Стоит нам только признать, что существует хоть что-нибудь, — мы тут же попадаем в самые недра философии: у нас есть мир, и надо как-то выстраивать свои с ним отношения. Даже если все, что мы признаем, это наши безыдейные фантазии — это уже нечто отличное от нас, и возникает резонный вопрос: а в чем состоит отличие, нет ли еще чего-то? — оказывается, что есть: например, наше отношение к этим фантазиям (а иначе мы бы просто не могли бы философствовать по их поводу). Так понемногу набирается много всего, и можно исследовать наш фантастический мир во всех подробностях... И даже понемногу задумываться о мере его фантастичности.

Большинство людей, впрочем, до крайностей солипсизма не опускается. Где-то живем, с кем-то общаемся. Живем в обычном, вовсе не выдуманном мире, в котором приходится до чего-то дотягиваться, что-то к себе приспосабливать... Общаемся тоже не с призраками, а с такими же людьми, с которыми часто можно сообща добиваться общей цели, — а иногда мнения о "правильности" мироустройства сильно различаются. Похоже, мир есть не только для нас — но и для всех остальных, и поворачивается он к разным людям то одним боком, то другим. Даже если это нечто, общее для всех, не более чем иллюзия, вопрос о нашем месте в этом иллюзорном мире с повестки дня не снимается. Поскольку же такие "видения" люди в большинстве случаев вырабатывают совместно, трудом многих поколений, логичнее принять существование мира самого по себе за исходную точку рассуждения и не создавать искусственным проблем — не отрицая, впрочем, нужды в подобных играх где-то вне философии.

По поводу мира самого по себе можно задавать разные вопросы. Например, выяснять его общее строение, способы подразделения на всяческие единичности (вещи) и способы связывать одну вещь с другой. Внутри каждого такого развертывания много интереснейших тем; ими занимается, например, наука, и философам незачем делать за ученых их работу, а достаточно предложить направление, принципы, подходы. Другими словами, мы сначала ухватываем суть дела — а потом доводим дело до результата, и у каждого свои задачи. С давних пор философию мироустройства как учение о сутях принято называть онтологией.

С другой стороны, приходится определиться с собственным местом: то ли я в мире, как одна из его частей, — то ли, наоборот, он во мне, как часть меня; наконец, мы можем быть вообще посторонними друг для друга, созерцать друг друга со стороны.

Далее, если есть я, и есть мир, — нет ли чего-то третьего (назовем это "богом"), что было бы "вне" мира и "вне" меня? А если есть — какой оно природы? на что больше похоже: на меня или на мир? или вообще ни на что? — в последнем случае: как выходит, что я могу о нем судить?

Немаловажен и вопрос о происхождении и развитии мира (и всего остального, что мы к нему не решаемся отнести: например, теогония, история богов). Вопрос трудный — и проще всего уклониться от ответа (и ответственности), объявить все делом рук (или что там у нее имеется) мифической "высшей" сути (под именем абсолютной идеи, или бога). Тогда и о будущем заботиться не надо — кто-то за нас позаботится. Позиция очень удобная для власть предержащих.

Вплотную сюда прилегает тема иерархии мира: быть может, есть нечто главное, ради чего все и происходит? Все ли вещи равноправны, или без иных просто не обойтись? И надо стремиться к "правильной" философии, категории которой эту всемирную иерархию воспроизводят полнее всего? Положительный ответ на этот вопрос — философская позиция, которую называют метафизикой. Стоит признать незыблемость каких угодно основ — и философия неизбежно будет метафизической, независимо от ответов на прочие вопросы. Наоборот, провозглашение равенства всех перед всеми, необходимости всех путей развития и разных проявлений одного и того же, — это позиция диалектики в узком смысле (в отличие от другого — "гегелевского" — подхода, иногда именуемого диалектикой в философии марксизма). Крайности сходятся: метафизически понятая диалектика превращается в релятивизм — диалектическая форма метафизики превращает философию в софистику.

Но основной вопрос философии — это вопрос о единстве мира. Мудрость в том, чтобы соединить одно с другим, не забывая о различиях. Все, что мы можем спросить о мире самом по себе, — только часть этой проблемы, и надо все то же спросить и о человеке как носителе разума, и о мире, который не возникает сам по себе, а выстроен по разумному плану. Онтологическое единство — одно из выражений единства мира вообще, и построить целостное представление о мире самом по себе важно для всего последующего: это необходимая предпосылка всякого философствования (не обязательно выделенная в особую проблематику в каждой конкретной философии). Онтология говорит о единстве мира, взятом как единство всего сущего — или как существенное единство.

Естественные языки воспроизводят в своем строении важные для их носителей черты мироустройства. Поэтому игра слов может иметь глубокий смысл — или хотя бы побуждает собеседников заняться его поисками. Словосочетание "единство мира" в языке сочетает две различные коннотации: если на первый план выдвигается мир — мы трактуем единство как его фундаментальную черту; если сделать акцент на слове "единство" — мы говорим о мире как образце единства и его всеобщем прототипе. В первом случае единство есть нечто идеальное; во втором — нечто вполне материальное, подобное целостности всякой вещи. Формалистически принцип единства понимают как если бы мир и единство были двумя отдельными сущностями — и одно "накладывают" на другое. Последовательный материализм рассматривает категории "единство" и "мир" в единстве — как стороны одного и того же, лишь временно отделимые друг от друга, с упором на что-то одно. В частности, в пределах одной темы, когда мы сознательно выделяем нечто для нас главное в данных обстоятельствах, возможно представление о мире самом по себе как источнике и носителе единства.

