Мир существует сам по себе. В нем что-то возникает — и исчезает. Совершенно независимо от нашего существования. Но в мире есть мы, и наше существование — это особый способ бытия, движения и развития мира, сознательная деятельность. Точно так же, как не все в мире включено в деятельность, — не все в человеке имеет отношение к его деятельности — есть и то, что вне разума, что движется подобно природным вещам. Однако одна из определяющих черт деятельности — ее универсальность, возможность (и необходимость) охвата всех сторон действительности. Есть пока недоступное нашему влиянию — но оно будет включено в деятельность, осознано и преобразовано. Это не значит, что когда-либо мы сумеем исчерпать неизведанное до конца; наша деятельность меняет мир — и открываем ему новые направления развития, которые не сразу войдут в сферу окультуренного. Точно так же, мы никогда не познаем себя целиком — но это и не нужно, потому что наши тайны — неотъемлемая часть нашего бытия.

В отношении к природе деятельность выглядит как природный процесс: она лишь воспроизводит мир особым, неприродным способом. Из одних вещей получаются другие — а исходные вещи производятся как-то иначе, чтобы снова запустить ту же цепочку преобразований. Однако это лишь внешняя сторона, иллюзия. Изменения, вызванные человеком, — невозможны без него; продукты деятельности никогда не возникают в природе сами по себе. Свести производство вещей к цепи физических взаимодействий или химических реакций — такая же утопия, как представить состояние газа положениями и импульсами всех его частиц (плюс внутреннее состояние каждой частицы). Даже на уровне взаимодействия индивидуальностей — невозможно говорить о материальном производстве в целом: как минимум, требуется критерий целостности. Никто не производит ничего сам, собственными усилиями: сама возможность выделения единичного человека из общества говорит о наличии общественных связей, совокупность которых тождественна человеческой индивидуальности. Тем самым любой труд оказывается трудом общественным — и любой продукт представляет совокупный труд человечества в целом (а может быть, и кого-то еще, о ком мы пока не знаем). Следовательно, никто не вправе ограничивать доступ к продукту (его использование) узким кругом лиц; любые формы собственности — свидетельство недостаточной разумности человека, неумения сделать производство непосредственно общественным.

Внутренняя определенность каждой вещи — единство материала и формы; однако основанием единства служит нечто внешнее — способ включения вещи в совокупное движение многих вещей. Взаимосвязь, обусловленность формы материалом и материала формой, характерную для данной единичной вещи, мы называем ее содержанием. Внутри атома взаимодействия элементарных частиц упорядочены иначе, чем в плазме; ткани органического тела при определенных условиях могут жить вне организма — но в организме они ведут себя иначе. Точно так же, содержание произведенных человеком вещей являет себя как их предназначение, место в культуре. Поскольку человек умеет влиять на строение и функциональность своего тела, развивать его в определенном направлении, органы этого тела не только природны — но и для чего-то предназначены; в разумно устроенном мире производство плоти согласуется обществом со всеми остальными производствами, и так же разумно организована утилизация выработавшего свой ресурс. В классовом обществе значительная часть материального производства пущена на самотек, и организация производства в целом возникает природным образом, как игра стихий. При капитализме это прежде всего стихия рынка. В представлении людей такое относительно устойчивое производство выглядит всего лишь традицией, обычаем, чем-то само собой разумеющимся, "естественным". Человеческий труд следует нечеловеческой логике — и служит лишь поддержанию неразумного существования, сохранению порядка вещей. Разделение общества на противостоящие друг другу классы в сознании людей порождает противоположность "дикой" природы всему, что уже удалось у нее "отвоевать"; эта явным образом окультуренная часть как бы относится к внутреннему миру субъекта, принадлежит ему; это все то, над чем он властен — подобно тому как отношения между классами проявляются как власть одних над другими. Так общественное производство сужается до общественного хозяйства — которое в свою очередь развертывается в иерархию частных хозяйств, каждое из которых по отношению к общественному хозяйству воспроизводит все ту же схему присвоения и власти. Таким образом устроенное материальное производство принято называть экономикой — от греческого слова, означающего управление хозяйством (первоначально домашним), хозяйствование. Изначальная установка на выживание в вихре стихий, сохранение хозяйственной целостности (качественной определенности), выводит на первый план задачу противодействия "естественному" оттоку ресурсов; тем самым экономика оказывается всецело количественным явлением, экономией. Обычная терминология почти не различает эти стороны классового производства — их нередко даже обозначают одним словом.

