Чтобы говорить о единстве мира, надо, как минимум осознать, что мир есть, как необходимое предварительное условие всех своих определенностей, сам по себе, — и признание этого факта предшествует любому суждению, всякой деятельности вообще. Вне этой изначальной предметности невозможна никакая философия. Другими словами, философствуем мы не просто так, не из удовольствия играть словами, — мы претендуем на содержательность и осмысленность. Как бы ни подходили к вопросу о единстве мира, само наличие темы не вызывает сомнения. В противном случае наши занятия выглядят глупым шутовством — даже в наших собственных глазах. Разумеется, иногда не возбраняется и подурачиться, а в классовом обществе придворные дураки профессионально дурачат публику в интересах работодателя. Только философия тут ни при чем.

Усматривать единство можно в самых разных отношениях. Однако уже существование мира как философской темы утверждает нечто, независимое от философа и его размышлений — как бы он это ни называл. И в этом уже представлена одна из сторон единства мира, которую традиционно именуют материальностью.

Как бы мы ни выстраивали философию, начинаем мы именно с материальности мира. Прочие соображения — надстройка над этим первичным свойством, состоянием, проявлением мира: прежде, чем вдаваться в частности, мир целиком сводится к своей материальности. Эту универсальность мы и обозначаем категорией материя.

Обойти первичность материи невозможно никакими словесными ухищрениями. Когда буржуазный философ, панически пугающийся даже тени этого слова, заявляет о первичности абстрактной идеи, или собственных ощущений (вплоть до сведения всего к самоощущению), он все равно допускает, что эти абстракции или психические процессы достаточно определенны, чтобы стать предметом его рассуждений; но тем самым как раз утверждается их материальная основа — и материя проникает в философию через черный ход. Если существую только я — значит, что-то все-таки существует, — и если я не вижу в этой "темной материи" ничего кроме себя — таков мой кругозор.

Тем не менее, сама возможность представить себе нечто кроме материи указывает на несводимость мира к одной лишь материальности, которая, конечно, служит предпосылкой всего — но есть и то, что имеет материю своей предпосылкой. Поскольку мы занимаемся философией, единство мира восстанавливается, если допустить, что искомое другое есть тот же самый мир — но в каком-то ином качестве. Легко видеть, что такое универсальное свойство материи заключается в ее отраженности в чем-то — без чего никакой материи быть просто не может. Материальное отражается в материальном — но отражение как таковое отлично и от прообраза, и от образа. Но если речь идет о мире в целом, его отражение в себе самом тождественно ему, и эту идеальную сторону мира, его самоотраженность, мы обозначаем универсалией рефлексия.

Поскольку мир отражен в себе, любая часть мира так или иначе отражает мир целиком — поэтому возможна философия "без материи", развернутая от какого-либо из частных представлений. Помимо прикладных философий (включая стихийный материализм ученых-естествоиспытателей), таким образов возникают всевозможные течения философского идеализма.

Пока речь идет о мире в целом, ни у материи, ни у рефлексии нет никаких иных определенностей кроме сопоставления одного другому: мир как материя полностью отражен в себе — мир как рефлексия целиком представлен в материи, в единстве всех возможных самоотражений. Схема

материя → рефлексия → материя

выражает самотождественность мира, его воспроизводство: что бы ни происходило, ничего другого, кроме того же самого мира не получится. Напротив, схема

рефлексия → материя → рефлексия

говорит об универсальности рефлексии, необходимости ее регулярного возобновления: есть одно — будет и другое; это принцип разнообразия, неисчерпаемости материи. Важнейший момент этой взаимности — опосредование: материальность возникает только в рефлексии, а идеальность — требует материального субстрата. В каких-то пределах в философии возможно отвлечься от деталей взаимосвязи и говорить о саморазвитии материи

материя ⇒ материя

или самодвижении идеи

рефлексия ⇒ рефлексия

Разумеется, при этом не надо забывать, что опосредование все равно есть, что оно лишь снято — несущественно в рамках конкретной темы. Абсолютизация одной их таких свернутых схем приводит к распаду философии, разрушает единство: вульгарный материализм все сводит к материи — и тем самым обессмысливает материальность; идеализм не замечает материи — и вместо целостной философии предлагает хаос случайных ассоциаций.

