Разум, субъект — возможны только в совместной деятельности. Но совместность — не просто принадлежность коллективу, подчинение его задачам, знание своей роли, исполнение предписаний. Речь о другом: каждый член коллектива, поскольку он разумен, представляет его в целом, становится воплощением всеобщности. Не я вижу мир глазами общества — а общество делает меня своими глазами, видит мир через меня. Вся моя биография — превращение единичности в единство, перестройка природных процессов ради обретения способности быть всеми сразу. При этом я, конечно же, сохраняю индивидуальность, остаюсь самим собой — но эта самость развертывается в иерархию моих общественных функций, — которые я считаю частью себя, моей натурой и моим выбором. Где-то на низших уровнях — унаследованные от неживой и живой материи формы отражения: молекулы моего тела подчинены законам физики и химии, органы моего тела действуют по законам физиологии. Даже если тело — не только одна из зверушек, но и вся совокупность освоенных технологий, "неорганическая" плоть. Собственное человеческое — умение отделиться от собственной плоти и заметить собственное присутствие в мире, сознавать себя субъектом, которому мир противостоит как объект.

В каждой конкретной деятельности есть свой объект, и надо проявлять разные стороны своей субъективности... Но это другое. Говоря о картине мира, мы подразумеваем нечто общее всем частным своим проявлениям — свою общественную сущность, свое место в мире. Бесконечный мир видит сам себя особенным образом — и без нас он этого не сумеет. Кажется, что картина мира принадлежит мне — но она вне меня, вне любого из нас, — это объективный способ развертывания целого. Отсюда ценность любых попыток поиска единства, стремления охватить мир целиком. Даже если это единство усматривают в чем-то крошечном и мимолетном — это все равно единство, и в этом мир весь. Пока мы заняты обыденными делами, мы принадлежим вещам; как только наши дела вписаны в историю Вселенной — вещи внутри нас.

Но картина мира — не просто картинка, неподвижный образ. Развитие, многообразие проявлений, иерархичность — вот мир. Без отражения (и выражения) всего этого — картины мира нет. Мы участвуем в самых разных деятельностях, и в каждой наша картина мира выглядит по-своему. Тем не менее, мы отчетливо ощущаем, что это грани одного и того же, — и поэтому возможно говорить о личности. Ничего похожего на известный анекдот о трех слепых, ощупывающих слона. Мы воспринимаем мир с одной из возможных сторон — но не односторонне! Мы смотрим на звезды с Земли — но можем догадаться, как выглядят они вблизи, или извне Галактики. И мы знаем, что есть другие точки зрения, и пытаемся примерить чужой опыт на себя...

Значит, любое общение приводит к сопоставлению, столкновению и развитию картин мира. Люди обмениваются картинами мира — как произведениями искусства, как научными открытиями... Внутренняя, субъективная иерархия превращается во внешнюю — в картину мира коллективного субъекта. В конечном итоге — присущее каждой культуре непосредственное отношение к миру. Или еще выше — совокупный опят человечества, который, возможно, тоже придется с чем-то сопоставлять.

Не существует картины мира вообще, безотносительно к условиям места и времени. Иногда говорят о научной картине мира, которая, якобы, представляет мир таким как он есть, объективно... Ничего подобного. Точек зрения — бесконечно много. Если мы по каким-то причинам приучены смотреть на мир под одним углом — это не повод отрицать иные возможности; более того, именно определенность и устойчивость заставляют ученых искать неожиданные ракурсы, ломать симметрию, задумываться: а что, если?...

Поскольку картина мира охватывает его целиком, в единстве, в каждой картине мира воплощена какая-то философия. Нельзя говорить о единстве — и не философствовать. Но картина мира — это не только философия: возникает она на конкретном материале — и несет в себе потребность в его полном освоении, окультуривании. Единство мира прежде всего раскрывается как единство деятельности. Для мастера — картина мира есть идеал мастерства, движение к новому совершенству. В частности, философская картина мира открывает нам границы философии — за которыми уже не картина мира, а сам мир, куда надо смело выходить и действовать. Если результаты далеки от ожиданий — что-то с картиной мира не так, и надо смотреть, что делают другие, общаться и достраивать самого себя.

