прагматичный принимает внешние указания без особого пиетета: он соблюдает правила, когда это упрощает дело, — но легко отказывается от них там, где они начинают становиться обузой. На уровне синкретизма такой прагматизм выглядит беспринципностью, непоследовательностью, эклектикой... Аналитическая логика пытается подчинить себе прагматику — превращает ее в норму и предписание. Но практика обходит любые запреты, и все начинается сначала, и кажется заколдованным кругом. Возникает аналитика кругов — которая тоже растворяется в синкретизме: надо начинать сначала. Однако перетекание синкретической логики в аналитическую и наоборот может стать не только осознанным, но и сознательным, намеренным, целесообразным. И вот тогда рождается новая, синтетическая логика, не допускающая превращения логических принципов в мертвые абсолюты, требующая для каждой предметной области своей, предметно-ориентированной логики. Тем самым, логика вновь соединяется с деятельностью — но уже не как "встроенный" метод, а как новый уровень, как другая сторона предметности.

Осознанию способа деятельности предшествует осознание ее предмета. Сначала мы должны определиться, с чем мы имеем дело, чего мы хотим добиться, — и тогда уже можно искать пути к намеченной цели. Например, в классической логике формальное определение всегда опирается на нечто уже определенное, и потому в определении не нуждающееся; точно так же, формальный вывод начинается с гипотезы, с представления о желаемом результате (который, в принципе, может быть полезен и без дальнейших объяснений). Обычно говорят, что усмотреть нечто определенное нам помогает интуиция; но тот факт, что усматриваем мы, как правило, нечто практически полезное, указывает на присутствие в интуиции особой логики, не обязательно выразимой в словах или формулах.

Тем не менее, обычное представление о логике связывает ее с упорядоченным рассуждением, переходом от одного положения к другому, процедурам вывода. Формы деятельности на этом уровне заметнее, поскольку они уже отделены от самой деятельности, явным образом противопоставлены ей. В общем случае, рассуждение — лишь один из уровней обоснования; формализация представляет строение деятельности иерархией других деятельностей, и это представление не всегда сводится к речи и не обязано ограничиваться следованием одного за другим (или из другого). При этом типовые логические формы остаются относительно самостоятельными деятельностями, и могут развиваться по собственным законам. Возникает соблазн считать любые комбинации форм логическими формами, чему-то соответствующими в исходной предметной области. Однако одна деятельность никогда в точности не воспроизводит другую, и логический вывод оказывается лишь способом выдвижения гипотез; в этом смысле он ничем не отличается от интуитивного усмотрения. Только возврат к предмету позволяет отделить собственно логику от формальной игры, когда мы способны усматривать логичность обоснования и обосновать логику усмотрения. Такой синтез выводит нас на новый уровень, когда предметную область можно считать по-настоящему освоенной.

В субъекте способность обоснования называют рассудком, а склонность обосновывать именуют рациональностью — в противовес догадливости или сметливости на уровне усмотрения. Единство того и другого — ум, способность постигать предмет в его целостности, где-то ограничиваясь интуицией, где-то требуя оснований. Нельзя назвать умным человека, который лишь схватывает что-то на лету, смутным ощущением... Его озарения могут быть точны и эффектны — однако они не делают человека умнее (а иногда, бывает, лишь подчеркивают его умственную неразвитость). Точно так же, длинные и правильные рассуждения безотносительно к сути дела — пустое резонерство, форменная глупость в жизненной ситуации, когда важно принять решение, а не исследовать возможные пути. Умный человек дает деятельности руководить им и не выставляет в качестве единственного критерия "истинности" свои способности и предпочтения. Это и называется: следовать логике вещей.

В отличие от интеллекта (который возможен и у животных), ум — принадлежит сфере сознания. Интеллект лишь отражает объективную связь вещей; ум ее намеренно устанавливает, это часть пересоздания природы человеком разумным. Эстетические, логические и этические принципы возможны только в деятельности, в творчестве — но не в рефлексии, а в каждодневном практическом воспроизведении форм деятельности, в их историческом развитии.

