По старой литературной традиции многие авторы предпосылают основному тексту несколько вводных страниц, которые все равно никто не читает, и потому автор вправе использовать такое предисловие на свое усмотрение. Чаще всего сюда складывают исторические экскурсы, пояснения к форме, регламентированные благодарности. Иногда — фрагменты дискуссий, возражения и оправдания; иной раз такие предисловия чуть ли не перевешивают по объему содержательную часть. Но вдали от академических традиций и полемических страстей можно расслабиться и остаться наедине с собой. Читатель уже там, в первых главах — а здесь автор оглядывается на собственные труды, переживает заново прелесть находок и горечь поражений, обдумывает смысл происходящего, пытается разобраться со своими мотивами и еще раз оценить возможности. На уже сделанное это никак не влияет. А будущее, возможно, так и не придет. Суть бесполезных поступков в том, чтобы не раствориться в собственном творчестве, не стать его рабом. Отказаться от соблазна признанности и прилипчивости ярлыков. Не молиться, не медитировать, оборвать самовнушение. Есть будничное дело — и на каждом шагу все те же вопросы: что? как? зачем? Из этой обыденности и вырастает философия.

Индустриальное писательство начинает с конца, и результат ясен задолго до первых строк. На своем месте — это правильно и полезно. Противоположность — плыть по воле волн, лететь по воле ветра... И получить, что получится. Это модно и в цене. Но не для меня. Все, что у меня есть — сгусток убеждений, из которых неизвестно, что вытечет, но отнюдь не что попало. Я не знаю, что именно собираюсь сделать, — но знаю точно, чего не сделаю никогда.

Подступаясь таким образом к работе, я не могу быть уверен, что доведу ее до конца. Лично мне всегда хотелось увидеть книгу, в которой философия была бы представлена ясно и откровенно, последовательно и широко, убежденно и мудро. Мне равно претит и напыщенно-туманное наукообразие, и салонная игра расплывчатыми словами... Хочется чтобы философия была на самом деле, существовала как любая другая вещь, которую можно по-разному использовать и к которой можно по-разному относиться. Хорошая книга должна показать, чем философия отличается от любой другой человеческой деятельности, или какой-то из ее сторон, — обосновать необходимость философии. Достаточно ли я мудр, чтобы сотворить такую книгу? Не мне решать. Но, как и любой другой, я вправе собрать на этих страницах то, что нравится мне в философствовании и деятельности других, — и осознать, почему оно мне нравится.

Тем самым определяется жанр книги — размышление. Я говорю от своего лица, и не нуждаюсь в компании единомышленников; нет нужды с кем-либо себя сравнивать, спорить, ссылаться и цитировать. Но я не обязан строить философию с нуля — и могу почти буквально повторить чье-либо рассуждение, если оно вписывается в течение моей мысли; было бы нелепо скрупулезно отмечать подобные заимствования, поскольку речь идет не о формальном переписывании из одного места в другое, а лишь о совпадении взглядов. Желающим не возбраняется разыскивать оригиналы и ловить меня на плагиате; источниковедческие изыскания — вполне законная деятельность, но я все же предпочитаю заниматься философией.

Не собираюсь никого излагать или цитировать — и не обязан заботиться о точности оценок, ссылок и цитат. Меня интересуют не авторы, а идеи — когда каждый коллега по перу превращается в явление, тенденцию, принцип, в характер деятельности многих и многих людей. Разумеется, живые люди интереснее абстрактных идей — но, ведь, и пищу мы сначала должны переварить, расщепить на молекулы, прежде чем строить из нее свое органическое тело.

Поскольку я представляю лишь себя самого, мне не требуется ничего доказывать и никого убеждать. Я не обязан объяснять, как и почему я пришел к тому или иному убеждению, — достаточно факта: убеждение есть. Не лучше, но и не хуже других. Вопрос о правильности или неправильности в этом контексте вообще не ставится. Если кто-то убежден в чем-то другом — это его право; но и я вправе выбирать себе друзей.

Пока в мире нет философского совершенства, будем обходиться философской самодеятельностью. Давайте мыслить, чувствовать, мечтать. И разговаривать об этом. Каждый разглядит свой краешек целого, чтобы из однобоких творений будущий гений вылепил чудо истинной красоты. Не претендую на гениальность. Но любая попытка приблизиться к совершенству — делает человека выше и свободнее. Это не подведение итогов, это распахивание окон в новый мир, который обязательно придет, и будет прекраснее, чем полуживотное сейчас. И от маленького камешка волны бегут далеко. Сделанное мной, возможно, ляжет в основание по-настоящему человеческого мироустройства — а более возвышенной цели не было и нет.

Внешне — это просто книга. Такая же, как все. Одна из многих. В идеале — нечто единое, однако ее целостность должна сложиться из трех качественно разных частей. По своему содержанию они одинаковы, и темы каждой части должны так или иначе затрагиваться и в остальных. Три разных взгляда на одно и то же.

Первая часть неформальна, она не предполагает определенного порядка, переходит от одного к другому почти случайно; здесь я лишь предваряю развитие последующих частей, даю общее представление, атмосферу, настроение. Кому-то это ближе, и не надо больше ничего. Для настроенных на аналитический лад — вроде разминки, постановки идеологического тонуса, предварительного интуитивного ощущения основных философских идей, без которого нет смысла обсуждать формы их бытования в философии — категории и категориальные схемы; тем более необходимо философское чутье при конкретизации схем, на этапе их воплощения в способы деятельности.