Экономический характер производства приводит к борьбе одних хозяйств с другими в каждой деятельности — и на всех уровнях общественного устройства. Внутриуровневые отношения при этом принимают характер конкуренции, а взаимоотношения классов и прочих общественных групп называются политикой. Поэтому учение о связи способов хозяйствования с классовым расслоением получило название политической экономии. Буржуазная пропаганда пытается ограничить экономическую сферу одними лишь рыночными отношениями, в которых, якобы, все принимают участие (конкурируют) на равных — и никакая политика, по большому счету, не нужна. Существование классов всячески замалчивают (в крайнем случае — относят к прошлому, еще не знакомому с идеями "свободы", "равенства" и "братства"). А там, где нет классов — нет и политики. На практике это означает узурпацию политической деятельности господствующим классом — выстраивающим общественную иерархию сверху вниз, к собственной выгоде. Политическую активность низших слоев пытаются перевести в узко-экономическое русло, свести к перераспределению доходов — не затрагивая строения системы в целом.

Мир в целом выступает трояким образом: материя, рефлексия, субстанция. Точно так же, в каждой единичной вещи материальная сторона (материал) неотделима от идеальной (форма) — единство того и другого представляет реальность (субстанциональность) вещи. В развитии культуры вообще — материальное и духовное производство образуют такое же нераздельно единство. Но, точно так же, и материальное производство (вос)производит не только вещи — но и отношения вещей, их идеальные связи; разумеется, в каждой культуре на вершину иерархии выходят свойственные именно ей принципы организации, оттесняя сугубо природные взаимозависимости на второй план. Таким образом, духовное производство всегда представлено в материальном — а материальное производства проникает во все уголки духовного производства, поскольку идеальное вообще не существует вне своих воплощений. Поэтому мы можем восстановить какие-то черты духовной жизни далеких от нас культур, изучая остатки материальной культуры: в каждой вещи представлено и ее назначение, и то, каким образом она была произведена (и в каких общественных условиях).

Материальную сторону экономики исторический материализм обычно называет производительными силами; сюда включаются и необходимая для производства инфраструктура (территории, орудия труда, материалы, логистика, и т. д.) — и люди как возможность приведения всего этого в движение (при капитализме — в качестве абстрактной, отчужденной от живых людей рабочей силы). Структура производительных сил отражает классовую структуру общества: наряду с господствующей в экономике крупной индустрией — многочисленные частные предприятия, использующие индустриальный продукт для выделения рыночных ниш, связанных с такими производствами, которые по каким-то (общественно-культурным) причинам не могут развиваться всеобщим, индустриальным образом; возникающие на этой основе уровни средней и мелкой буржуазии могут охватывать значительную часть трудоспособного населения, зачастую совмещая хозяина и работника в одном лице — что никак не меняет классовой сути того и другого. Буржуазные экономисты считают семью хозяйственной ячейкой общества, якобы связанной с жизненно важной отраслью — воспроизводством действующих субъектов. На самом деле это не так: семья не является необходимой ни для биологического размножения (производства органических тел) — ни, тем более, для обучения и воспитания (производства носителей общественных функций). Бывают кустарные производства силами одной семьи — но участие в таком производстве определяется вовсе не родственными узами, а характером разделения труда; наряду с членами семьи возможно и привлечение наемных работников, которые отличаются от хозяев лишь отношением к собственности. То есть, семья не является производительной силой сама по себе, а служит лишь для организации производства — как элемент производственных отношений.

Производственные отношения — идеальная сторона экономики. Они включают все, что связано с распределением производственных функций, включая как непосредственно трудовую деятельность, так и отношения участников производства к ресурсам, орудиям труда и продукта производства. В классовом обществе все эти отношения жестко закреплены за отдельными лицами и группами лиц: на место взаимопомощи и сотрудничества встает формальное разделение труда. Общественный характер производства проявляется здесь как внешнее взаимодействие независимых производителей, лишь представляющих абстрактные экономические роли. Если такие деятели производят один продукт — они вступают в конкурентную борьбу; это касается и тех, кто работает на хозяина: их товар — воплощенная в продукте рабочая сила. Типичные примеры производственных отношений — профессиональная специализация, присвоение, обмен, кооперация, концентрация капитала, управление, контроль. Ведущей культурной формой производственных отношений в классовом обществе становится право — инструмент классового господства, наряду с откровенным насилием (которое верхи пускают в ход всякий раз, когда им это удобно, — и присваивают себе это право). В эпоху развитого капитализма разделение труда становится всеобщим — а товарный обмен превращается в движение капитала, сводя производственные отношения к отношениям собственности.

