Чем бы ни занимался человек, что бы он ни думал, — в центре его интересов стоит вопрос об отношении к миру. Более частным образом, этот вопрос касается взаимоотношений человека и общества. Как бы ни стремились иные представители искусства, науки или философии к полной обезличенности, показной "объективности", — в каждом образе, в каждом слове, в любой мысли присутствует человек. Вульгарный материализм допускает возможность "абсолютного" знания, которое не требует уже никаких действий познавательного характера. К тому же решению приходят и многие разновидности идеализма.

Однако знание не может быть бесформенным — а формы, которые оно приобретает, зависят от исторических условий и неизбежно носят печать субъективности. Поскольку же форма в состоянии активно влиять на содержание (ибо она есть просто одна из его сторон), то и знание не может не быть относительным, субъективным. Разумеется, несмотря на изменчивость форм, уже добытое знание не теряет своей важности, и что-то в нем сохраняется навсегда — это одно из проявлений необратимости развития, наращивания новых уровней иерархии. Но сохраняется знание не в том виде, в котором оно возникает, — любая иерархия представима различными способами, по-разному выглядит в разных обстоятельствах, — это универсальное явление называется обращением иерархий. Попытка зафиксировать форму знания приводит, в конечном итоге, к утрате знания как такового, превращению его в суеверие, предрассудок.

С другой стороны, человеку "совершенное", "абсолютное" или "чистое" знание просто ни к чему. Человек познает чтобы изменить, чтобы созидать и творить, — и каждый акт познания преследует вполне утилитарную цель. Любопытство, игра ума лишь по видимости не связаны с практикой. Поскольку человек — необходимое звено в цепи превращений материи, любое явление в человеке становится всеобщим, необходимым. А значит, и праздное любопытство не просто придаток к "деловым" качествам — но нечто столь же для человека обязательное и целесообразное; в конечном итоге оно воплощается в организацию деятельности.

В философии человек в его взаимосвязи с миром — это особая категория, которая в разных философиях выражена по-разному: "дух", "идея", "разум", "личность", "субъект"... Словоупотребление зависит от контекста, от истории и традиций того или иного языка. Важно за названиями видеть главное: есть человек и есть мир в целом — как они соотносятся?

Можно полагать, что мир — все, что чувствую и переживаю "Я", не более того. Такое предположение небезосновательно, и можно подвести под него солидную идеологическую базу: поскольку "Я" — человек, то и думаю "Я" со своих собственных, человеческих позиций, и все во мне так или иначе есть мое собственное "Я" (и потому я пишу его с заглавной буквы). Невозможно переубедить такого "мыслителя", вообразившего, что существует только он, а все остальное — лишь часть его, плоды его воображения. Подобная позиция (солипсизм) в чистом виде встречается разве что у душевнобольных; однако, будь философы-идеалисты чуточку последовательней, — они были бы вынуждены признать такое родство. Идеалистическая философия возможна лишь поскольку идеализм не может быть последовательным — хотя бы просто потому, что философ должен каждодневно пить и есть, и нуждается для этого в некотором признании со стороны тех, кого он объявил игрой фантазии. Философский идеализм выражает нечто важное, не только человеку (и тем более, не единичному человеку) присущее, — идеализм возникает в ответ на определенную общественную потребность — ради этого общество (в лице правящего класса) и уделяет толику вполне земных благ господам, такие взгляды проповедующим.

Другая ветвь идеализма, объективный идеализм, принимает во внимание общественную природу человека — но подает ее под мистическим соусом, как "абсолютную идею", "саморазвивающийся дух"... Все это синонимы слова "бог" — хотя на самом деле их "бог" есть лишь другое выражение того обстоятельства, что над отдельным человеком, над любой группой людей, стоит нечто той же природы, что играет роль внешней силы, определяя дела и мысли людей. Зачастую, этому "высшему существу" приписывается и сотворение человека как такового, и каждого единичного человека (как "подобия" божества).

Все намного проще в материалистической философии: субъект — это иерархия, в которой есть уровень единичного человека, уровень разного рода общественных групп и, наконец, уровень человека вообще (в каждую эпоху представленный определенной стадией развития человечества). Ясно, что отдельный человек, сколь бы гениален он ни был, не может жить и действовать вне своей эпохи, не подчиняясь так или иначе ее влиянию. Парадоксальным образом, именно те, кто резко противостоит традициям и кажется совершенно неуместным в своем времени, теснее всего с этим временем связаны — в качестве его противоположности. Подлинная новизна, предвосхищение отдаленного будущего, — рождается незаметно, и долго не привлекает внимания, хотя бы потому, что это слишком необычно, не вписывается в рамки обыденного восприятия, не укладывается в сознании. Человек — продукт современных ему общественных условий, которые, в свою очередь, связаны с определенными природными процессами — и с некоторым уровнем развития материи вообще. Так и получается, что над человеком довлеет нечто всеобщее, не зависящее от единичной воли.

