Прежде чем рассматривать отдельные философские категории, полезно составить общее представление о том, что же это такое, и какова роль категорий в философии в целом. Конечно же, при этом мы задумываемся о происхождении философских категорий и о границе их универсальности.

Человек — часть мира, и все, что происходит в человеке, так или иначе отражает происходящее в целом мире. В частности, категории рождаются не сами по себе — они возникают в человеческой деятельности, когда приходится принимать решения, брать на себя ответственность, выбирать. Поскольку мир развивается независимо от субъективных представлений, эти представления неизбежно входят в противоречие с действительностью, так что набор категорий должен обновляться — как за счет появления новых категорий, так и через раскрытие содержания уже известных — например, включение их в новые категориальные схемы. По сути дела, категории — это всеобщие способы деятельности. Когда в некоторой деятельности становится достаточно распространенным какой-либо новый прием, он так или иначе будет обыгран искусством, выделен "в чистом виде" наукой, и преобразован в руководящий принцип философией. Как правило, новая сфера жизни порождает прежде всего категорию-рецепт, предписание поступать определенным образом — просто потому что так принято. В этой своей роли, на синкретическом уровне, категория лишь называет явление действительности, способ деятельности. По мере накопления опыта "подведения" разных деятельностей под новую категорию, в ней обнаруживается внутреннее строение, а сами деятельности через такое соотнесение с другими обобщаются — и обогащаются деталями реализаций. Так происходит "вписывание" категорий в категориальные схемы — и раскрытие их действительного содержания. Категория становится сложной, аналитичной; теперь она выражает бытующие в культуре способы действия уже как нечто особенное, сопоставленное с другими путями достижения тех же целей. Но биография категории не заканчивается на аналитической стадии — нужно добиться единства категориально представленного мира. Категория должна быть в итоге понята как деятельность вообще, как нечто всеобщее и самостоятельное, наравне с другими категориями. И в этой своей всеобщности она становится равной миру в целом — а значит, неотделимой от него. Всеобщие способы деятельности, выражаемые такой, превращенной в универсалию категорией, охватывают не только круг возможных практических приложений — они становятся неотъемлемой частью всякой деятельности, обязательным условием дальнейшего развития общечеловеческой культуры. След их в человеке уже неизгладим.

Процесс возникновения и развития категорий можно показать и с другой стороны, обращая внимание на то, что первичная, именующая категория выражает собой зачаточное противоречие, стороны которого еще не отделились друг от друга. Действительно, становление категории есть одновременно и становление ее противоположности, ее отрицания. Если может быть "так" — предполагается и "не так". Но первоначально "не так" — это просто другой ("отрицательный") способ определения той же самой категории: "всё" равняется здесь "ничто". Это скрытое противоречие требует развития; переход на аналитический уровень есть просто развертывание, представление его одновременно как внешнего (отношение к другим категориям, детализация "не так") — и как внутреннего (сложность предметной области сводит воедино различные варианты поведения, требует "подстройки" под ситуацию). Когда же категория начинает представлять всеобщий способ деятельности, на синтетическом уровне, противоречие уходит, "снимается" — поскольку сосуществование различных категорий указывает на их одинаковую всеобщность, равенство единому миру.

Обратный процесс, восхождение к конкретности, приводит ко все большему пропитыванию категориально выраженной идеей всех сторон человеческой деятельности; в частности, категория многократно и по-разному представлена в научных понятиях, в образах искусства, в быту людей. Понятие может выступать в роли специально ограниченной категории — ее, так сказать, узко-прикладного варианта. Таковы первичные, неопределяемые понятия всякой науки. С другой стороны, образы и представления могут стать примерами той или иной категории, демонстрацией ее проявлений в частных случаях. Разумеется, ни понятия, ни образы-примеры не исчерпывают всеобщего содержания категории — и всегда найдутся новые примеры, новые концептуальные системы, в которых получат выражение другие ее стороны. Собственно, это и есть способ существования универсалий.

