Каждый из универсальных уровней рефлексии — существование, жизнь, деятельность — характеризует особый способ воспроизводства мира, и эту особенность можно выразить, помимо всего прочего, в терминах времени. Наряду с пространством, время оказывается мерой движения — но если пространство соотносит движение с уровнем бытия, то время всегда предполагает развитие. В отношении каждой единичной вещи можно связывать время с циклом ее воспроизводства; отсюда представления о длительности и временных интервалах, которые естественно измерять количеством циклов рефлексии. Обратная сторона того же самого — время рефлексии, "размер" (или "охват") одного цикла воспроизводства.

На разных уровнях иерархии мира (как универсума, совокупности всех вещей) возникают свои временные и пространственные шкалы. Соответственно, и зарождение жизни, и формирование разума требуют вполне определенных времен рефлексии. Разумеется, каждое мгновение можно развернуть в сложную иерархическую структуру — но для уровней уже сложившейся структуры их временные рамки подчинены строгому порядку. Так, для существования (синкретического уровня), рефлексия — точка, у которой нет ни "внутри", ни "снаружи", — и нет границы. В этом отношении любое бытие движение или развитие — единомоментны, лишены иной меры, кроме той, которой являются они сами. Иерархия существования развертывается внешним образом, и внутреннее строение каждой вещи оказывается всего лишь набором других вещей, столь же самостоятельных, как и то, что они все вместе составляют. Рост этой иерархии также связан с различием характерных времен — однако на этом уровне время лишь "течет"; само оно еще никак не отражено в существовании вещей, не влияет на него, и значит, по сути дела, не существует.

На уровне жизни — время уже представлено в самом живом существе, поскольку живое уже способно отражать свои собственные действия, воспринимая органические изменения или изменение внешней среды. Однако такое восприятие времени весьма ограниченно: живое знает только "сейчас" (в пределах цикла метаболизма), для него нет ни прошлого, ни будущего. Какой бы памятью ни обладало живое существо, оно само этого не замечает, и проявляется память лишь косвенным образом, как способность предугадывать (предчувствовать) следующее (столь же синкретичное) мгновение, как сложный рефлекс.

Иначе в деятельности. Универсальность субъектного отражения проявляется, в частности, и в том, что субъект воспринимает время во всей его полноте, осознавая как прошлое (выраженное в строении иерархий), так и будущее (незавершенное действие, интеграцию иерархий, их взаимодействие). Животное чувствует незавершенность действия, его процессуальность, — но лишь как текущее состояние, одно большое "сейчас": прошлое и будущее поглощены этим растянутым мгновением и для животного не важны. У человека же появляется чувство неспонтанности и незавершенности любого действия — так человек воспринимает всеобщность деятельности, ее бесконечность (прошлое) и неисчерпаемость (будущее). В человеческом сознании "сейчас" — это "пока длится данная деятельность"; но поскольку есть и другие уровни, за пределами данной единичной деятельности есть действительно прошлое (внутренние уровни) и действительно будущее (то, во что эта деятельность перейдет, для чего она нужна). Предвидение у человека не пассивно, это не только предчувствие и стремление — но и замысел, план, идея, — такое стечение обстоятельств, которое человек делает сам, а не просто ожидает его появления. Иначе говоря, время у человека становится продуктом особой деятельности.

Другая сторона этого различия — соотношение внутренней и внешней рефлексии. Животное воспринимает себя внешним образом, как часть окружающей среды; тело животного, со всеми его состояниями и процессами, для животного неотделимо от всего остального. Жизнь, по сути дела, и есть сплошная внешняя рефлексия. Однако, по мере усложнения организма процессы внутри него (оставаясь внешними по отношению к отдельным органам) все больше уподобляются внешней активности, так что часть ее постепенно начинает принадлежать самому организму, а не его поведению. Так внешняя рефлексия переходит во внутреннюю, что выражается, с одной стороны, в бóльшей подвижности организма в целом, а с другой — в специализации органов, жестком закреплении за ними определенных функций за счет ограничения вариаций из органической среды: это и интеграция нескольких организмов в один (скажем, колония клеток становится многоклеточным организмом) — и дифференциация внутри организма. Развитие жизни ("ствол" эволюционного древа) идет в направлении создания все более универсальных организмов, способных выживать в самых различных условиях. В частности, тело "организма" должно достаточно быстро откликаться на неблагоприятные изменения окружающей среды, чтобы успеть к ним приспособиться, пока органы не начали отмирать. Это возможно если время внутренней рефлексии (восстановления состояний тела) значительно меньше времени внешней рефлексии, жизни. Может оказаться, что внешней реакции и не потребуется, поскольку вместо одного "органа" отреагирует совсем другой.