Заметим, что мир как отражаемое — не то же самое, что мир как отражающее. Это стороны одного и того же — но разные стороны. Чтобы это подчеркнуть, вспомним о цикличности взаимного воспроизводства мира как материи и как рефлексии:

материя → рефлексия → материя → рефлексия → материя

В этом цикле мир в целом сначала становится своим отражением, — одним из возможных, — а значит, чем-то единичным, вещью; потом вещь отражается в мире как его часть, представитель целого. всеобъемлющая рефлексия расщепляется на две стадии, становится единством двух отражений, прямого и обратного. Продолжая цепочку, мы приходим к взаимному отражению разных вещей, которые существуют друг через друга, взаимодействуют друг с другом, развиваются вместе — и представляют друг друга в разных ситуациях. Цельность мира превращается в переплетение всевозможных вещей, интерференцией бесчисленных рефлективных цепочек, исторических линий. Это богатство мы называем Вселенной.

Однако в конечном итоге миру предстоит восстановить единство, снова стать материей вообще. Происходит это лишь в том случае, когда само его разнообразие оказывается его неотъемлемой частью: рефлексия пропитывается материей — и становится материей:

рефлексия → материя → рефлексия → материя → рефлексия

Это оборотная сторона материального воспроизводства мира, развитие идеальности. И точно так же, рефлексия становится универсальной, соединяет все возможные способы материализации. Тем самым рефлексия предстает всеобщей связью; это разумный субъект, дух. Только в результате сознательной деятельности многочисленных форм разума многие частичные миры снова соединяются в одно. Мир как снятое единство, внутреннее развитие, обозначается в философии категорией субстанция.

Субстанциональность естественно представляется уже знакомыми схемами со снятым опосредованием:

материя ⇒ материя ⇒ материя
рефлексия ⇒ рефлексия ⇒ рефлексия

Здесь материя как будто развивается только через саму себя — и движение идей опосредовано только идеями. Еще раз подчеркнем, что такая самодостаточность — лишь иллюзия, и снятые опосредования всегда можно восстановить. Собственно, этим мы в жизни каждый день занимаемся, когда надо придумать, как добиться желаемого результата, исходя из наличных ресурсов. Однако иллюзии остаются — и это одна из субъективных предпосылок метафизического материализма и философского идеализма.

Как материя оказывается представлена единичной вещью, так и рефлексия представлена единичной идеей — особым способом связи вещей. Каждая вещь и каждая идея, в свою очередь, развертываются в множественность линий развития, и в каждом случае материя и рефлексия пропитаны друг другом, они тесно взаимосвязаны, и одно невозможно без другого. Так вещи и идеи приходят к единству — единичной субстанции, уровню субстанциональности мира в целом.

Обратно, ансамбли разных вещей ведут себя как единая вещь, а совокупность идей подводится под идею другого уровня. Единичность превращается в особенность, отношение к общему. В итоге, все вещи представляют идеи, становятся их воплощением, а каждая идеи представляет вещь — которая по своей идее отличается от других вещей. Различие материальности и идеальности поэтому оказывается относительным, зависящим от способа развертывания иерархии мира. Но это никоим образом не означает тождественности материального и идеального: при любом способе развертывания, на каждом уровне иерархии, это не только разные, но и противоположные стороны целого.

Вещь — это одна из определенностей мира в целом, взятого с его материальной стороны. Идея — одна из определенностей всеобщей рефлексии. Как единичное, как часть целого, они противопоставлены целому — при этом целое отражено в каждой его части, и часть вписана в целое особым, только ей присущим образом. Мир расщепляется надвое: он и внутри каждой из своих частей — и дан ей внешним образом, как ее окружение, среда. Точно так же, любая вещь (или идея) либо представляет собой мир в себе, и воспроизводит его устройство, — либо выглядит как особый мир для других вещей (для своей среды). Тогда, по отношению к вещи, рефлексия оказывается либо внутренней, субстанциональной, способом саморазвития, — либо внешней, историей контактов со средой, линиями событий. В первом случае вещь как особый мир оказывается единством материи и рефлексии, и одно перетекает в другое. Но материя здесь уже не вообще — а как материя именно этой вещи — ее материал; рефлексия по отношению к определенному материалу есть способ организации вещи, ее форма. Поскольку же и материал, и форма соотнесены с вещью, они отражены друг в друге как две стороны единого содержания. По отношению к другим вещам, вещь предстает, прежде всего, как явление; однако взаимная отраженность внутреннего и внешнего указывает на связь внешнего облика с устройством вещи, которое в этом плане выступает как ее сущность, основа любых внешних проявлений. Но становится вещь явлением и сущностью лишь во взаимодействии с окружающим миром. Для разных вещей, в разных отношениях, вещь может выглядеть очень по-разному: явление и сущность не абсолютны. Однако единство мира обеспечивает единство вещи: ее явление и сущность — стороны одного и того же, вещь остается собой несмотря на все разнообразие внешних связей. Эта устойчивость внешней определенности вещи обозначается в философии категорией действительность.