Единство производительных сил и производственных отношений называется способом производства. В каждой культуре складывается особое соотношение материальной и идеальной сторон экономики, когда варианты организации производства вытекают из наличных ресурсов и общественных потребностей — а традиционная система производственных отношений влияет на состав производительных сил. Способы производства очень разнообразны — однако существует несколько типовых схем, хозяйственных укладов, один из которых, как правило, становится ведущим, выходит на вершину иерархии способа производства (отвечает за выпуск основной части продукции) — при сохранении многоукладности на нижних уровнях. Классовый способ производства сочетает в разных пропорциях родоплеменные связи, рабовладение, феодализм и капитализм. В первом случае — речь идет о взаимодействии сравнительно узких групп (семей и кланов), внутри каждой из которых возникает собственная экономическая иерархия; способом соединения таких (относительно независимых) единиц в общество становится община. Рабовладельческий уклад предполагает деление общества в целом на два противоположных класса: свободных и рабов; это деление не зависит от родоплеменных связей, стоит над ними, — так что прежняя общинность уступает место территориальным объединениям, государствам, представляющим господствующий класс в целом; рабы при этом оказываются вне правового поля. Феодальный уклад характеризуется универсальной системой "владения": все члены общества формально свободны — но каждый отождествляется с тем, чем он имеет право распоряжаться. Крупных феодалов именуют по их имениям; относительно бедные ищут "покровительства" более богатых, что предполагает и подчиненность, и определенные права. Крестьяне и мелкие ремесленники не могут иметь вассалов; но первоначально они лишь ищут защиты у феодала — оставаясь свободными. В своем полном развитии, феодализм предполагает строгую сословную иерархию, когда различия между сословиями, их права и обязанности (вплоть до бытовых мелочей, вроде устройства жилищ и разрешенной одежды) закреплены правом. Разорение крестьян ведет к переходу их земельных владений в собственность помещика, так что ничем не владеющий крестьянин оказывается вне феодального права — и фактически становится рабом. Капитализм восстанавливает формальное равенство членов общества, всех без исключения, — но при этом полностью снимает взаимную ответственность, и любые производственные отношения становятся отношениями купли-продажи. При этом право неизменно на стороне крупного собственника — и в итоге основная масса населения лишена собственности, а ее участие в движении рынка сводится к продаже рабочей силы. Фактически человек продает себя в рабство — но это его право, и никто не запрещает ему помереть с голоду на свободе.

Господствующий уклад накладывает отпечаток на подчиненные. Так, рабовладельческая община принимает форму территориального объединения, гражданства; феодальная община, независимо от родства, объединена подчиненностью помещику; при капитализме общинность связана с экономической целостностью отдельных территориальных единиц, "коммун". Сословная иерархия в рабовладельческую эпоху приводит к резким имущественным контрастам среди свободных — и различие их политического статуса; капиталистическая сословность разделяет рыночные ниши, закрепляя (неформальную) монополию отдельных слоев общества на ту или иную деятельность.

В классовом обществе развитие культуры связано прежде всего с ростом производительных сил. При сохранении ранее сложившихся производственных отношений, две стороны способа производства не соответствуют друг другу — что проявляется как экономический (и политический) кризис. При нарастании противоречий свыше какого-то предела, прежний способ производства уже не может обеспечить устойчивость экономики — и на вершину иерархии выходит другой уклад, созревший в недрах старого строя. Развитие капитализма ведет к разрушению системы хозяйствования как таковой — готовит скачок в бесклассовое будущее.

В обществе без классов материальное производство возможно характеризовать определенным способом производства как единством производительных сил и производственных отношений. Однако здесь даже различие материального и духовного производства становится чисто условным, допустимым лишь в узком контексте; взаимосвязь производительных сил и производственных отношений не приводит к возникновению твердых структур, укладов, — разумное отношение к общественному производству творчески меняет характер труда, для каждой конкретной деятельности изобретает подходящее именно ей. Разумеется, никакие кризисы в таких условиях невозможны: любые трудности лишь ставят перед обществом новые задачи, которые все его члены будут решать сообща.

