Эстетика манит нас совершенством, логика ведет к истине... Этика предлагает путеводную звезду особого рода — идеал, единство совершенства и истины. Всякая идея призвана направлять человеческую деятельность. Но идеал — идеологическое воплощение самой идеи направленности: он содержит все вообще идеи, с него начинается развертывание иерархии. Исходя из общих положений о месте человека в мире, из принципа материального единства мира, можно сразу охарактеризовать идеал как такое всеобщее в активности человека-субъекта, которое соединяет в себе различные частичные проявления всеобщего, снимает их разнообразие, приводит к единому основанию. Такое этическое единство в частных деятельностях содержится лишь скрыто, как нечто, определяющее принадлежность всех этих отдельных поступков и свершений чему-то одному, их общую обусловленность, возможность развития. Поэтому в конкретной деятельности идеалы, как правило, не осознаются; чаще всего, их осознание приходит гораздо позже, когда сделанное становится достоянием истории. Тем не менее, не бывает эпохи без определенных, только ей присущих идеалов — и развитие человечества предполагает, помимо всего прочего, развитие иерархии идеалов.

Объективно, идеал есть идея мира как мы хотели бы его видеть, каким он, по нашему разумению, должен стать. Это обобщенный образ будущего — его проекция в настоящее. Не может быть сознательной деятельности без такой "маршрутной карты": субъект отличается от всего остального именно тем, что его поведение не подчиняется прошлому и настоящему — оно существенным образом зависит от будущего. В древности для этого изобрели термин "целевая причина", и потом тысячи лет пытались обнаружить нечто подобное в живой или неживой природе — тщетно! От поисков пришлось отказаться — но, как говорится, вместе с водой выплеснули и ребенка: своеобразие разума как особого уровня рефлексии, отличного от неодушевленных вещей и живых организмов, оказалось утрачено.

Поскольку идеи не умеют существовать сами по себе, поскольку они всегда соотносятся с характером движения материальных тел (включая общественно опосредованные связи), идеал в каждом конкретном случае представлен иерархией вещей и отношений между вещами. Внимание человека привлечено к вершине иерархии — какой-то одной вещи, — и кажется, что именно в этом суть его бытия. Но стоит подойти поближе — и в поле зрения попадает другая вещь, куда более привлекательная... Идеал указывает на то, чего еще нет, — и ни одна уже доступная вещь не может соответствовать ему вполне. Таково внутреннее противоречие идеала, форма его развития. В классовом обществе люди привыкают распоряжаться вещами (и другими людьми); неуловимость идеала приводит их в растерянность, и кажется, что никаких идеалов на самом деле нет, что есть пустое здесь и сейчас — ничего другого, вроде бы, человеку и не нужно. Классовый характер этой логики очевиден. Но если горизонт отдаляется от нас с каждым шагом — это вовсе не значит, что горизонта не существует; только существование его (и его объективность) особого рода, не так, как у материальных вещей.