Это всеобщее — итог и выражение (снятие) всей предыдущей истории развития человека и человечества. Играя роль "прошлого" — оно недоступно какому-либо воздействию, изменению. Поэтому, когда идеалист обожествляет такого рода объективную необходимость, ему кажется, что этот "бог" всесилен, и что именно он сотворил человека; это иллюзорное представление о том, что каждый человек — единичный продукт истории. Мистифицированная логика естественно приводит к идее будущего "воссоединения" человека с "богом" — поскольку человек своей деятельностью влияет на ход истории, становится причиной чего-то в новом поколении — их предысторией, их "богом". Смутное сознание своей роли в истории, характера своего воздействия на потомков отражается в (не обязательно религиозных) идеях "рая" и "ада": либо люди помянут добрым словом, переймут нечто нужное от сегодняшнего тебя, — либо ты станешь их проклятием, примером дурного и отталкивающего. Страшнее такого суда нет для человека ничего.

Похожим образом трактует философский материализм идеи добра и зла, прекрасного и безобразного, идеал и вдохновение... Любые человеческие представления, все "движения души" с точки зрения материалиста — лишь особое выражение для специфической связи материальных вещей. Но чувства людей, казалось бы, непосредственно говорят им о противоположном: о свободной воле, о полетах фантазии, о том, что человек не просто существует в мире, но и творит его. Поэтому материализм бывает труден для восприятия — не потому, что в нем есть какие-то сложности, — наоборот, именно в силу своей простоты. Психологически, человеку слишком простое не интересно — его увлекает еще не освоенное: загадка, неожиданность, тайна! А материализм грубо срывает маски с людей и дел, выставляет напоказ их действительные мотивы и логику. А еще и экономическая подоплека: господство одних над другими в немалой степени опирается на слепоту порабощенных масс. Вот и обвиняют со всех сторон материалистов-безбожников! А те вовсе не отрицают ничьих возвышенных чувств —только напоминают, что не будет их без обустроенного быта, и надо честно это признать и принять. Разумеется, вовсе не обязательно совершать определенные физиологические отправления напоказ. Но и нельзя делать вид, будто их вовсе нет.

Никакого противоречия между материальностью субъекта и его духовной свободой вовсе нет: то, что с точки зрения материи, мира в целом, есть лишь одно из ее проявлений, — для самого этого проявления есть его собственное бытие, в противоположность "внешнему" бытию всего остального. Да и существует это остальное для единичной вещи лишь поскольку оно явлено ей. В частности, человеческое сознание в процессе деятельности обращено именно на эту деятельность — и ему не до ее причин; в результате человеку может казаться прихотью, произволом то, что на деле продиктовано всеобщей необходимостью. Субъективно, эта необходимость представлена сознательной целью — которая, вроде бы, целиком зависит от воли человека. Объективные же обстоятельства, побудившие человека ставить перед собой именно такие цели, выясняются гораздо позже, задним числом, когда цель уже достигнута (а потому и нет особого интереса копаться в истоках). Отсюда иллюзия, что именно цель была причиной всего движения, что само движение вызвано "стремлением" к цели.

Философия со времен Аристотеля неоднократно возвращалась к таким "целевым причинам". Для материалиста, необходимость вполне определенной организации движения для достижения конкретного результата — лишь другое выражение принципа единства. Как источник движения, так и его результат — это все тот же материальный мир; поэтому различение причины и ее действия относительно — оно зависит от уровня (аспекта) рассмотрения. Любые две вещи, любые явления в мире обязательно связаны — иначе он не был бы един. Но то, что их связывает, — это, собственно, и есть способ их выделения из целостности, обращение иерархии. Поэтому говорить о наличии того и этого — то же самое, что утверждать: связь между ними такова. Человек же есть универсальная связь вещей: все, что связано в мире, обязательно будет связано и в человеке, и в его деятельности, в его сознании. Однако самосознание человека отстает от его сознания (это следующий уровень рефлексии): человек сначала делает дело — а потом сам удивляется собственным талантам, которые, как ему представляется, принадлежат лично ему. Только на уровне разума сознание и самосознание приходят к единству, становятся необходимыми сторонами целого.