Идеология — область идей. А в каждой идее — и общий взгляд, и метод, и потребность творчества. Одно предполагает другое. Картина мира как уровень идеологии столь же универсальна — и всесторонне полезна. С ее помощью удается собрать личность из кусочков — и посмотреть, как они там, внутри, уживаются. Даже если разные грани личности противоречат друг другу — это не отменяет единства. Если же целостной личности не получается — вопрос к обществу, в котором полноценное развитие его членов невозможно, — и вопрос к миру, которые недостаточно обустроен для построения правильного, разумно устроенного общества. Вопросы мы задаем очень настойчиво — и в конце концов добиваемся устранения неразумностей. Потом снова прислушиваемся к мировой гармонии — и находим неуместные нотки, над которыми человечеству предстоит сообща трудиться.

Каждая идея отражается в каждой другой. Картина мира — своего рода резонатор, усиливающий какие-то идеи — а какие-то, наоборот, приглушающий. Так личность настраивается на то, что именно ее интересует; так общество в целом настраивается на самое важное, само насущное в историческом развитии. С одной стороны — унификация, приведение к единству; с другой — избирательность, ограничение поля интересов. Таково внутреннее противоречие картины мира — отсюда необходимость ее роста, преобразования, — и в конечном итоге, снятия в другой общности и ограниченности.

Столь же противоречива побудительная сила картин мира. Когда все сходится, одно вытекает из другого — это красиво. Человечество тратит массу усилий на приведение собственных взглядов в порядок. Это разумно, это необходимо. Без этого нельзя двигаться дальше. Плохо, когда этим слишком увлекаются, превращают в самоцель. А если еще и навязывают другим в качестве нормы поведения — совсем беда. Красота ничуть не обеднеет, если разбавить ее капелькой несовершенства. Не все в жизни сводится к логике — и не стоит всенепременно доводить жизнь до логического конца. Расплывчатость контуров, неясность форм — не упущение, а неотъемлемая черта по-настоящему целостной картины. Не нужны нам занудная назидательность в искусстве, невразумительность заформализованной науки, мухобойная схематика в философии... Незаконченность — признак иерархичности. Концентрируемся на одной из сторон — все остальное как в тумане; смещаем фокус внимания — прежде ясное теряет резкость очертаний. Создавать такие картины труднее — но это подлинное творчество, это вдохновляет!

Гибкость — обратная сторона определенности. За счет внутренней подвижности картины мира могут взаимодействовать друг с другом, взаимно обогащаться. Столкните два твердых шара — они разлетятся в разные стороны. Две аморфные массы при столкновении дадут нечто столь же аморфное. Но взаимодействие атомов — порождает молекулы, общение личностей — зародыш общества. Что-то не вписывается в нашу картину мира — прекрасно! а в какую вписывается? Поверка гипотез состоит не в отбрасывании не оправдавшего доверия, а в осмыслении неудач, умении заставить их работать на будущее.

Истина и ложь — мера ограниченности, ущербности логики. Тем более, когда речь идет о логичности картины мира. Мир в целом не знает ни причин, ни следствий; в нем нет никаких оценок или предпочтений. Даже прошлого и будущего нет. Раздвоение целого рождает не только противоречия — но и стремление одного к другому, единство противоположностей. И тогда будущее становится прошлым — а в прошлом предвестия будущего; истина становится ложью — но ложное несет в себе крупицы истины. Вот это и должна показать хорошая картина мира. В этом ее достоверность.

В этическом плане, чрезмерная увлеченность абстрактными идеалами — это идеализм, попытка спрятаться от реального дела, от рутинной (иногда грязной) работы. Главное — благоустройство мира. Возможно, мы не всегда понимаем, за что в первую голову ухватиться и как разгрести вековые завалы. Но начинать с чего-то надо! Неразвитость картины мира — не повод пренебрегать разумными обязанностями. Важный практический прием: когда не удается усмотреть единство вообще всего — начинайте с частности, ищите единство единичного. Такие маленькие картинки можно постепенно склеивать в большую панораму. Не забывать, что мир всегда шире, — и не останавливаться, не замыкаться в узком профессиональном мирке.