На каждом уровне субъекта (отдельный человек, социальный слой, общество в целом) — идеалы эпохи проявляются по-своему. Зачастую индивидуальный идеал принимает вид некоторой идеальной личности, эталона поведения, образца для подражания. Иногда этот идеал субъективно накладывается на кого-то в реальности — иногда существует лишь в воображении. Даже если образцом для человека становится другой человек, его образ претерпевает самые различные изменения, "подгоняется" под идеал; по сути дела, имя и элементы биографии лишь используются для называния, обозначения, фиксации идеала — подобно тому, как слово используется для обозначения философской категории (хотя ни одна категория не может быть выражена в словах). На деле, человека мало интересуют факты из жизни его "кумира"; напротив, избыток деталей чаще всего приводит к разочарованию: либо низвержение идолов, больше не отвечающих идеалу, — либо отказ от самого идеала, переоценка всего и вся, болезненная и драматическая. В обыденности поначалу идеализируются те, кто рядом, кто "оказался под рукой" (или подвернулся под руку): родственники, друзья, любимые, учителя... Такая идеализация редко задерживается на всю жизнь; обычно она не выдерживает жизненных коллизий — "подручный" идеал не способен ни поддержать в трудную минуту, ни указать выход из кризисной ситуации, ни даже просто успокоить. Разочарования в "живых" идеалах сопровождаются бурными, но столь же преходящими душевными потрясениями, бытовыми драмами. Чаще всего, они не ведут к отказу от идеалов вообще: идеал переходит на другую личность, либо на другой уровень идеализации — отождествляется уже не с близкими, а с кем-то очень далеко. В качестве такого абстрактного эталона выбирают заведомо недостижимое: либо это персонаж когда-то прочитанной книги, либо герой кинофильма, либо актер (в одном из своих амплуа), либо просто легендарная личность, безотносительно к ее реальному существованию. Такой идеал "надежней", его не опрокинуть бытовыми открытиями, — однако именно в силу своей абстрактности он в конце концов перестает удовлетворять человека, и требуется чем-то оживить пустые черты. Застаивание на уровне абстрактной идеализации характерно лишь для психически неполноценных людей — а в капиталистическом обществе средства пропаганды (механизмы "промывки мозгов") используют так, чтобы искусственно задержать развитие индивидуальных идеалов, подменить единство калейдоскопом абстрактных фигур — случайных идеализаций. В норме идеализация в конце концов возвращается к конкретности, и черты идеала опять усматривают в живых людях; однако на этот раз, в отличие от синкретической, примитивной идеализации, вместе с достойным подражания человек замечает и заведомо неподходящее; на этом уровне отдельные стороны идеала представлены разными людьми, так что идеал как бы "распределен" между ними. Тем самым создаются условия для снятия идеализации как таковой, для перехода на аналитический уровень, от индивидуального к общественному идеалу.

Групповой идеал основан не на вещах или отдельных лицах, а на совокупности качеств, носителем которых на практике является определенный социальный слой. Это собирательный образ, абстрактное понятие, (все)общая категория — итог рефлексии, представленный в продуктах духовной деятельности (искусства, науки, философии). Человек уже не просто "усматривает" идеал вокруг себя; он сознательно строит его в соответствии с практически выработанными принципами — убеждениями. Принадлежность группе, как правило, не осознается — и даже вызывает бурные протесты: ведь строим-то мы наши идеалы из якобы универсальных, "общечеловеческих" ценностей... На деле строительство всегда направляется общественными силами и носит сугубо классовый характер. Но общество иерархично и, как всякая иерархия, обнаруживает бесчисленное количество обращений; каждая социальная структура порождает так же устроенный идеал. Всеобщее разделение труда, противопоставляющее общественные группы по профессионально-классовому признаку, приводит к появлению очень частных идеалов, "списанных" со сколь угодно мелкой общности: идеал мужа, идеал любовника, идеал бизнесмена или плотника, идеал артиста или ученого... Своего рода идеализация, но связывающая идеал не с живым человеком, и не идеей вообще, — это лишь "проекция" идеала на единичную деятельность, его тень в виде абстрактной фигуры субъекта только этой деятельности.

Однако реальный человек многообразен; как бы ни старались правящие классы довести рабов до полного отупения и безликости, человек неизбежно оказывается "шире" того удела, который ему в жизни выпадает — в машину человека превратить почти невозможно. Более того, объективная необходимость общественного развития состоит в том, чтобы именно те, кто создает общественное богатство, —люди труда, — оставались людьми, не скатываясь в чисто животное существование. А значит, неизбежен переход к единому идеалу, соединяющему в себе разнообразные особенные идеалы в идеал вообще, в котором человек (или предмет, продукт его труда) соотносится не с одной своей стороной, не отнесен к единичной деятельности, — а напротив, проявляется свою универсальность, способность к любой деятельности — и тем самым к деятельности как таковой. Этот высший, целостный идеал можно было бы назвать подлинно общечеловеческим, ибо он обнаруживает в человеке субъекта, дух вообще. Ничего общего с тем, как буржуазные идеологи объявляют "общечеловеческими" интересы господствующего класса; настоящая духовность далека и от абстрактного гуманизма, и от анархии, от провозглашения "свободы вообще" — удобная ширма для несвободы от капиталистической эксплуатации.