В сообществе достаточно универсальных организмов изменения внешних условий приводят к примерно одинаковой реакции всех его членов — но не все они принимают участие во внешней активности. Внутренняя деятельность отделяется от внешней, приобретая знаковый характер: прежде чем проявиться вовне, коллективная реакция может многократно трансформироваться, пока кто-либо из членов сообщества не окажется готов к действию — окажется на гребне волны. Из таких "отложенных" реакций, опосредованных общением, у предков человека возникло собственно человеческая, внутренняя рефлексия (и в частности мышление).

Сами понятия "внутреннего" и "внешнего" расходятся у человека с животными. Для организма — внутреннее определено наличием, расположением и функциями его органов. Организм имеет границу, которая обычно есть особый его орган, — и все, что не относится к взаимодействию органов, называется внешним, будь то стоящее рядом дерево — или, скажем, виртуальное испускание и поглощение мезона в одном из принадлежащих организму атомных ядер (поскольку оно метаболически нейтрально). Граница живого существа статична — и благодаря этому его взаимодействие с внешней средой превращается, главным образом, в обмен веществ, переход внешнего во внутреннее и наоборот. В этом смысле жизнь — системна, и отличается от простой структурности неорганического мира, в котором внутреннее и внешнее не переходят друг в друга — они просто соотнесены, представляя собой одно и то же.

На уровне деятельности, наряду со структурным и системным аспектами, появляется иерархичность — взаимное становление внутреннего внешним и внешнего внутренним. Человек пользуется в своей деятельности не только органами живого тела — он регулярно привлекает к делу многочисленные орудия, продукты деятельности, специально предназначенные для косвенного воздействия на мир (и на себя самого, включая собственную физиологию). Постепенно случайные орудия становятся необходимыми — их использование предписано строением культуры, и они уже неотделимы от человека, оказываются его неотъемлемой частью. Иерархия таких "внешних" органов, все время пополняющаяся в процессе развития человека и человечества, образует "неорганическое тело" человека, в которое могут включаться очень разные вещи: от вставного зуба или искусственного сердца — до шикарного автомобиля или персонального компьютера. Все это, наряду с биологическим телом, для человека находится внутри, составляет единое тело человека, ту плоть, из которой он состоит. Таким образом, для человека-субъекта переход внешнего во внутреннее, приводящий к постоянному росту неорганического тела, не ограниченному ничем, — это освоение мира. Если на каком-то этапе человек вдруг перестает расти, осваивать все новые стороны действительности, — его плоть обретает статичную ограниченность обычного живого тела, а человек превращается в обыкновенный организм, хотя бы и с неорганическими вкраплениями (что не редкость в мире живого: например, раковина-жемчужница). Такой человек перестает быть субъектом — то есть, собственно человеком.

Обратный процесс, превращение внутреннего во внешнее, делает процессы и состояния человеческой плоти состояниями и процессами чего-то еще, включая других людей. Человек преобразует мир; в отличие от физиологически определенного влияния каждого организма на его среду, в деятельности такие внешние изменения (продукты) обладают всеобщностью, универсальностью. Иными словами, человек делает что-либо по-человечески только тогда, когда в продукте его деятельности есть нечто, принадлежащее всем людям сразу, составляющее элемент всеобщей культуры, выходящее за рамки единичных потребностей человека — и потому представляющее не только его настоящее, но также и его будущее. Человеческое преобразование мира не сводится к присущей многим животным "целенаправленности": так, белка прячет орех, чтобы потом было что съесть, — козел мочится на свою шкуру, чтобы вызвать у самок определенные реакции, — бобры строят хатки, птицы вьют гнезда... При этом животные могут даже использовать какие-то предметы как "орудия". Но каждое такое действия — всегда ради другого единичного действия, для некоторой единичной "цели". Человеческая же активность принципиально не адаптивна, не сводима к улучшению условий жизни, обеспечению своего существования и продолжения рода. Как раз наоборот: человек проявляет себя по-человечески там, где он, казалось бы, вредит сам себе как живому существу, отказывается от адаптации, от борьбы за существование. Изобретение презерватива явно идет в разрез с интересами продолжения рода — однако это гораздо более человеческое деяние, нежели сколь угодно изощренные ритуалы делания детей. Человек меняет среду обитания, уходит в пустыни, в море, в космос... И все это вместо того, чтобы спокойно заниматься благоустройством своего дома — тут ведь уйма забот! Но такова природа человека: уходить от постоянной определенности, раздвигать границы, освобождаться от самого себя.

