Миросозерцание как относительно пассивная сторона идеологии дополняется мировоззрением, совокупностью стремлений. Личность проявляет себя в обществе через то, как она воспринимает мир — и как его хотелось бы обустроить. Но что связывает эти противоположности воедино, делает из сторонами целостной личности? Разумные планы не могут идти вразрез с объективными возможностями — но сама эта объективность выражает и то, чего именно мы хотим от природы. Мы должны осознать свой выбор жизненной позиции — и направить деятельность на то, что практически достижимо. Иначе наша картина мира превратится в чистую случайность, а мировоззрение станет глупым произволом. Надо не только видеть, как мир устроен и зачем это все, — но и уяснить, почему мир видится нам именно таким. Во этим в рамках мировоззрения и ведает такой его уровень как миропонимание. Это ядро личности, скрытое от посторонних глаз — но интуитивно чувствуемое за словами и поступками. Даже если человек очень далек от намеренной рефлексии, если его картина мира и его убеждения никак себя внешне не проявляют, — мы отчетливо улавливаем их присутствие, знаем, что миропонимание позволит быстро развернуть скрытые уровни, когда будет на то общественная потребность. Мы уважаем человека как личность еще до того, как он практически реализует себя; если же ничего достичь так и не удалось — для нас это знак, указание на неразумность общественного устройства. Миропонимание влияет на мир даже таким, опосредованным образом, — как отрицание его неразумности.

Художник, ученый или философ пытается обрисовать свою картину мира и выразить свое к нему отношение. Не всем и не всегда это удается. Однако попытка — уже достижение. За удачами и неудачами стоит внутренняя необходимость, и вся жизнь человека становится ее воплощением, овеществлением, — способом передать другим и сделать культурно значимой.

Хотя миропонимание — наиболее глубинный слой идеологии, нечто глубоко личное, — по своему содержанию оно гораздо ближе к тому, что мир (и общество) представляет на самом деле, а не только в индивидуальных образах и мотивах. Это осознание всеобщей связи вещей, иерархичности мира — включая противоположность объекта и субъекта. Возможно это как раз благодаря отделению внешних, субъективных форм от общекультурного содержания. Точно так же, в науке кажущаяся произвольность формализма позволяет гораздо точнее отразить суть предмета, нежели сколь угодно детальные эмпирические картины. Понятие потому и понятно, что абстрактно. Действительность во всем ее многообразии не охватить никогда; поэтому мы сознательно концентрируем внимание на тех ее аспектах, которые в данный момент исторически актуальны, в которых воплощена культура.

Понимание — категория многослойная. Внешним образом — вобрать в себя, сделать своей частью. Переместить картину мира внутрь себя — и тем самым сделаться больше. Другими словами, сопоставить картину мира — и сознание себя, который, конечно же, принадлежит миру — но вместе с тем отделен от него. Но самосознание возникает лишь в процессе отражения (освоения) общественных отношений, это не просто взгляд на себя — а взгляд со стороны, глазами коллективного субъекта. И наоборот: ощущать себя полномочным представителем, одним из воплощений коллективного субъекта. Здесь другая сторона понимания: соответствие исторически сложившимся и практически утвержденным представлениям о мире. Есть такое согласие — значит, я понимаю правильно. Не сходятся концы с концами — учиться надо... Точно так же в науке: никакие абстракции не воспринимаются всерьез, пока нет эмпирического подтверждения и экспериментальной проверки.

В каком-то смысле, миропонимание — это внутренняя наука каждого. Разумеется, мировоззрение (и любые его компоненты) опирается на все уровни творческой рефлексии, и художественное миропонимание ничем не хуже научного. Однако, с точки зрения формы, миропонимание дано человеку (субъекту) целиком, оно не дробится на отдельные, «прикладные" понимания — подобно тому, как картина мира складывается из частных (хотя по-своему всеобщих) картин. Все частности подведены в миропонимании под единый принцип — и он обязателен для всех.

