Этика (подобно эстетике и логике) регулирует деятельность людей на разных уровнях; в частности, можно выделить в этике оценочную, рефлективную и нормативную стороны. Человек воспринимает мир не абстрактно, а в соответствии со своими идеями — и неизбежно дает оценку всему происходящему. С другой стороны, человек не только воспринимает мир, но и стремится его преобразовать в соответствии со своими идеалами — исходя их собственных интересов и предпочтений. Однако оценки и предпочтения возникают не из пустоты — они активно формируются обществом, всем укладом современной жизни. Классовое общество противостоит людям как внешняя сила — и превращает этические принципы во внешние, формальные требования, диктует каждому, как следует оценивать события, и к чему следует стремиться. Это накладывает отпечаток на этические воззрения людей.

Говоря об этике, человек конца XX века, как правило, имеет в виду лишь одну из ее функций — требования и предписания, установленные обществом шаблоны "цивилизованного" поведения, выход за рамки которых трактуется либо как аморальность, либо как правонарушение. Любой этический принцип выступает в форме этического императива, безусловного, ниоткуда не вытекающего и не подлежащего пересмотру. Мечты о лучшем будущем тысячелетиями связывали с открытием таких идей, следование которым само собой привело бы мир к гармонии, сгладило различие между богатыми и бедными, устранило классовые противоречия. Это заблуждение всячески насаждали и поддерживали правящие круги: пусть себе люди абстрактно мечтают — лишь бы не задумались о том, чтобы взять ответственность за судьбы мира на себя.

На практике оказывается, что этика цивилизации на все этапах ее развития (в рабовладельческом обществе, в феодальную эпоху, при капитализме) имеет общую основу, восходит к единому принципу: не делай другому того, чего не пожелал бы от него себе. Из него выводятся самые разные этические системы; на нем активно спекулирует религия. Европейская традиция увязывает его с христианской моралью — но практически все мировые религии, все философские направления до начала XIX века и буржуазная философия XIX–XXI веков, принимали тот же императив, подкрашенный и видоизмененный в соответствии с особенностями культурной среды. В конце XVIII века Иммануил Кант провозглашает: поступай в соответствии с принципами, которые ты хотел бы сделать всеобщими. Переход к положительной формулировке можно было бы назвать шагом вперед, поскольку человека призывают не только следовать законам, но и активно их устанавливать. Буржуа, от обывателя до признанного духовного лидера, больше двухсот лет считают кантовский "категорический императив" высшим духовным достижением человечества, "общечеловеческой" ценностью — вечной и незыблемой... Казалось бы: а разве нет? Вроде бы, речь не идет о насилии, о различии в общественном положении людей, о национальной и расовой сегрегации, о классовых различиях, об имущественном расслоении... Формулировка императива одинаково годится для всех — и потому представляется всеобщей нормой цивилизованного поведения.

Однако именно эта внешняя, формальная всеобщность сразу же вызывает подозрение у философа-материалиста. Как, неужели при столь разительном контрасте уровней жизни разных классов их представители могут следовать единым этическим принципам, одинаково себя вести? С тем же успехом можно было бы потребовать, скажем, одинакового меню для травоядных и хищников — или наличие весов, на которых можно было бы равным образом взвешивать и кирпич, и электрон, и галактику... Конечно, чисто теоретически, было бы неплохо, чтобы в живой природе царил вечный мир, а приборы для определения массы стали просты и универсальны. Однако в действительности такого нет — и объединение травоядных с хищниками (или кирпича с электроном) возможно лишь идеальным образом, в субъекте.

Вот вам первый намек на суть этического императива: всеобщей, универсальной мерой всех поступков и дел объявляется некий субъект. Христиане его называют богом; в античности рассуждали о мудром правителе; в современной буржуазной философии предпочитают об этом "третьем" благоразумно умалчивать — поскольку иначе придется признать, что законодателем в области морали, права и нравственности всегда выступает господствующий класс.

Каким образом осуществляется соотнесение с мнением "арбитра" в этическом императиве? Вроде бы, все сугубо между нами: я решаю, чего хочу или не хочу от других я; ты решаешь, что хорошо для тебя... Но каким образом может человек осознать свои взгляды, оценки, желания? Только через сопоставление их с взглядами, оценками и желаниями других; если при этом обнаруживается некоторая общность, возникает сознание принадлежности к некоторому сообществу. Любой акт сознания есть всеобщее — происходит это не где-то внутри; это отражение его деятельности, связанной с общением, с увязыванием линии поведения с множеством других линий — на философском языке это называется рефлексией. Я выражаю свои интересы не чисто субъективным образом (иначе они так и останутся неосознанными), а как некоторое объективное определение, присущее не обязательно мне одному, — не как единичность, а как особенность. Предполагая, что такая же особенность присуща любому человеку, — я тем самым делаю особенное всеобщим, то есть представляю группу людей, которая является носителем некоторой особенности, всеобщей мерой любых человеческих поступков. Так и получается, что в отношении двоих арбитром выступает некто третий — субъект более высокого уровня: клан, сословие или класс.