Философская логика обязана осознать ум как целостность, как выражение единства мира. Нельзя оторвать логику усмотрения от логики обоснования — это стороны одного и того же. Есть философские школы, трактующие усмотрение как первичную способность, нечто внелогическое, предшествующее всякой логике; интуиция считается источником "абсолютного" знания, недостижимого рассудочным путем. Да, рассудок частенько пасует перед запутанностью жизненных проблем. Но и "вольная фантазия художника" далеко не всегда помогает с ними справиться — в лучшем случае, лишь обозначить, назвать их. Как рассудок заводит в дебри схоластики — так интуиция может кончиться бредом параноика. И того, и другого должно быть в меру — а их мера есть ум. Логика интуиции обнаруживает себя в рассуждении; логика рассудка отражается в способности к усмотрению. В контексте единой, "умной" логики их можно по отдельности изучать и применять. Источник, основание и суть всего — практическая, предметная деятельность в реальном мире: все наши деяния исходят из объекта и воспроизводят его уже как продукт.

В обыденной речи слово "логично" часто означает "вполне естественно". Такая "логика вещей" включает и следование природным закономерностям, и учет общественно-культурных обстоятельств как данных нам в качестве "второй природы" и относительно независимых от наших желаний и устремлений. Это объектный уровень логики — то, что делает наше поведение адекватным, правильным.

С другой стороны, субъект не просто реагирует на воздействия извне — он еще и выражает себя. Общая цель побуждает каждого вести себя по-своему, исходя из собственного видения и личных интересов. Эту субъектную логику мы имеем в виду, когда говорим: логично с их стороны, именно этого и следовало ожидать. Это может противоречить нашей логике — но мы в состоянии оценить последовательность чужих поступков. Для кого-то это верно, и тем самым кто-то верен себе. Даже если такое поведение кажется нам "иррациональным".

В зависимости от ситуации, для каждого может быть верным либо одно, либо другое. В своих пристрастиях человек не обязан следовать природе — но он может сознательно избрать такое следование в качестве принципа своего поведения, или наоборот, потакать своим капризам, совершать нарочито бессмысленные поступки — противопоставлять себя природной необходимости. Во всем этом есть своя логика, без которой логика в целом была бы неполна.

Деятельность как универсальное опосредование воспроизводит целостность мира в целостности культуры — разумно устроенной природы. Это предполагает, с одной стороны, внедрение природных закономерностей в субъективность, а с другой — перерастание индивидуальной логики в общественное явление, закрепление ее в качестве неотъемлемого элемента культуры, а значит, и как одного из уровней объектной логики. Правильность и верность сливаются в одно, становятся выражениями соответствия продукта деятельности его предназначению — именно это мы имеем в виду, говоря об истине.

Как единство правильности и верности, истина может выступать либо как объективная истина — либо как последовательность и убежденность. Синтез того и другого — культурная определенность, общественно-историческая необходимость продукта деятельности, его принадлежность своей эпохе — и устремленность в будущее. Как часть истории человечества, такая истина вечна, "абсолютна", — хотя новое поколение открывает ее для себя по-своему. Одно и то же содержание можно передать разными способами — и ни один не передает всего. Но этого и не требуется: каждому времени свои задачи. Так единство объектной и субъектной логики проявляется в строении исторического процесса. Разум в конце концов осваивает и эту сторону мира, начинает сознательно творить собственную историю. Без разумной логики здесь не обойтись.

Всякая вещь требует некоторого материала, которому придана определенная форма так, чтобы получилась именно это, а не что-либо иное. Логика как продукт человеческой деятельности — не исключение. Поэтому иерархию логики можно развернуть так, чтобы подчеркнуть ее объективность, соответствие характеру деятельности. Это касается как собственно логики, так и ее представлений в рефлексии (например, в науке или в философии).