Когда классовая экономика противопоставляет каждое хозяйство обществу в целом, материальное производство распадается на внешне различные формы: участие выделенного хозяйства во внешнем для него общественном производстве называют собственно производством — а экономические процессы внутри этого хозяйства воспринимаются как потребление. Даже признавая единство производства и потребления, буржуазные экономисты считают их противоположностями, разными экономическими процессами. Однако всякая деятельность приводит к превращению объекта в продукт — и потому любое производство есть непосредственно и потребление, и наоборот, потребление обязательно что-то производит. Объект снят в продукте; но объект не может просто исчезнуть без следа — его существование сохранится в другом. Частный характер производства в классовой экономике отделяет производство "для себя" (для внутреннего потребления) от производства "для других" (при капитализме — товарное производство). Но в разумном обществе каждый представляет общество в целом — и является общественным продуктом, так что общество представляет интересы каждой из его частей. Поэтому продукт любой деятельности — одновременно и для кого-то конкретно, и для общества в целом. Выпить стакан воды — это уже общественно полезный труд; изготовить сложный станок — это не для кого-то вообще, это мое личное дело! Соответственно, исчезает и традиционное деление: средства производства и предметы потребления. Потребление всегда производительно; все одновременно является и тем, и другим. Только внутри единичной деятельности (именно в силу ее единичности, условной обособленности) можно говорить об отношении объекта к субъекту как о потреблении, и о производстве продукта в узком смысле (как единичный акт, часть регулярно возобновляемого процесса).

Традиционные представления о потреблении связаны со столь же традиционным отождествлением человека как разумного существа с биологическим телом; в этом случае воспроизводство (обслуживание) организма характеризуется как личное потребление — и выводится за пределы экономики (поскольку речь о биологическом, а не социальном движении). Такая позиция внутренне противоречива, ибо субъектом деятельности признается то, что субъектом заведомо не является. Биологическое тело включено в производство в качестве рабочей силы, а значит, мере личное потребление, рассматриваемое как материальная основа физиологии, есть также воспроизводство этой неприродной определенности; отделить одно от другого невозможно (если, конечно, не разбирать человека на органы — утилизировать как органический материал). Но как только мы начинаем рассматривать человеческое тело как общественный продукт — производство тел становится частью материального производства в целом, его особой отраслью, которая экономически ничем не отличается от любых других производств. Однако в рамках данной культуры каждый продукт предназначен для чего-то и используется вполне определенным способом (на каком-то из уровней способа производства в целом). Вещи не сами по себе — между ними есть культурно опосредованные связи. Вещи производят так, чтобы они могли быть связаны. Но это означает, что формы вещей представляют соответствующие общественные отношения — прежде всего производственные. При некоторой общности культур, по форме вещи мы догадывается о ее употреблении — умение, совершенно недоступное животным. Физиология человеческого организма — вещь среди прочих, и она веками приспосабливалась к нуждам материального и духовного производства. Поскольку сам по себе организм не будет вести себя культурно — его вписывают в искусственную среду, окружают вещами, требующими определенного обращения; более того, включение организма в производственный процесс происходит не напрямую, а посредством вещей — которые превращаются таким образом в дополнительные органы, неорганическое тело человека. Только вместе с этими "расширениями" организм может представлять субъекта деятельности. Поначалу такие модификации минимально влияют на возможности организма; например, (спец)одежда позволяет ему работать в биологически некомфортных условиях, а продуманный рацион поддерживает здоровье и силы гораздо лучше случайного питания. По мере развития производства, удельный вес неорганической части неуклонно возрастает — а унификация управления орудиями труда сводит собственно органические движения к типовому набору (что позволяет на равных участвовать в производстве людям с физическими ограничениями). Но это означает что воспроизводство человеческих тел как отрасль материального производства предполагает и производство материальных условий для их функционирования — неорганических тел. Общественный характер такого производства совершенно очевиден, и человечество будущего сможет сознательно контролировать процесс, произвольно менять телесную оболочку, заменять одни части другими, не привязываясь к прежним биологическим технологиям. В частности, рождение и смерть станут обычными производственными операциями, планомерно связанными с развитием производства в целом. Переход к использованию искусственных тел вместо органических допускает фактическое бессмертие — но не обязывает никого жить вечно; более того, принципиально возможно разумно контролируемое возрождение там, где возможности конкретного субъекта востребованы в рамках новых производств.