Следовательно, человек обязан овладеть не только культурным пространством, но и человеческим временем. Вывод, который кажется обычному сознанию парадоксальными: чтобы жить по-человечески, человек должен подчинить себе свое рождение, свою физиологию и свою смерть. Насчет возможности и необходимости влияния на собственный организм в наши дни двух мнений не бывает; расхождения во взглядах возникают лишь в отношении способов воздействия: от аутотренинга и медитации — до изощренной физиотерапии, медикаментозных методик или искусственных органов. Что же касается рождения и смерти — здесь мысль о подчинении их разумному контролю лишь начинает прорастать в умах. Человечество постепенно подходит к собственно человеческому уровню развития, когда не биология определяет поведение — а разум направляет и биологические процессы, и действия.

Как может человек воздействовать на свое рождение? Прежде всего, в форме эффективного контроля над рождаемостью: телесное воспроизводство должно превратиться из физиологического акта и биологической случайности — в чисто социальное явление, диктуемое интересами человечества как всеобщего субъекта. Кому и сколько рожать — это не личное дело каждого, а своего рода социальный заказ и норма. Половые отношения (поскольку они сохранятся) окончательно отделяются от деторождения и уже не принадлежат производственной сфере, оставаясь традиционной деятельностью, вроде игры в шахматы.

Однако это лишь первый этап. В развитом варианте, контроль над рождаемостью предполагает освобождение женщины от необходимости вынашивать и с муками (а часто и с риском для жизни) производить на свет живые тела. Вынесение процесса формирования нового организма вовне началось еще с тех пор, как прямохождение заставило женщин рожать детей недоношенными: на место "нормального", биологического развития плода в течение двух-трех последних месяцев (что закладывает в его нервную систему полный набор врожденных рефлексов), у человека встает первичное воспитание, дающее вместо рефлексов нечто более обобщенное — схемы деятельности. Дальнейшее сокращение сроков беременности возможно лишь по мере разработки специальных приспособлений и методик, позволяющих формировать не только нервную систему — но и отдельные функциональные системы более низкого уровня, вплоть до тканей и органов. В идеале, человеческий организм должен полностью производен вне тела матери. Биология и медицина постепенно продвигаются в этом направлении, несмотря на политическое давление и моральный отбор: ученые, как и все люди, ограничены ходячими предрассудками и работают на классовый заказ. Тем не менее, даже запрет клонирования человека в большинстве высокоразвитых стран не помешал рождению первых человеческих клонов; точно так же, всеобщее негодование по поводу детей "из инкубатора" не помешает развитию практических методик.

Свободное от привязки к материнскому организму развитие от яйцеклетки до "готового" индивида сделает человеческую физиологию разнообразнее и позволит сознательно ее менять. В конечном итоге человек научится сознательно перестраивать свою физиологию при необходимости; примитивные формы такой перестройки, управление нервными механизмами физиологических отправлений — результат внеутробного формирования высших нейронных систем.

Следующий уровень контроля над рождаемостью — влияние на генетику человека. Идея стара (вспомним про государство Платона, или коммуну Кампанеллы) — но работам в этом направлении всегда противились правящие классы, и развитие науки и практики отстает от реальных возможностей человечества. Полноценное решение возможно лишь в сочетании с двумя предыдущими уровнями, на их основе. Нужно формировать будущего члена общества активно в течение всего срока его органического развития — не приноравливаясь к наличному биологическому материалу, а наоборот, выбирая этот материал сознательно, в соответствии с уже сформированным духом.