Уровень предметной логики — основа всякой логичности. Если наши действия не отвечают природе объекта, если они не имеют определенного объекта или не направлены на конкретный результат, говорить о логике здесь не приходится. Логичным может быть только осознанное стремление к поставленной цели, разумный выбор средств. Поскольку ведут к цели разные пути, способ деятельности зависит из принятой "стратегии", от того, на какой базе мы собираемся решать поставленную задачу. Логика такого выбора и есть предметный уровень логики в целом. Цель не жестко определяет средства — но не допускает произвола: для каждого продукта — свой диапазон возможностей, и выбирать мы можем только из них. Какие-то материалы, возможно, лучше приспособлены для данной деятельности, чем другие; с другой стороны, материалы различаются по степени доступности, легкости обработки, характеру восприятия... Но когда решение принято, выбран определенный материал, — делать из него конечный продукт мы будем в соответствии с его собственной природой, хотя и с учетом культурных предпочтений; логика при этом оказывается внешней по отношению к субъекту деятельности, делает его поведение формальным. На уровне формальной логики, в свою очередь, иерархия форм развертывается не произвольно, а в соответствии с нашими потребностями, которые не определяются ни материалом, ни формой самими по себе — это, прежде всего, культурная необходимость. Направляет выбор форм логика более высокого уровня, которая и делает деятельность содержательной.

Например, я хочу написать текст о логике. В качестве материала я могу выбрать русский, английский или китайский язык, и мой выбор определяется как уровнем владения языком, так и национальным составом предполагаемой аудитории. Поскольку речь идет о тексте, я могу творить "на лету" (устная речь) либо использовать доступные знаковые системы (письмо от руки, печать на компьютере). Где-то возможно воспользоваться и средствами монументальной живописи, и театральными приемами; но выбор музыки в качестве выразительного средства уже не так вероятен — хотя какие-то стороны логики вполне понятны и без слов. Если я решил писать по-русски, мне придется делать это в соответствии с правилами русского языка, учитывая не только его грамматический строй, лексику и морфологию, но и его идиоматику, распространенность коннотаций, и даже, отчасти, характер звучания. Перевести все это на другой язык бывает непросто: каждый язык приспособлен для обслуживания определенного круга идей, поскольку развивался он вместе с их формированием в контексте соответствующей культуры. Но даже там, где содержание текста мало зависит от языка, остается еще логика композиции: одну и ту же иерархию идей я буду развертывать с учетом интересов собеседника — даже если я не отдаю себе в этом отчета (и даже если собеседника, в конечном итоге, так и не найдется). Предметная и формальная стороны моей логики будут подчинены логике моего намерения.

Все обращения иерархии логики взаимосвязаны — это лишь разные проявления одного и того же. Это означает, в частности, что есть и иерархия возможных обращений, в рамках которой разные логики связаны-по разному, в зависимости от способа развертывания. В каких-то случаях различить одну систематику от другой практически невозможно; это производит впечатление множества "параллельных" схем одинакового строения, так что разные категории лишь передают оттенки той же идеи. Противоположный вариант — "нормализация", полное отделение одной схематики от другой, превращение их в независимые ("ортогональные") измерения некоторого пространства. В обоих случаях речь идет об отражении одних категорий в других: либо идея одной категории просто представлена другой — либо мы раскрываем идею, развертываем категорию в категориальную схему. Поскольку же любую категорию можно развернуть (интерпретировать) в соответствии с любой схемой, категории, полученные в результате развертывания, вполне допускают раскрытие в терминах исходной категориальной схемы; от классического круга в рассуждении это отличается тем, что возвращение к исходной идее происходит на другом уровне и наполнено иным содержанием — а идеи разного уровня напрямую сопоставлять нельзя.

Так, можно трактовать триаду

классическая логика → диалектика → диатетическая логика

как особую (логическую) форму триады деятельности

объект → субъект → продукт

Это позволяет подчеркнуть творческий характер диатетической логики, направленность на преобразование как объектной, так и субъектной стороны способа деятельности. С другой стороны, мы вправе развернуть иерархию любого уровня логики (классической, диалектической или диатетической) логики в соответствии с уровнями деятельности, выделяя подуровни предметности (ориентированности на определенный круг задач), логических форм и логических принципов. Но можно и наоборот, рассматривать правильность, верность и истинность с точки зрения классической, диалектической и диатетической логики, тем самым выделяя в них нетривиальные иерархические структуры или иерархические системы (а также уровни и стадии развития). Все это вместе принимает определенный вид и становится осмысленным лишь в контексте некоторой деятельности — это ее неповторимая логика.