Философствование берет мир сам по себе есть, прежде всего, как то, о чем идет речь. Даже если основная тема далека от онтологии, где-то в глубине мир предполагается как всеобщий предмет, как единый контекст всех разговоров. Частные темы развертывает тематическую иерархию разными способами — а в целом эта иерархия соответствует иерархии мира. Философствование как особая деятельность невозможна вне мира, хотя бы и узко рассматриваемого как мир автора. Даже если считать такой мир только призраком, фантазией — он все равно есть, как призрак или фантазия. С другой стороны, призрак чего? фантазия чья? Автор, философ берет на себя ответственность представлять мир. От страха некоторые могут бравировать фразами вроде "меня нет" — это ложь, попытка спрятаться, иллюзорное утешение. Отрицание мира вне меня — не отрицает меня.

Нельзя говорить о мире абстрактно, безотносительно к человеку, субъекту. Всякое философствование как раз и направлено на выяснение того, какое место мы занимаем в мире — чего нам от него ожидать, и как с ним поступить. Другая сторона того же — отношение к людям. Как философ относится к вещам — так же он относится и к другим. Включая себя как "свое другое". Подвергая сомнению существование мира самого по себе, философ на самом деле заявляет, что лично его (то есть, класс, идеи которого он представляет) интересует лишь малая часть возможных тем, а все остальное обсуждению не подлежит (поскольку такие темы неудобны для господ). Но тематическая "сегрегация" —частный случай выделения привилегированных структур; субъективный идеализм — всегда метафизика. С другой стороны, самоустранение от вопроса о сущности разума, преувеличенно объективное суждение о мире самом по себе, в отношении которого философ, якобы, не имеет никакого личного интереса, — точно так же огрубляет иерархию тем, хотя и другим способом. Идея мира без человека — это вульгарный, метафизический материализм.

Что в таком случае значит: мир сам по себе? Как о нем судить, если мы не можем отделить себя от мира и всегда видим его только со своей колокольни?

Когда попадаешь в незнакомый город, и удается сбежать от дел, и есть возможность неспешно побродить по улицам, — за каждым углом открывается что-то новое, неожиданное. По опыту других городов, мы можем предполагать, что там какие-то дома, площади, парки, фонтаны, памятники... Но какие именно? Карты дают общее представление — но на картах нет наших впечатлений, встреч, нашей памяти и предчувствий.

Точно так же, мы чего-то ожидаем от мира, и наши ожидания часто сбываются. Но как именно откроется нам мир, и как мы к этому отнесемся, — с полной определенностью предсказать нельзя. Опыт каждого человека, опыт классов, наций, человечества в целом — это развертывание иерархии мира вполне определенным, субъективным образом. Мир сам по себе — не в себе, он все равно для нас, и для кого-то еще. Но он еще не стал нашим миром — нам еще предстоит его обжить, осмыслить, заселить все "улицы" этого "города" продуктами нашей деятельности.

Идея мира самого по себе преодолевает нашу ограниченность: мы можем быть уверены, что уже накопленным опытом наша история не исчерпывается, нам всегда будет куда расти и что открывать. Это своего рода заглядывание за горизонт. Когда мы туда попадем — мы внесем поправки в наши представления и пойдем дальше, к новым горизонтам.

Но это еще не все. Осознание мира как сущего по себе позволяет нам заглянуть не только за горизонт, но и за собственную смерть — и тем самым расширить границы своего бытия до мира в целом, стать бессмертными. Я знаю: мое тело умрет — а то, к чему я прикасался, останется. Не исчезнет след моей жизни в душах тех, с кем я общался по-человечески. Все это лишь уйдет вглубь, станет материей чего-то другого — а значит, миром для этого другого.

У мира в целом нет прошлого, настоящего и будущего — все это принадлежит только единичности, оказавшейся на вершине иерархии мира в одном из ее обращений. Для каждой вещи мир в целом — это ее мир, он существует только ради нее. Разумная вещь способна осознать, что есть и другие единичности, ничем не хуже, и ни одной из них не исчерпывается связь времен. Жизнь отдельного человека не просто часть истории человечества — это особая линия развития мира в целом. Точно так же, время человечества — лишь одна из ниточек в ткани разума вообще.

У мира в целом не может быть внешних различий, все возможные различения — внутри него. Бессмысленно спрашивать о причинах и следствиях, о границах, о начале и конце. Любое "расщепление" мира на различные вещи, стороны, времена, — это воспроизведение того же самого в ином ракурсе. Но когда мы говорим о мире самом по себе, мы сопоставляем мир с собой — и возникают части и целое, сохранение и развитие, разделение и соединение. В следующий раз мы будем говорить о мире самом по себе иначе; после нас, после нашей Вселенной, найдут и другие повороты тех же универсальных тем. Все это — разные способы воспроизводства мира в целом.

Философия призвана идеально воспроизвести воспроизводство мира в форме категориального единства. Философские категории, категориальные схемы и парадигмы вырабатываются все вместе, вырастают из одного истока, а не объединяются внешним образом. Это не просто набор, структура, система. Это иерархия — подобие мира в целом. Со всеми возможными обращениями. В зависимости от того, что интересует философа в данный момент, возникают разные философии, различные обращения иерархии. Однако в любом из них так или иначе представлена идея мира самого по себе — а значит, в его отношении к исторически конкретной философии. Нет какой-то одной "онтологии" как особого раздела философии — а есть онтологическая проблематика в каждой философской проблеме. Субъективность раскрывается на фоне существенного — и вся онтология, по сути, говорит о сущности разума. Мы обязаны показать, как разум вообще, и наш разум, соотносится с воспроизводством мира в целом и отдельных вещей — и через это вернуться к себе, к своему единству с миром.