Разумеется, само по себе наличие внешней опоры не ограничивает свободы сторон и не делает их неравными в этическом отношении. Однако в обществе, где господствует социальное неравенство, встает вопрос: почему, собственно, "арбитры" противоположных классов должны совпадать? Церковь уходит от ответа, объявляя "арбитра" единым для всех сверхъестественным (и потому непостижимым) началом — богом. Буржуазные теоретики на все лады твердят об "общечеловеческих ценностях", замазывая классовые различия — и классовость этики. Материалист обязан признать наличие различных "референтных групп", допустить противоположность интересов и точек зрения, различие подходов к одному и тому же у разных общественных слоев, — и попытаться выяснить, что из этого следует. А последствия, как оказывается, свои для каждого из "партнеров" — в зависимости от их классовой принадлежности: чья "референтная группа" господствует при данном способе общественного производства — тот и будет на высоте положения, тот и сможет диктовать свои "всеобщие" правила другим, не особенно считаясь с их "частными" мнениями. Если у меня есть оружие, а у тебя нет, — милостивое разрешение бороться со мной моими же средствами выглядит просто издевательством. Если я миллионер, а ты нищий, — мое утверждение о твоем "праве" купить меня с потрохами есть просто демагогия, откровенный обман. Нищий, конечно, тоже может, например, "позволить" миллионеру рыться в отбросах; однако почему-то миллионеры предпочитают исповедовать свои этические принципы, и не спешат на помойку...

Другая трюк категорического императива — в фокуснической формулировке: дескать, не делай, если не хочешь получить тем же самым по тому же месту. А если я хочу? Так, курильщику и в голову не приходит, что курить в присутствии других — безнравственно. Он же ничего не имеет против других курильщиков, и даже стремится к общению с себе подобными... В результате страдают окружающие, вынужденные дышать отравой. Или, например, любители повеселиться по ночам с чистой совестью могут сослаться на этический императив в оправдание того, как они не дают людям спать, губят их здоровье, подрывают их положение на производстве и, в конечном итоге, их материальное положение, саму возможность существования... Не говоря уже о воре, который не запрещает воровать другим; о подлеце, ведущем себя вполне рационально; о лжеце, который видит в других только ложь...

Таким образом, максима цивилизованной морали (включая мораль современного капитализма) оправдывает антиобщественное поведение, низменные инстинкты, право сильного — и всесилие тугого кошелька. При капитализме, когда члены общества формально равны, приобретает особую актуальность идеологическое оправдание той свободы, которой на практике пользуются буржуа — и которая фактически недоступна другим классам. Тут-то и приходит на помощь абстракция якобы вечного этического принципа, без которого никакому обществу просто не обойтись. Так этическая философия обосновывает несокрушимость капитализма, невозможность бесклассового общества.

Категорический императив двояким образом встроен в жизнь капиталистического общества: богатые пользуются выгодами своего положения и диктуют нормы поведения бедным, — бедным же ничего не остается кроме животной псевдосвободы, пьяного угара, дикости и разнузданности, демонстративной невоспитанности. Это два полюса одного и того же; а значит, мораль господствующего класса и мораль социального "дна" есть одна и та же мораль, в двух ее проявлениях: богатство смыкается с нищетой в бесчеловечности, в невежестве и хамстве — будь то в роскоши уставленных произведениями искусства и компьютерами дворцов, или в казенной обстановке меблированных комнат и ночлежек, в хаосе притонов и малин.

— Ну ладно, — скажет поборник этического императива. — Вы тут раскритиковали в пух и прах нашу этику. Однако что вы можете предложить взамен? Вы же всюду твердите, что голое отрицание недопустимо, что материалист должен всегда говорить о том, что есть, или должно быть — а не о том, чего нет, и чего быть не должно.

Что ж, попробуем поискать материалистическую альтернативу принципам буржуазной и религиозной этики.