Разумеется, материальное производство никому не нужно само по себе — оно призвано удовлетворять конкретные потребности людей, служить развитию духа. И обеспечивать возможность возобновления деятельности, целенаправленного преобразования мира. Поскольку классовая экономика сводит человека к чистому количеству, товарному эквиваленту (стоимости), — она остается неустранимо расточительной, растрачивая значительную часть природных и трудовых ресурсов на поддержание уродливой системы общественного неравенства, когда потребление верхов качественно отлично от массового потребления — что означает и сосуществование в рамках одного способа производства нескольких классово ориентированных производств. Устранение этого различия идет по двум направлениям: с одной стороны, ограничение всякой уникальности лишь тем, что доступно широчайшим массам, вне зависимости от уровня доходов и общественного положения; с другой стороны, отход от массового производства и переход к производству по требованию устраняет необходимость накопления и распределения, высвобождая ресурсы для более индивидуализированных производств. Оба течения возникают в недрах капиталистической экономики — но здесь они служат целям абстрактной экономии (повышению нормы прибыли), порабощая человека, устанавливая якобы экономические барьеры на пути всестороннего развития личности. При разумном отношении, бережное отношение к ресурсам требуется только для того, чтобы высвободить человека для творчества во всех сферах, включая материальное производство.

Оборотная сторона перехода к потребностно-ориентированному производству — децентрализация, устранение зависимости от логистики (как особой, весьма ресурсоемкой отрасли производства). При достаточном развитии технологий, уже не требуется перемещение исходных материалов, орудий труда и готового продукта — почти все возможно синтезировать на месте (хотя, возможно, в несколько иных формах, с учетом местных условий). Но это приводит к унификации производств: всюду возможны одни и те же продукты, всем доступны любые достижения культуры. Глобализация при капитализме — аналог и прототип этой тенденции: культуры разных народов неуклонно сближаются — но в классовом обществе для разных слоев действуют разные стандарты.

Децентрализованное производство выдвигает на первый план связь, технологии распространения идей. Может показаться, что связность обширных сообществ ограничена конечностью скорости света. Ничто, впрочем, не мешает допустить существование и других носителей сигнала, обнаружить которые человечеству пока только предстоит. Однако есть и альтернатива: единство мира предполагает одинаковость закономерностей развития природы и общества — при достаточном высоком уровне культурной синхронизации новые идеи будут возникать сразу во многих местах, и развиваться параллельно. Вероятно, так оно и было с возникновением жизни, а потом с первобытным сознанием. Этот принцип становится и принципом духовного производства: разные люди приходят к одному и тому же разными путями. Единство всех форм разума косвенно подтверждается и многочисленными параллелями в истории человечества, когда территориально разобщенные народы приходят к тем же экономическим укладам — и осваивают способы производства (как материального, так и духовного) в одну историческую эпоху.

Всякое производство согласуется с другими так, чтобы сохранить сложившийся способ производства. С другой стороны, человеческая деятельность как таковая предполагает универсальное переустройство мира — и это относится и строению самой деятельности. Таким образом, развитие производства на любом уровне представляется единством простого и расширенного воспроизводства: чтобы расширить — надо сохранить; чтобы сохранить — надо поставить перед собой такую задачу, а значит, запустить еще одну деятельность. В расширенном воспроизводстве переплетаются уровни материального и духовного производства: новые материальные возможности способствуют росту иерархии духа, и новые уровни духовности невозможны без подстройки материальных производств. Капиталистическое разделение труда затрудняет такое перетекание одного в другое — и тормозит развитие общества в целом. Остановить прогресс невозможно — и сдерживание возможно лишь до того момента, когда внутренние противоречия между искусственно разделенными сторонами способа производства сделают невозможной работу по-старому — вызовут экономический кризис. Тесная взаимосвязь материального и духовного производства означает в этих условиях и духовный кризис, не только выбрасывающий массы людей за грань нищеты, когда они перестают быть людьми, — но и уродующий личности удержавшихся на плаву, поскольку они косвенно виновны в тысячах и миллионах смертей; все это получает выражение в институированных формах рефлексии: искусство, наука, философия. Буржуазные экономисты представляют это либо как объективный процесс, не зависящий от воли людей — либо чисто субъективный произвол, чью-то прихоть или некомпетентность; тогда кризисы либо вообще неустранимы — либо их можно убрать просто подправив что-то в экономике, придумать лекарство из головы.