Здесь мы подходим к принципиальному отличию субъекта от обычного живого существа — у его одухотворенности. В отличие от души, дух человека формируется гораздо раньше, чем оплодотворяется яйцеклетка; это духовное зарождение связано с отношениями тех, кто будет ближайшим образом связан с будущим ребенком в течении первых лет — а иногда и всей его жизни. Когда в этих отношениях есть относительно устойчивое, целостное, самостоятельное — это "нечто" начинает влиять на всех членов мини-общества, как будто они имеют дело с отдельным человеком. Это синкретическая стадия формирования духа — и она может перерасти в аналитическую, в "проекцию" новообразованного индивидуального духа на какой-либо предмет; в частности, таким предметом становится растущий человеческий организм. В человеческом способе воспроизводства дух предшествует своей плоти; при обычном случайно-биологическом размножении все наоборот, и духовная близость родителей либо образуется лишь после появления ребенка, либо вообще не возникает — и тогда развитие духа страдает "врожденной" неполноценностью. Однако "воплощением" духа вполне может быть и что-то другое, отличное от зачатого и выращенного ребенка. Например, это может оказаться чужой ребенок, или котенок, или просто тряпичная кукла. Разумеется, способ дальнейшего развития этого воплотившегося духа значительно зависит от того, какую плоть ему дала судьба. Духовность неживого остается накрепко связанной с теми, кто его породил, и не существует сама по себе, как индивидуальность. Живое тело более самостоятельно: оно обладает индивидуальностью, душой, развитие которой определяется "накладываемым" на нее духом. Например, котенок, воспитанный в атмосфере высокой духовности, приобретает много человеческих черт, становясь "почти человеком", — ограничения тут, в основном, связаны с отсутствием рук и речевого аппарата (впрочем, последний во многом моделируется развитыми интонациями). Однако собственно духовное развитие здесь полностью определено внешними условиями — и животное быстро дичает, если оно лишено духовной "подпитки". Другое дело с человеческим организмом, умеющим активно влиять на собственное развитие, обладающим специальными (культурными) приспособлениями для "внутреннего" развития. Конечно, и здесь есть физиологические ограничения: современный человек не может стать подлинной личностью, поскольку он внешним образом зависим от других. Но и в наше время хорошо воспитанный человек способен самостоятельно развивать свою духовность — безотносительно к продолжению прямых контактов с теми, кто "вложил" в него дух. Такая возможность связана с наличием более высоких уровней субъекта, с общественностью. Исключение человека из общества на той стадии, когда у него еще не "включилась" внутренняя рефлективность, приведет к утрате субъективности, превратит в животное. Но и взрослый, "сформировавшийся" человек, оказавшийся в одиночестве, отрезанный от человеческой культуры, дичает и опускается — и его бывает трудно вернуть к полноценной деятельности. Всякого рода "робинзонады" —литературная абстракция, художественное выражение того факта, что человек способен остаться человеком лишь пока он ощущает связь с человечеством, является его представителем. Человечество напоминает ему о себе предметами материальной культуры, которые он сохраняет, которые может так или иначе возобновлять, воспроизводить в своей деятельности. Сломанные часы, пустая зажигалка, дырявое ведро — неспособны стать опорой духовности, если только их не использовать в деятельности как-то иначе.

Следуя общей логике, можно предвидеть, что на следующем, синтетическом уровне воплотившийся дух становится таким же, как и его "родители", полноправным членом общества. Такая духовность предполагает равенство людей как личностей, что, конечно, невозможно без их материального и социального равенства. Так ребенок, уходя из-под опеки своих наставников и говоря: "Я буду решать сам", — становится взрослым, то есть носителем синтетической (социальной) духовности. В неразвитом, классовом обществе взросление человека сопровождается болезненными "семейными" потрясениями, вплоть до полного разрыва отношений. В подлинно человеческой культуре, где новый дух связан не с изолированной группой, а с обществом в целом, такого рода коллизии просто исключены, поскольку новая личность сразу воспринимается как таковая, и признание это только расширяется вместе с ее духовным ростом.

В этом контексте логичен следующий шаг: человек не просто подчинит общественному контролю формирование новых людей — но будет влиять и на свое собственное рождение! Какой бы дикой ни казалась эта идея вульгарному материалисту, это неизбежное следствие принципа материального единства мира, результат роста синтетичности субъектной рефлексии. Действительно, если дух образуется раньше своих воплощений, — он способен выбирать время, место и способ рождения, управляя деятельностью других людей, осуществляющих такое воплощение. Более того, дух может воплотиться несколько раз, обретая разные материальные формы, которые могут существовать одновременно. Во многом этим объясняется сходство жизненного пути близнецов; есть и другие разительные примеры "родственных душ". Наконец, дух может воплощаться в разные организмы последовательно, на протяжении многих поколений — и становится практически бессмертным; мысль о сознательном самовоплощении тогда совершенно естественна. Человек обретает власть не только над своей физиологией, но и над своим происхождением, и над своей судьбой.