Ни одна общественная группа, никакой класс не может полностью выразить общечеловеческий идеал — однако в каждую эпоху, на каждом уровне развития общества, в любой его формации — есть те, кто более других выражает его всеобщность. В недрах старого общества возникает зародыш будущего — то, чему лишь предстоит раскрыться, расцвести, развернуться в новую иерархическую структуру. Такая общественная группа не может быть одним из основных классов современного ему общества — поскольку они как раз и представляют его "сегодня", нынешний тип общественно-экономического устройства. Рабы — и рабовладельцы, крепостные — и феодалы, пролетариат — и буржуазия. В их борьбе основное противоречие общественного строя доведено до антагонизма — они зеркально отражают друг друга: одни невозможны без других — и потому никто не может окончательно победить. Например, знаменитые сицилийские восстания рабов II века до н. э. могли приводить лишь к временному успеху — поскольку менялось лишь распределение собственности, только роли, — а общество по-прежнему оставалось рабовладельческим. Угнетенный класс не видит (и не может видеть) перед собой никакой перспективы, кроме одной — встать на место угнетателя. В бесконечной борьбе друг с другом основные, определяющие классы общества уничтожают друг друга; снимается основное противоречие старого общества в новом типе общественного устройства, с иной классовой структурой, возникающей путем расслоения некоторой "второстепенной" общественной группы, которую поначалу просто не принимают всерьез. Когда правоверный коммунист заявляет, что переход к коммунизму есть завоевание власти пролетариатом, который осуществляет общественно-экономические преобразования в своих интересах, — это грубейшая ошибка, отход от марксизма. Уничтожение капиталистических общественных отношений уничтожает вместе и буржуазию, и пролетариат, как ведущие классовые силы. Но пока не сформировались те общественные начала, которые должны стать ростком будущего ("коммунистического") строя, — победа пролетариата в революции может создать крен в сторону старых, феодальных форм общественного устройства, и даже в чем-то отбросить общество далеко назад. Разумеется, без таких революций нельзя — они, как свежий ветерок, облегчают прорастание новых общественных сил на старом болоте; однако следует трезво оценивать их возможности и не ожидать более того, что они способны дать.

Идеал синтетичен: это всеобщая целостность и целостная всеобщность, единства этики как таковой. Движение к такому единству возможно лишь через единичность и множественность, простоту и сложность, слитность и разделенность. На уровне цельности этическое в деятельности выступает как ее принцип. Всеобщее скрыто внутри принципа, лишь зафиксировано в нем — без детального осмысления предполагаемых источников и форм деятельности; впрочем, принцип не слишком ограничивает диапазон возможностей: задним числом, когда дело уже сделано, его несложно оправдать, подвести под принцип практически любые поступки и любое бездействие; принципы допускают любые толкования. Со временем принцип совершенно растворяется в своих толкованиях, превращается в ворох "принципов" на каждый случай, по каждому поводу. Так принципы превращаются в правила и нормы. На этом уровне приходится как-то соотносить целое и части; в итоге деятельность (поведение) подчинена иерархии норм, многообразной и развивающейся. В потоке обращений иерархии трудно увидеть то, что делает ее целым, этическую всеобщность. Это внешнее определение этического, формальное сложение якобы самостоятельных частностей. По видимости, всеобщее теперь не в самих правилах и нормах, а лишь в отношениях между ними. Скажем, одно и то же моральное предписание может выражать совершенно разную мораль —в зависимости от контекста, от линии поведения в целом. Точно так же, одно и то же правовое установление формально возникает в самых различных системах права, выражая разные этические идеи. Единство всевозможных правил и норм, по сути дела, задает направление развития их иерархии — это и есть идеал. Тем самым, идеал понят и как единство принципов и норм, желательного и необходимого, внутреннего и внешнего.

Принципы, нормы и идеалы существуют на всех уровнях этики. Они есть в морали, в праве, и в нравственности вообще. Однако речь идет о разных обращениях иерархии целостности: в морали основной упор делается на моральные принципы, право опирается на правовые нормы, а для нравственности на первый план выступает нравственный идеал. Тем не менее, все остальное не исчезает, сохраняется — оно лишь снято, отодвинуто на задний план, но может проявиться при случае, в особых моральных, правовых или нравственных формах.