Точно так же, вполне обосновано и представление о человеке — творце мира. С одним только уточнением, что человек — это как раз тот способ, которым мир творит сам себя. Человек, выражаясь философским языком, есть проявление субстанциональности мира, его самодвижения и саморазвития. Звучит устрашающе — но суть проста: поскольку мир един, и ничего другого по отношению к миру в целом быть не может, — любые процессы в мире, любые взаимодействия в нем — это лишь отношение мира к самому себе, рефлексия. При этом у единого мира выявляются две тесно связанные стороны: в качестве того, что создается и преобразуется, что подвергается воздействию, мир есть объект; в роли же действующего начала, того, что отражает и преобразует мир, — это субъект. Если теперь вспомнить, что любое всеобщее всегда есть единство единичностей, его представляющих, — то надо говорить и об индивидуальных объектах и субъектах, представляющих единичные деятельности, отдельные акты преобразования мира. То, что на уровне всеобщности совпадало, — на уровне обособленности представляется совершенно разными вещами: субъект противостоит объекту в деятельности. На самом же деле они по-прежнему определяются друг через друга, будучи одним и тем же — с разных сторон.

Человечество в целом (и каждый человек) — лишь одно из представлений, один из уровней всеобщего субъекта.

— Как? — могут нас спросить. — Неужели есть еще и другие субъекты, другой разум? Не фантастика ли это? Не превращается ли ваша философия в одну из разновидностей модного шарлатанства — с космическими голосами, пришельцами, гаданием на звездах или бараньих мозгах?..

Необходимы уточнения и пояснения.

Во-первых, философия не занимается досужими предсказаниями, и тем более не имеет отношения к поискам инопланетян. Материализм утверждает, что невозможно знать то, чего еще нет, что не стало достаточно общим, принадлежа "коллективному субъекту", а не случайной личности. Дело философии — дать подход к работе, отношение к себе и другим, направление взгляда. Так, отрицая уникальность человеческого разума, философия не говорит, что наряду с ним, сейчас и где-то рядом, существует другой разум, с которым человечеству придется "вступать в контакт". Форма проявления разума, называемая "человек", обусловлена объективными обстоятельствами, в которых она возникла и развивается; с изменением природных условий (и самого разума) должны как-то меняться и формы его существования. Философ не знает, есть ли жизнь и разумные существа где-нибудь в другой галактике; однако он может с полной определенностью заявить, что, если таковые там окажутся, они будут походить на людей лишь в той мере, в какой их мир будет похож на наш. Если же человечеству суждено добраться до звезд — оно с необходимостью должно будет измениться, в соответствии со своим новым, космическим статусом. Точно так же, изменение условий жизни на Земле влечет за собой перестройку человеческой психики, человеческой физиологии, способов общения — а значит, самого человека. Свое природное окружение человек изменяет сам.

Еще один аргумент в пользу множественности форм разума — иерархичность, общее движение от синкретизма, через аналитичность к синтезу. Противопоставленность человека и природы — характерная черта аналитической фазы развития. Но нельзя полагать, что разум возникает на голом месте, из ничего: не было человека — и вот он сотворен. Становление человеческих форм разума, субъекта — это длительный процесс, не законченный до сих пор. Но во всем, что предшествует его появлению, разум присутствует в какой-то иной форме, отличной от субъектности. Внутри этой досознательной формы существования материи имеется своя иерархия синкретических форм разума, в которых деятельность и творчество еще не оформились как таковые, неотделимы от жизни, от существования. Позже возникают аналитические формы разума — но и они не завершают развития. Когда-нибудь, на синтетическом уровне, складываются новые проявления разумности, в которых субъект един с объектом — но не сливается с ним. Это природа, пропитанная духом, — материализованная рефлексия. В человеческой культуре — только зачатки такой разумности, и сейчас трудно представить, как будет выглядеть мир, освоенный человеческим разумом, — однако ясно, что и мир, и человек станут совершенно другими.

С другой стороны, поскольку Вселенная бесконечна не только в пространстве и времени, но и качественно, — было бы слишком смело утверждать, что невозможно параллельное развитие разума в разных ее частях или на разных уровнях. Не исключено сосуществование разных форм разума, их взаимовлияние. Даже если развитие разумной жизни в одном месте (или в одном качестве) прервется — оно неизбежно продолжится в другом, и опыт увядшего разума так или иначе будет воздействовать на разум иной. Новая разумность либо рождается из неразумной материи в ходе естественного развития — либо привносятся извне, как продукт сознательной деятельности. Разумеется, выяснение того, как появился разум в конкретной его форме (например, на Земле), не входит в компетенцию философии.