Известно, что люди творческие обнаруживают, как правило, очень разные таланты. Анекдотов о странностях знаменитых чудаков — хоть отбавляй. Это объяснимо в технологическом плане: рефлексия везде устроена одинаково, и творчество в одной сфере — как тренировка, подготовка к творчеству в другой. Но есть еще и аспект взаимодействия частных картин мира — развития их друг через друга. Своего рода стереоскопическое зрение, когда сведение воедино заведомо разных образов позволяет выпукло высветить детали их общего прообраза. Для ученого искусство — будто контрастная подсветка поля зрения; для художника наука — неисчерпаемый источник метафор. Здесь действует общее правило: сопоставление слишком близких картин не дает ничего нового; слишком разные образы — практически не взаимодействуют. Есть оптимальные, наиболее продуктивные сочетания — и у каждого играет что-то свое.

Картина мира, отражает не только содержание предметной области — но и ее строение, и принцип ее организации. Искусство синкретично: художник не противопоставляет себя тому, что получает выражение в его работах, — он вживается в материал, играет роль. Художественная картина мира подчеркивает неотделимость творения от творца: мир видится одним громадным творением, и в каждой частице мира высвечивается намерение и смысл. Все искусства в этом едины — хотя, конечно же, взгляд поэта не похож на образный строй музыканта или актера. Общение художников, взаимопроникновение картин мира, есть прежде всего перенос, поглощение одного образа другим.

Напротив, научная картина мира исходит из культурной общности, интерсубъектности, намеренной отстраненности от автора. Такая аналитическая картина представляется существованием мира до и независимо от творчества, данностью, которую каждый вправе самостоятельно разглядывать и дополнять. К этому, на первый взгляд, и сводится общение ученых. Столкновение разных картин приводит либо к победе одной из них — либо к более общей теории.

На самом деле, конечно же, "чистой" объективности не бывает. Наука вырабатывает картину мира коллективного субъекта — и для него она столь же субъективна, как взгляд художника. Но выясняется это лишь при встрече очень разных культур — и проявляется особенностями менталитета, своеобразием подхода... При жестко нормативной форме представления результатов, такие тонкие различия не бросаются в глаза.

В искусстве аналог такой интерсубъектности — художественная школа, манера, стиль. При чрезмерном развитии такое следование канонам выводит за рамки искусства, превращает его в ремесло.

Философская картина мира схематична: это синтез науки и художественного образа. Преобладание того или иного начала выпукло высвечивает его достоинства и недостатки. Наукообразие в философии столь же уродливо, как витиеватый дискурс или эмоциональные возгласы. Философия помещает субъекта вместе с объектом в свою картину мира — они там на равных. Однако все это внутри философа, как его способ смотреть на мир, — хотя бы и подсказанный единством философской позиции, принципом партийности.

Только в практике возникают по-настоящему целостные картины мира, не отделяющие миросозерцание от живого труда. Их не рисуют, о них не рассуждают. Они просто есть — и направляют деятельность: организуют ее, оценивают результат, предлагают веер возможностей. Отличие от обыденного, дорефлексивного поведения, от бытового здравого смысла, — в осознанности, чувстве правильности избранного пути. Это не просто следование обычаю, нормам, привычке. Мы претворяем в жизнь принятое решение — и готовы свернуть с наезженной дороги, если этого требуют интересы дела, общественная необходимость. Мы прекрасно понимаем, что разных путей много, и все они по-своему привлекательны; когда есть счастливая минутка — мы не прочь помечтать, пофантазировать, посмотреть другими глазами. Поэтому труд мечтателей по призванию — художников, ученых и философов, — нам дорог и важен, сколь далеким от практических нужд он ни казался бы для поверхностного ума. И наоборот: настоящий художник, ученый или философ никогда не позволит себе пренебрежительного отношения к духовным исканиям людей любого труда. Он знает: в их практической мудрости воплощена мудрость всех времен и народов — а значит, и его личный вклад, как один, быть может, не очень заметный штрих картины мира, по-своему всеобъемлющей, целостной и подвижной.