Конечно, ближайшим образом категории раскрываются в самой философии, порождая особые категориальные системы и обобщения, категориальные представления. Так любая категория дает вклад и в целостное видение мира (миросозерцание, образ мира в категориях), и в миропонимание ("категориальный аппарат", на основе которого науки вырабатывает частные понятийные системы). Собственно философский, мировоззренческий аспект категории выражает активность субъекта, преобразование мира в продукт человеческой деятельности. Каждая категория — это философия в миниатюре, со всем набором функций философии и ее уровней. Недаром многие философские системы выстроены вокруг некоторой центральной категории, ошибочно понятой как единственно возможный объединяющий принцип; на самом же деле, никакого абсолютного "центра" в философии нет — и бессмысленно всегда начинать с чего-то одного. Когда-то люди ожесточенно спорили, вращается Земля вокруг Солнца, или Солнце вокруг Земли — хотя в действительности оба этих тела вращаются вокруг общего центра масс, и правильно описать это движение можно в любой системе отсчета — например, связанной с Солнцем или Землей.

История становления категорий снимается в их внутреннем строении. Так, любая категория может быть взята на разных уровнях всеобщности: сначала это абстракция, всеобщность как таковая; потом мы приходим к особенному содержанию категории, к различным ее проявлениям в разных областях деятельности; наконец, мы можем увидеть всеобщее в каждой единичной вещи. Например, "бытие" — это и "бытие вообще", и "бытие чего-то", и "нечто сущее". На уровне всеобщности — категория выражает нечто присущее всему в мире, и миру в целом. Здесь категория охватывает все — и потому имеет смысл чего-то одного, единственного. Напротив, как единичное категория есть лишь "одно из возможных", не единственное, предполагающее другие столь же правомерные представления всеобщего. Эта многозначность часто отражена в языке, допускающем употребление неисчисляемых имен во множественном числе: "качество" — и отдельные "качества"; "форма" — и единичные "формы", "материя" — и частные "материи". Единичное — цельно, нерасчлененно, индивидуально. Всеобщее — целостно, всеобъемлюще, едино. То, что соединяет эти два полюса, — особенность, ярко выраженное противоречие. Говоря об особенностях, мы на самом деле соединяем два противоположных взгляда: нечто есть всеобщее, принадлежит определенной категории — и то же самое нечто есть единичное, отличающееся от категории как таковой. Тем самым "единичные качества" представляются разновидностями "качества как такового", "единичные сущности" — как "сущность вообще" в ее различных проявлениях и т. д. С другой стороны, "сущность вообще" существует лишь как всевозможные "единичные сущности", "форма вообще" — только через совокупность всех "форм"... Отрыв противоположностей друг от друга, нарушение их единства — ведет к той или иной разновидности идеализма: либо все в мире кажется воплощением (продуктом) "абсолютной идеи" (хотя бы и названной "материей") — либо, наоборот, единичности представляются никак не связанными, случайными — а всеобщее человек привносит в мир как субъективное обозначение чего-то вещам совершенно несвойственного. В обоих случаях преувеличена роль одной из сторон деятельности, так что вместо слияния их в целом одна подавляет, подчиняет себе другие. О единстве мира в такой, антагонистической картине бытия говорить уже не приходится.

Многоуровневость категорий трудна для обыденного сознания, привычные представления "перемешиваются", и философия выглядит абстрактной игрой словами. Однако такова человеческая деятельность, и это ее строение отражено в строении категорий. Например, категория "материя" связана с необходимостью делать что-либо не на пустом месте, а обязательно "из чего-то". Один из первых вопросов при встрече с ранее неведомым: из чего это сделано, из чего состоит, из чего происходит? Но когда речь доходит до дела, вещь делается не "из чего-то вообще", а из чего-то вполне конкретного — тут и появляется "единичная материя". Когда же равноценные, имеющие одинаковое положение в культуре вещи делаются разными способами из различных "материалов", появляется и различие внутри единства, особенность, бытие "материи вообще" через совокупность различных "материй"... Так, шары из меди могут различаться чистотой материала; при этом все они отличаются от шаров стальных — а и те, и другие представляют собой лишь разновидности металлических шаров... Такое обобщение — незаметный в силу своей вездесущности элемент повседневной жизни людей; но в итоге мы приходим к универсалии "материя", говорящей о том, "из чего" сделан весь мир — и все в нем.