Например, есть общее представление о том, что в мире возможно, а что нет; на высшем уровне речь идет о всеобщей связи вещей, о необходимости усмотреть ее в любой частности — и вписаться в нее самому. Любая картина мира становится в этом случае лишь одной из возможных реализаций всеобщей связи — а значит, возможны и другие, и есть смысл искать пути в лучшее будущее, выбирать из возможного, а не просто плыть по течению. Так из миропонимания необходимо вырастает мировоззрение. Обратно, мечты о будущем миропонимание превращает в образ будущего, предполагаемую картину мира.

Другая сторона объективной необходимости — уместность. Развитая личность — это, в частности, и умение отличить возможность от допустимости. Мало ли что я умею! Это вовсе не означает, что я буду это делать здесь и сейчас — и даже вообще хоть когда-нибудь. Слабое миропонимание приводит к бесконечным попыткам «изобретать велосипед", требует каждый раз начинать с нуля; с другой стороны, накопленный обществом исторический опыт не работает — и учиться на чужих ошибках мы не в состоянии. Миропонимание подсказывает, что вовсе не обязательно все пробовать на собственной шкуре, переживать самому. Куда полезнее употребить свои способности там, где опыта не хватает, и коллективное видение еще только предстоит вырастить.

Связь возможности и уместности — историческое развитие. Что было неуместно в одних условиях — превращается в категорический императив в других. И наоборот, старые формы действия отживают свое, надо искать более разумные пути.

В субъективном, личностном плане миропонимание проявляется как честность, порядочность, внутренняя невозможность поступить вразрез своему видению мира и своим убеждениям. Конечно, классовое общество не способствует развитию такой личности. У разных классов и социальных групп свои, иногда противоположные представления о порядочности. На практике это означает неразвитость самосознания, недоступность достаточно уверенного миропонимания. И как следствие, внутренние противоречия личности, иногда болезненные, вплоть до полного распада. Там же, где миропонимание не дорастает до осознания общественных противоречий, внутренние метания и вынужденность поступков отображаются в миропонимании как совесть. У дикаря еще нет совести. У человека по-настоящему разумного — ее уже нет.

Картина мира — структурна. В любом развертывании ее иерархии мы усматриваем, прежде всего, каков мир в данный момент, в таком-то аспекте. Миропонимание — иерархическая система, движение, преобразование в процессе взаимодействия объекта и субъекта. Мы снова возвращаемся к идее смены одной картины мира другой — но уже в качестве объективного закона. Но не только. Одна из важнейших сторон понимания — умение стать другим, войти в роль чего угодно. Когда один человек по-человечески другого понимает — это не всегда изменение отношения, но хотя бы способ остаться людьми друг для друга, не опуститься до звериной борьбы за существование. Точно так же, человек может понять мир, чтобы не порвать, не поссориться с ним, а продолжать поиск точек соприкосновения и взаимного обогащения. Мы уважаем объективность мира — и хотя бы поэтому ожидаем, что и он позволит нам выступить в роли субъекта. Стоит зазнаться, начать командовать — и мы тут же получим чувствительный щелчок по носу! Человек не царь природы — и не раб ее. Он против любых проявлений взаимного неуважения. Миропонимание как осознание равноправия с миром — это свобода.

Одна из сторон свободы — разумное отношение к другим людям. Мы признаем индивидуальность каждого, хотим видеть в нем личность. Это значит, что нет огульного «равноправия", когда одни во что бы то ни стало пытаются делать что-то наравне с другими. Речь вообще не идет ни о каких правах — само это понятие к разуму неприложимо. Но если кто-то что-то делает — мы уважаем его выбор, и принимаем его необходимость. Совершенно безразлично, в чем именно состоит чья-то индивидуальность. Дело не в различиях — а в том, что мы можем делать сообща. Как разные люди — но части одного целого. По-разному — но ради единой цели. Только так мы можем чувствовать личностями и самих себя.

Но разумное отношение к миру не означает, что мы не хотим замечать его неразумности. Наоборот, мы ее всячески подчеркиваем и противопоставляем разуму. На уровне миропонимания объект и субъект противоположны: мы понимаем (то есть, принимаем и признаем) эту противоположность — и только после этого можем думать о том, как ее снять. Я вижу разумное начало в мире — и хоту, чтобы разума стало больше. Я вижу разумность в других — и хочу, чтобы они избавились от остатков неразумности, и я тогда стал бы разумнее, через них. Такое осознание другого как источника и необходимого условия собственной духовности — называется любовью.