Поскольку ее слабое звено — субъективность критериев, первое, что сделает материалист, — выкинет зависимость от субъекта и перейдет к объективным потребностям: неэтичным мы называем то, что идет вразрез с всеобщей необходимостью общественного бытия, движения и развития. Однако этого недостаточно. Подлинно материалистическая позиция в этике — активное преобразование мира, в соответствии с объективной необходимостью и местом человека-субъекта в иерархии мира. Поэтому, например, откровенное ничегонеделание, которое, вроде бы, согласуется как с этическим императивом, так и с его формально-материалистической противоположностью, материалистическая этика сочтет безнравственным — если, конечно, бездействие не является объективно необходимым. От отрицательной формы принципа мы, опять-таки, переходим к положительной: делай то, что объективно необходимо, что всеобщим образом преобразует мир, в процессе его развития. Афористически выражаясь, можно просто сказать: веди себя по-человечески; это и будет нравственным. Суть человека — в его субъектности, в универсальном, деятельном утверждении мирового единства. И если ты — часть такой всеобщей рефлексии, если ты сознательно участвуешь в деятельности, — ты ведешь себя как человек; только тогда ты свободен, нужен людям — и миру в целом.

Главное следствие материалистической альтернативы этическому императиву цивилизации — безнравственность узкоклассовой этики, приверженность идеям своего класса. Мы поддерживаем все ценное, прогрессивное, передовое, — откуда бы оно ни исходило; наша задача выявить здоровые элементы во всех сферах общественной жизни. Нравственный человек действует не в своих личных, эгоистических интересах, и не в интересах той общественной группы, к которой ему случилось принадлежать; он активно использует свое общественное положение для защиты и продвижения духовных достижений других классов — выступая, возможно, против своего непосредственного окружения, и даже порой против своих собственных интересов. В психологическом плане, здесь возможны самые драматические ситуации: внутренние конфликты, душевные потрясения, способны разрушить психику, убить человека, — но они утверждают его как личность, как субъекта, как всеобщность.

Понятно, что такой "императив" требует от человека гораздо большего, нежели простое следование своим желаниям и морали, привнесенной извне. Субъективизм этического императива позволяет человеку не задумываться ни о своем месте в мире, ни о справедливости своих суждений. Достаточно плыть по течению, поступая, как принято в определенном кругу, или угождая самому себе. Подлинно же человеческое поведение предполагает развитую культурность, опору на высшие достижения человеческого духа. Чтобы сознательно выбирать направление движения, видеть, какой общественный слой в наибольшей мере выражает объективную необходимость, требуется знать общие законы развития мира, включая законы развития субъекта как одного из уровней иерархии мира в целом. Поначалу такое знание будет синкретичным, неявным, — это называется "классовым чутьем". Вырабатывается оно путем усвоения, впитывания всего действительно всеобщего в мировой культуре — хотя бы и опосредованно, через своего рода "культурный фон". В любом случае, нужна серьезная душевная работа — а не потакание своим прихотям или слепое повиновение. Принуждение и произвол должны быть сняты во внешней и внутренней свободе, способности распоряжаться вещами и собой так, как этого требует практика переустройства мира, приведения его к разумности, к единству. Такое единство невозможно в классовом обществе; рано или поздно, человечество изживет собственную "цивилизованность" ради настоящей нравственности, когда этика уже не ограничивает — а наоборот, побуждает искать новые пути. Никакие "императивы" новой, свободной этике не нужны.

Но можем ли мы просто ждать? Нет, никто не поднесет нам светлое будущее на блюдечке с голубой каемочкой... Будущее не предсказывают — его делают. Да, это непросто, и от ошибок не избавлен никто. И придется прислушиваться к совести. Но зародыш свободы есть и в несвободе: в любой деятельности сочетаются рутина и творчество, работа и труд. Чем чаще человек пытается не просто сделать, а сделать хорошо, красиво, правильно, — тем ближе он к свободе. И тогда даже ошибки дают вклад в развитие человеческой духовности, обогащают человечество в целом, становятся важной частью духовного наследия.

Основа подлинной нравственности — добросовестное отношение к труду, к своему делу. Только в труде человек становится человеком, приобщается и к искусству, и к науке, и к философии... Только в труде становится он не просто единичностью, индивидом, а представителем единого человечества, воплощением духа как такового, всеобщей рефлексии. Не только работа — но именно труд, единство деятельности и творчества. Не ради корысти — а просто потому, что так должно быть, что без этого не можешь, ибо здесь — ты сам. Тогда этический принцип будущего может быть сформулирован предельно просто: трудись!