Не будем также забывать, что категории проявляются прежде всего в деятельности — а отнюдь не в словах, терминах. Одни категории могут иметь особые словесные обозначения, имена — другие выразимы лишь путем соединения многих слов в обширные тексты; какие-то категории вообще не получают выражения в языке, хотя определенно присутствуют в культуре и представлены в человеческом сознании. За тысячи лет развития философии найдены какие-то универсалии — и "придуманы" слова для их обозначения. Однако сами по себе эти слова пусты, ибо их смысл — в целостности конкретного философского течения, в контексте определенного миросозерцания, миропонимания и мировоззрения. Слово само по себе, в его общеязыковом значении, — лишь намек, подсказка. С другой стороны, слово в философии нельзя произвольно переосмыслить, как в искусстве, или, как в науке, просто договориться о его значении, свести всеобщее к общепринятости. Более того, поскольку искусство и наука пропитаны категориями, полного произвола нет и там. Конвенциональность далеко не так проста, как это может показаться человеку, привыкшему к формальным дефинициям. Взрослые дяди могут сколько угодно играть словами, приписывая кваркам "цвет", "аромат", "странность" и т. п. — неприятности начнутся, когда кто-то попробует понимать такие термины буквально, принимать игрушки за орудия труда. На самом же деле, физические свойства объектов на уровне элементарных частиц и глубже — заданы не словом-термином, а, скорее, набором формул, местом той или иной величины в соответствующем уравнении... Условное обозначение этого места словом не может существовать до и независимо от формулы — точно так же, как иероглиф (или буква) ничего не значит вне языка — это просто картинка, в разных языках, диалектах или в разных позициях понимаемая в соответствии со своими особыми правилами.

В искусстве один образ сменяет другой; в науке мы добиваемся предельной определенности понятий; философская категория — не может быть статичной, она должна развиваться, показывать все новые свои стороны, рождать другие категории и, в свою очередь, выражать себя через них. Было бы совершенной нелепостью, собрав вместе все возможные до сих пор употребления слова "материя", объявить, что содержание этой категории установлено окончательно, что материя понята до конца... Подобное стремление к изречению истин "в последней инстанции" свойственно многим философам — и не стоит принимать эту их человеческую слабость всерьез, как не стоит и пренебрегать теми элементами всеобщности, которые действительно имеются в любом философствовании. Судить о единичной философии можно лишь по всей совокупности ее оценок, методов, принципов — но отнюдь не по тому, какими словами все это изложено и на каком языке. В силу всеобщности предмета философии — никакая философская полемика попросту невозможна. Доказывать или опровергать можно лишь оставаясь в рамках одной концептуальной системы, — любая же единичная философия есть прежде всего свой, особый набор категорий и категориальных схем, осмысленных только в этой, особенной целостности. Исследование связей с категориями иной философии — задача не менее сложная, чем построение самих этих философий; движение в этом направлении не даст ничего, кроме еще одной философии, со своим категориальным аппаратом.

В частности, изучение философии не сводится к заучиванию терминов, хотя бы и снабженных фрагментами чьих-то рассуждений, иллюстрациями словоупотребления. Задача в том, чтобы усвоить "дух" философии, способы обращения (и общения) с любыми категориями, стиль мышления — точно так же, как владение языком предполагает не только словарный минимум, но прежде всего языковое чутье, умение схватывать смысл и разнообразно его выражать. Предложенные кем-то категориальные схемы тогда останутся примерами, иллюстрациями — а в практику вольется найденное каждым самостоятельно, сработанное "под себя". В этом философия близка искусству как отрицанию голого техницизма; но, как и во всем, богатство знаний и навыков делает почерк уверенным, движение — целесообразным.

Но философским категориям свойственна не только лишь относительность, изменчивость, текучесть. Каждая категория выражает нечто всеобщее — и потому она может быть способом связи различных философских систем. Так, категория "материя" присутствует во многих единичных философиях, хотя и выражается, быть может, другими словами: "субстанция", "вещество", "субстрат", "сущность"... Дело не в номенклатуре, а в определенности отношения к миру и деятельности человека в нем; его всеобщее содержание, не зависящее от частных философских проблем или строения философских систем, и выражается философской категорией.