Аналогично, рефлексия как идея внутренним образом есть единство отражения (картины мира) и его материального носителя (субстрата); внешним образом идея представлена разнообразием воплощений, за которыми стоит все тот же принцип (закон); его необходимое и всеобъемлющее осуществление превращает идею в деятельность.

Категории материя, рефлексия и субстанция — основа всякого философствования вообще. По сути дела, развить философию любого предмета и означает указать, что именно в предмете составляет его материальность, а что отвечает за рефлексию. Разумеется, терминология не имеет особого значения — и называть одно и то же можно по-разному (а можно и вообще никак не называть). Язык предметной философии должен вытекать из способов деятельности, из живого общения людей по ее поводу. Философия — чтобы помочь определиться, принять практическое решение. Но сама возможность разговаривать предметно и по существу — выражение особого соотношения материи и рефлексии, а универсальность человеческой деятельности, в частности, состоит и в тождестве ее строения строению миру в целом — начиная с циклов материального воспроизводства и рефлексии.

Оставаясь в рамках одного предмета, философ рискует принять частные стороны целого за мир целиком; тем более подвержены этому неопытные в философии естествоиспытатели, или деятели искусства. Единство мира можно восстановить, начиная с любой вещи, с любой идеи, — однако восстановление единства не сводится к отождествлению всего и вся на основе формального сходства. Поэтому важно, даже не обращаясь к ним напрямую, иметь в виду универсалии, относящиеся к миру в целом, — и тогда предметная философия не только обретет собственную целостность (внутреннюю определенность), но и сможет осознать собственные границы, область применимости. Глупо каждый раз начинать с мира в целом — но надо однажды поставить этот вопрос для себя и принять ответственное решение. На хорошем фундаменте любые строения растут хорошо.

Практическое значение универсалий огромно — его трудно переоценить. Категория материя требует исходить в любом деле из реальных потребностей и возможностей, осознавать необходимость собственной деятельности и ее реальное место среди других: не следует преувеличивать собственную значимость — но и нельзя слишком узко подходить к делу, надо всегда работать с прицелом на будущее, помнить об историчности контекста и неизбежности изменений. Продукт деятельности должен стать неотъемлемой частью мира, который мы создаем; так работа становится творческим трудом. В частном случае — наша деятельность всегда принадлежит определенной культуре, и было бы неразумно не использовать имеющиеся возможности или не учитывать культурных ограничений.

Категория рефлексия, прежде всего, указывает на необходимость реальных действий: из пустых фантазий ничего не возникнет, надо руки приложить. Мир не сам собой исполняет наши желания (как иногда кажется изнеженным представителям господствующего класса); даже духовное производство заставляет изрядно потрудиться, прежде чем получится нечто приемлемое. Следующий шаг к разумности — думать не только о том, что мы делаем, но и о том, насколько это практично, и нет ли возможности процесс усовершенствовать. В идеале, каждое действие должно быть осмысленным. Это не призыв к болезненному самокопанию — у рефлексии свои разумные рамки. Но критическое отношение к собственным поступкам и убеждениям есть условие обязательное. Если, конечно, не забывать при этом про дела: чтобы действие было осмысленным, оно, как минимум, должно быть.

Субстанциональность мира в целом и любых его частей — труднее всего вписывается в мерки обыденного сознания. Но по существу — все просто. Мир развивается сам по себе, независимо от того, хотим мы этого или нет. Ожидать неизменности условий деятельности никак не приходится: будут трудности, стихийные бедствия, — придется что-то отстраивать заново. Это касается как природы, так и ее освоенной части, культуры; более того, даже внутри себя мы иногда обнаруживает неведомые глубины. Не бывает ничего окончательного: каждый шаг — начало нового пути. Даже физическая смерть не означает остановки движения: мы продолжаем существовать как совокупность оставленных следов, и нас могут воспринимать очень эмоционально сотни лет спустя.

Однако самодвижение (и саморазвитие) природы вовсе не повод сложить с себя всякую ответственность. Мы тоже субстанция — и наша прямая обязанность действовать, принимать решения и добиваться их претворения в жизнь. Мы должны направлять развитие природы, а не просто терпеть — и тем более не сдерживать, не пытаться заморозить все как есть. А для этого надо совершенствовать самих себя, осваивать культурное наследие, духовно расти. В частности, участвуя в духовном производстве — занимаясь искусством, наукой и философией.