Вторая часть книги, по замыслу, должна представить основные принципы построения иерархии философских категорий и заняться более или менее детальным развертыванием этой иерархии в нескольких традиционных направлениях. Поскольку речь преимущественно идет о формальной правильности, важно иметь в поле зрения неформальные представления первой части — иначе схемы станут пустыми, ни на чем не основанными, и либо закостенеют в одной из возможных форм, либо, наоборот, сложится впечатление, что способ соединения категорий в схемы совершенно произволен, что любые другие — тоже подойдут. Это не так. Возможны самые различные способы развертывания иерархии, но все они — грани одно целого, подчинены определенным принципам и отнюдь не произвольны.

В третьей части, обладая достаточным запасом категориальных схем, я могу показать, как эта схематика проявляется в конкретных ситуациях. Философия здесь раскрывает себя с практической стороны, как идейная позиция и методология, орудие принятия принципиальных решений. Поскольку практика человека бесконечна, я не собираюсь говорить обо всем. Достаточно нескольких, издавна известных проблем, которые, с одной стороны, послужили бы примером конкретизации формальных построений — а с другой, были бы все еще достаточно общими, чтобы стать основой для более прикладных работ.

Но никакая форма изложения идей не связывает читательского творчества, и любой вправе по-своему расположить слова, которые у автора выстроились именно так. Возможно, кому-то захочется сначала поупражняться в формальном конструировании — и лишь после этого попытаться его осмыслить. Некоторые, по-видимому, захотят сразу обратиться к прикладным вопросам, лишь по мере необходимости прибегая к универсальным обоснованиям. У каждого свой путь — и я выбираю свой.

В книге философия представлена лишь одной из возможных форм, философскими текстами. Разумеется, это не единственное средство продуктивного общения, и не единственная форма деятельности. Однако если уж взялся — надо учиться писать, вырабатывать разумный стиль. Но главное — не придавать стилистическим вопросами слишком большого значения. Никакой стиль не может полностью соответствовать всеобщему содержанию, и потому не следует расстраиваться по поводу неудачных фраз, корявой неудобочитаемости или, наоборот, излишней литературности. Кто хочет общения — будет общаться. Критики — получат лишнее удовольствие от замеченных несуразностей. Пусть слово будет свободным, по стечению судеб превращаясь то в расхожую беллетристику, то в формалистическую заумь, то в лубочный плакат. Полновесная философия требует всех возможных форм для каждой содержательности — задача почти невыполнимая; но даже это не исчерпывает ни одной идеи, поскольку оживают идеи только в наших делах.

Умение осознать целостность мира, и поведать о ней другим, невозможно там, где нет цельной личности — но и целостная личность складывается во многом благодаря умению представлять мир целиком, в его единственности и всеобщности. Здесь как нигде важна последовательность и определенность в наших взаимоотношениях с природой и обществом, а значит, и осмысленная требовательность к себе. Настоящая мудрость вряд ли приживется там, где мысли и слова человека расходятся с его делами. Поэтому так трудно приобщиться к мудрости в моем мире, исчерканном сотнями видимых и невидимых границ, расколотом, раздробленном в хаос мелких и крупных ячеек, каждая их которых навязывает человеку свой частичный мирок, как будто бы это и есть весь большой мир. Никто не может быть "выше" своего времени — каждый из людей вынужден уподобляться ему и становиться столь же неполноценным, неразумным, случайным и ограниченным. Мудрость моя неполна, частична — поскольку неполон и частичен я сам.

Значит ли это, что надо покориться судьбе и напрочь отказаться от разума? Никоим образом. Пусть я обречен на несовершенство, но там, где хоть раз прикоснулся к мудрости — я стал равен Вселенной. Потому что и в малой частице ее — она целиком, и будет открывать все новые грани — знаки духовной зрелости. Если, конечно, я не собьюсь с пути, не уступлю мещанским соблазнам, не поддамся пошлым влияниям и классовому давлению.

Но как смогу я распознать чуждые моим идеалам начала и сохранить верность себе? Средство одно: честность, правдивость с другими и наедине с собой, убежденность, твердая мировоззренческая позиция. Я не имею права пренебрегать малейшей возможностью обозначить для себя линию моего духовного развития — даже если не получится дел, и не останется даже слов.

Будет ли мудрым тот, кто приноравливает идеалы и убеждения к обстоятельствам, может позволить себе что угодно, лишь бы произвести должное впечатление? Хитрым — возможно. Умным — может быть. Но мудрым — никогда. Человек бывает разным с разными людьми, в разной жизни. Однако за всеми его личинами, за переменчивостью поступков и мыслей, должно оставаться общее ядро, прочное и устойчивое. Именно это проступает в общении человека с самим собой, когда ему незачем нащупывать безопасные темы и заботиться о формальной тактичности. Это придает характерный оттенок каждому поступку, направленность жизненному пути, делает человека по-человечески индивидуальным и оставляет вечный след на мимолетности поколений. Пусть даже никогда не проявится вовне внутренняя определенность, пусть прячется в тени, в глубине, "за кадром". Главное — это есть, и значит, есть разум, есть человек, создатель нового мира.

Важно не терять себя в повседневных заботах, в обыденных делах, в игре образов и строгости понятий — но еще важнее не потеряться в философии, с ее кажущейся отдаленностью от "здравого смысла", с ее способностью влиять на выбор жизненного пути. Пытаясь собрать здесь крупицы мудрости, найденные на жизненном пути, я должен говорить лишь то, в чем действительно убежден, — и не выдавать предположения и догадки за истину в последней инстанции. Пусть даже сами убеждения не сложились пока в что-либо определенное, и рассказ о них выглядит не слишком убедительно, — но убежденность не только окрашивает, оживляет поступки и слова, она еще и становится предпосылкой новых убеждений, и стимулом духовного роста. Разговаривая с другими, я учусь жить вместе с ними в одном на всех мире; показывая себя себе на этих страницах, я пытаюсь как-то поладить с собой, — в сущности, так и рождается на свет мое разумное "я".