Но все в обществе делается людьми и для людей. Иногда, в каком-то отношении, это можно представить себе как природный процесс — но такие представления неполны и внутренне противоречивы, они упираются в границы неизменного способа производства. Упразднение классовой экономики призвано по-новому организовать расширенное производство, подчинить его потребностям общества в целом и каждого его члена. А это возможно лишь там, где частное не противопоставлено общему, где каждый чувствует себя в ответе за общее дело — а это дело предполагает учет индивидуальности каждого. Но тогда и расширенное воспроизводство становится расширением возможностей людей, новой жизнью, а не угрозой смерти. Как только снято различие потребления и производства, любые изменения способа производства включают и перераспределение общественных функций, когда каждому найдется занятие по душе. Разумеется, для этого потребуются технологические решения — но перестройку производства начинать следует именно с них, а не с формальной замены одних производственных структур другими. Не ужиматься под имеющиеся ресурсы, а искать возможности для снятия ограничений. Человек не должен ущемлять себя — это губит разум; в каждой конкретной деятельности разум следует строению этой деятельности; но это "виртуальная" реальность — а в итоге сами деятельности общественно приемлемы лишь поскольку они не ограничивают творчества и духовного роста. Для этого мы и заняты в материальном производстве — и если чего-то не хватает, люди могут это осознать, придумать и совершить. В этом и состоит их духовность.

Не бывает бездуховного производства: все делается не случайно, не по органической необходимости, — а творческим трудом, намеренным изменением предпосылок и условий деятельности. Даже в неразумных формах общественной организации сохраняется эта искра разума — только благодаря ей человечество все еще существует. В классовой экономике часто кажется, что человек стал придатком орудий труда, превратился в животное или вещь — которые легко заменить хитрой машинерией. Но это лишь означает, что его дух отчужден от него, присвоен кем-то другим, кто все равно не сможет этим воспользоваться и вынужден нанимать ограбленного для восстановления культурной целостности. Надо ликвидировать классовое расслоение и перейти к собственно человеческому обществу, когда всякие различия вводятся лишь на время — и снятие их поставлено под разумный контроль.

Бесклассовое общество исходит из единства различных производств и относительности из обособления. Нет жестких границ, одно незаметно перетекает в другое — и такой способ производства исключает личные проблемы при смене рода занятий: каждый может заниматься тем, чем считает нужным, — это не разделение, а лишь распределение труда, способ делать что-либо сообща. Но в классовом обществе разделение труда приводит к формальным запретам — и нет свободы перехода от одной деятельности к другой, предполагающей также переход от одного временного коллектива к другому. Рабовладельческое и феодальное общество устанавливает правовые запреты; капитализм сохраняет формальное право смены профессии — но это, как правило, сопряжено со значительными затратами и лишениями, так что на деле доступно далеко не всем; к тому же право собственности на средства производства ставит работника в полную зависимость от прихотей хозяина, независимо от образования и уровня квалификации. Если бездарь умеет понравиться — он получит работу, оттеснив талантливого, но чуждого рыночным манипуляциям конкурента.

Поскольку в классовом обществе распределение труда заменено разделением, специализацией, — невозможна непосредственная связь одной деятельности с другой, что на практике означает необходимость распределения продуктов деятельности как доминирующей формы опредмечивания. Тем самым в материальном производстве выделяется особый уровень — сфера обмена. Как и всякое другое производство, обмен связан с изменением вещей; однако на первый план выходят производственные отношения — идеальная сторона производства. Бесклассовое общества не нуждается в обмене, поскольку всякий продукт является непосредственно общественным и его доступность всем членам общества ничто не ограничивает (ибо производство быстро устраняет возникающие природные ограничения).

Тип производства и тип распределения (обмена), как правило, взаимосвязаны; в истории классовой экономики известны достаточно устойчивые образования, общественно-экономические формации. Во многом этот экономический базис определяет и духовное производство, и стиль жизни, внешний облик культуры. Тем не менее, движение духа не полностью подчинено материальному производству и оказывает на него значительное влияние. Эту сторону классовой культуры мы называем типом рефлексии — включая как духовное производство, так и строение субъекта, и механизмы его развития. Единство общественно-экономической формации и типа рефлексии определяет исторически конкретную культуру — и развитие человечества представляется как смена таких культурно-исторических формаций. Каждый народ проходит свою последовательность стадий — однако историческое развитие в целом направлено к снятию "экономического" принципа организации — устранению деления производства на качественно различные сферы и случайные отрасли. Смена формаций — выражение классового расслоения; уничтожение классов делает это понятие ненужным, неуместным, и потребуются иные понятия для описания материального производства и культуры в целом. Капитализм может долго удерживаться на плаву путем использования нерыночных методов (экономического, военного и духовного насилия). Но универсальность рынка при капитализме — предпосылка уничтожения классов, перехода к по-настоящему универсальной, человеческой деятельности — разумно организованной на всех уровнях, устраняющей все препятствия для удовлетворения любых потребностей — и прежде всего для творческого труда.