Любовь возможна только там, где мы отражены друг в друге, любые достоинства и недостатки — плод взаимности. И суть этого слияния в том, чтобы вместе победить собственную дикость — ибо по одиночке мы этого сделать не сможем.

Однако взаимность вовсе не предполагает формального знания, знакомства. Люди общаются не только физиологически — но и через продукты своего труда, разделены любыми расстояниями и временами. У человека, кроме биологического, есть еще и неорганическое тело — рукотворные органы чувств и орудия труда, особая организация окружающей среды, культуры, посредством которой личность узнают и отличают от других. Коллективный субъект в этом плане отличается от индивида лишь подвижностью органической составляющей при сохранении культурной определенности; но это вполне подобно тому, как клетки нашего тела отмирают и обновляются, а тело продолжает жить. А разум — не в теле. Он во многих телах, органических или нет, когда все вместе это создает неповторимый культурный ландшафт, накладывает на мир характерный отпечаток. Отсюда великое разнообразие уровней и форм любви.

Миропонимание не приходит сразу, целиком, — ни к человеку, ни к обществу в целом. Его надо выращивать постепенно. А значит, есть и исторические формы миропонимания, в соответствии с организацией общества в каждую конкретную эпоху. Одна из древнейших форм — вера, синкретическое чувство единства. Сама по себе, вера не имеет никакого отношения к религии — и остается одним из уровней миропонимания во все времена. У разумного существа — разные проявления: чутье (интуиция), чувство, предположение, допущение, доверие... Только в классовом обществе, когда господа предписывают веру рабам, возникает религия как идеологическая надстройка.

Пассивность веры в миропонимании дополняется активным интересом. Вера говорит: по видимости так. Интерес отвечает: мы не уверены, и хотели бы проверить. Разуму интересно все — он не признает неразумных ограничений. В обществе, основанном на эксплуатации одних другими, интерес вырождается в заинтересованность, становится классовым. Избавиться от этой ограниченности очень трудно; выработка нового, бесклассового миропонимания — вопрос долгих лет, если не столетий. Тем не менее, в зачаточной форме разумные интересы присутствуют на любом уровне развития неразумного, классового общества. Без этого общественный прогресс невозможен. Однако разумные интересы исходно обнаруживают себя лишь в форме классового интереса — у классов, связанных с передовым способом производства.

Высшая форма миропонимания — убеждение. В нем доверие опосредовано интересом, а интересно прежде всего то, чему есть доверие. Это вовсе не означает, что мы отметаем все остальное; напротив, наличие убеждений освобождает нас от необходимости слепо доверять или во всем сомневаться, — и можно смело вгрызаться в такие проблемы бытия, до которых наше миропонимание пока не добралось. Подобно вере, убеждение принимает мир как есть; однако, подобно интересу, убеждение оставляет за собой право пересмотреть отношение к миру, если в этом возникнет культурно-историческая необходимость. Конечно, такая подвижность никоим образом не означает произвола и случайности: наше миропонимание по-прежнему объективно — однако в рамках вполне конкретного сопоставления объекта и субъекта. Любое изменение убеждений связано с глубокой перестройкой культуры, изменением самой сути субъект-объектных отношений.

В классовом обществе, где миропонимание всегда классово ограничено, убеждение часто представлено убежденностью — но это не одно и то же (как простая влюбленность отличается от любви). Только общественная практика, активное участие в культурном процессе, умеет вырастить из убежденности убеждение — или, наоборот, развенчать неосновательные убежденности.

Разумеется, иерархия миропонимания может быть развернута и другими способами, образовывать разные иерархические системы. Поскольку же миропонимание обнаруживает сложную иерархическую структуру, оно может войти в картину мира, стать одним из ее уровней. Такое синкретическое видение природы и духа утрачивает внутреннюю напряженность миропонимания и, вроде бы, не требует критического пересмотра и развития. Однако на следующем уровне иерархии из расширенной картины мира вырастает более глубокое миропонимание, которое меняет круг мировоззренческих проблем. Идеология едина, каждый из ее уровней перетекает в другие, отражается в них. Только так разум умеет отвечать на неожиданности бесконечно разнообразного мира — а потом и предвидеть, и направлять их.