Другая сторона бессмертия, без которой было бы невозможно никакое "перевоплощение" — сознательная смерть. Пока человек не властен над смертью, пока она для него — лишь неизбежная и трагическая случайность, пока смерть полна боли, — человек не может стать по-настоящему свободным, он подвержен страху, на котором играют (сознательно или нет) другие люди. Умение самому выбирать момент биологической смерти, проходить через нее легко и без боли — это основа подлинно человеческой свободы. Даже тех, кто властен над собственной жизнью, можно подчинить и унизить; владеющие же своей смертью — недоступны для любых посягательств на их свободу и человеческое достоинство. У них всегда есть выход — и потому не бывает безвыходных положений, и складывается состояние глубокой внутренней уверенности, которое способствует ломке любых догм и выработке собственных убеждений.

При капитализме господа вовсе не жаждут наделить человечество возможностью легкой смерти, разрешить эвтаназию. В оправдание воздвигаются горы моральных доводов, маскирующих правду: смерть принадлежит власть имущим, с ее помощью они добиваются полного подчинения, безропотности рабов. Время от времени им необходимо продемонстрировать эту свою власть — показательная казнь, теракт, катастрофа, война. Темная сторона этого мрака, тень темноты — уголовная преступность, попытка общественных "низов" уподобиться "верхам", присвоить себе право распоряжаться жизнью и смертью других людей. Поскольку такое присвоение не поддерживается экономически и социально — оно объявляется преступным; однако стоит убийце разбогатеть — и он уже не преступник, а почтенный представитель правящего класса. "Верхи" не могут без преступности, они нуждаются в ней и поддерживают ее; их закон — всего лишь прейскурант допустимых преступлений, в котором мера наказания соответствует цене деяния: чем больше буржуа осуждает что-либо, тем больше он за это платит. И будет платить — чтобы, не дай бог, не пропали желающие выслужиться, нажиться на чужих страданиях.

Для чего сознательная смерть? Прежде всего, для укрепления жизни. Без овладения тончайшими механизмами смерти невозможно поддержание общественного здоровья, биологического тонуса человека. Физиологические и любые другие механизмы старения тесно увязаны со всеми системами жизнеобеспечения — как внутренним образом, для биологии человека, так и внешне, в плане социальной организации умирания, превращения его в общественно значимый поступок.

Важнейшая функция смерти — разрешение накапливающихся противоречий между духовным и биологическим, освобождение человеческого духа от такой плоти, которая больше не способствует его развитию. Человек не умирает духовно — дух бессмертен. А значит, он может воплотиться в иной организм; в примитивном варианте — это еще одно рождение, и начало с нуля, воспитание того же духа, но с чистой памятью. В более развитых культурах возможно частичное сохранение индивидуальности духа, преемственность в его развитии. Нет смысла сохранять вообще все, создавать "духовные клоны". Остается лишь то, что нужно в новых исторических условиях, что позволяет прожить еще одну жизнь, а не повторять старую.

Наконец, всеобщая основа, объективная необходимость смерти. Человек в качестве духа — может сосуществовать с любым количеством других людей, в любые времена. В качестве же биологического существа, организма, он занимает довольно много места (тем более, с учетом неорганического тела) — и в конце концов оказывается препятствием на пути воплощения других индивидуальностей, других способов всеобщей рефлексии, деятельности. Разумный человек должен рано или поздно уйти с вершины иерархии — чтобы стать ее основанием. Только так он может осуществить свое субъектное предназначение — универсальным образом воспроизвести мир в его единстве.

Разумная власть над рождением, жизнью и смертью необходима для становления человека как субъекта. Конечно, для обретения такой власти над временем придется еще много работать, но каждый шаг сейчас — это кусочек освоенного будущего. Чтобы приблизить цель, надо идти к ней. Философия уровней времени важна как этап внутренней подготовки, как воспитание мировоззренческой, субъективной или психологической готовности. Это и способ подвигнуть себя на создание внешних условий перерастания классового общества в подлинно человеческую культуру, способную сознательно воспроизводить себя не только в вещной форме, но и духовно, как сотрудничество и единство действительно разумных людей.