Философия не отрицает возможности предвидения — но говорит о приближенности и неполноте любых прогнозов. Любая наука имеет границы применимости, и не может ничего дать вне этих границ. Однако философия — это не только способ постижения мира, но прежде всего побуждение к действию, к творчеству. В процессе деятельности человек преобразует окружающий мир. В изменившемся мире формируются новые поколения людей; так, косвенным образом, человек изменяет и себя. Однако собственно человеческое, разумное, начинается, когда подобная внешняя рефлексия становится внутренней, когда человек делает преобразование самого себя, саморазвитие, сознательной целью. Для того, чтобы это стало возможно, требуется, чтобы внешние условия значительно менялись на протяжении жизни человека (группы людей, человечества), чтобы человек чувствовал, как меняется мир в результате его действий, видел плоды своего труда. Нет ничего более отупляющего, доводящего до скотского состояния, нежели монотонная однообразная работа — одно и то же без конца, без завершения, без надежды на успех. Все в человеке протестует против такой жизни — и толкает порой на другую крайность, на бесконечную суету, погоню за разнообразием, за развлечениями и новыми впечатлениями. Но это ничем не лучше — это оборотная сторона скотского существования, на которое миллионы людей обречены из-за неразумности общественного устройства, при котором лишь единицам дозволено трудиться и быть людьми. Как эксплуатируемые и угнетенные, так и господствующие классы, — все одинаково лишены человеческого начала, представляя собой продукт всеобщего отчуждения: производства от потребления, действия от мысли, человека от человека.

В классовом обществе история — это, по преимуществу, стихийный, не поддающийся разумному контролю процесс. Отдельный человек в нем почти ничего не значит, он лишь выражает совокупный разум своего класса, своей нации; сколь угодно творческие личности лишены возможности выражать самих себя. Неудовлетворенность психологически маскируется, прячется за идеями работы ради счастья своих детей, или на благо общества... Однако, так или иначе, каждый чувствует, что это не человеческое, не отвечающее месту разума во Вселенной. Человек, субъект — должен трудиться прежде всего для себя, чтобы самому изменяться, изменяя характер своего труда, свой образ жизни. Только тогда возможно собственно человеческое развитие; только тогда высшая форма рефлексии, деятельность, становится действительно всеобщей, универсальной — как это необходимо для завершенности, единства мира в целом. На Земле, в эпоху господства капитализма, такая субъектность, всеобщность лишь в малой степени представлена в отдельном человеке; развитие мира пока происходит через другие уровни субъекта. Однако любое обращение иерархии мира необходимо — и потому каждый человек обязательно должен когда-то стать представителем человека как такового, человека вообще.

Развитие человека в направлении все большей индивидуализации и личной независимости не означает, разумеется, что люди станут существовать сами по себе, не нуждаясь ни в ком другом. Просто человечество сумеет создать себе такие условия, в которых отдельному человеку не придется эксплуатировать других людей, превращая их в объект, в орудие; при этом человек теряет и собственную субъектность, предполагая, что кто-то другой все решит за него. Каждый будет — по видимости — иметь дело прямо с окружающим миром; однако в его окружении он всегда сможет найти все необходимое для развертывания своей деятельности. Тогда единственное, что человеку потребуется учитывать, — это его собственные намерения. В действительности, и благоприятствующая деятельности среда, и сами эти намерения — порождение человечества, действующего в соответствии с общей линией развития материи. В конечном счете, человек все равно будет самим собой лишь через других людей — но важно, чтобы как материальное образование, как живое существо он мог быть сам по себе, наедине с собой — подобно миру в целом. Только так высшие формы рефлексии, его дух, встанут на вершину иерархии, делая единичное всеобщим — отдельного человека представителем человечества и субъекта вообще.

Итак, человек как активное начало мира — это субъект. Другая сторона того же отношения, мир в отношении к человеку, как его опора и основа, как то, что ему предстоит освоить и создать, — это объект. Точно так же, как и субъект, объект иерархичен, включает уровни единичного объекта, объекта-среды, всеобщего объекта — мира. Непосредственно — единичный субъект имеет дело с единичным объектом; при этом их взаимодействие происходит на фоне особенных объективных условий, опираясь на всеобщие закономерности движения материи, объективность как таковую. Субъект — тоже объект, но особого рода: субъект есть опосредование как таковое, универсальная связь между объектами. Различие объекта и субъекта напоминает о противоположности и единстве материального и идеального; по сути дела, это развертывание той же иерархии, только на другом уровне. Однако здесь нет примитивного параллелизма: всякий объект есть реальность, единство материального и идеального. Субъект, как особый объект, — тоже реальность, и в нем своя материальная основа. Однако в объекте материя — на вершине иерархии, тогда как в субъекте дано другое обращение той же иерархии, развертывание рефлексии. Противоположность объекта и субъекта снимается в деятельности, циклическом превращении объекта в субъект — и обратно.

Взаимность здесь — обязательное условие. Абсолютизация одной из сторон — либо субъектной, либо объектной — разрушает единство деятельности; неполноту и непоследовательность такой философии приходится прятать за путаным мудрствованием, за искусственными трюками.

Так, вульгарный материализм ставит субъекта в зависимость от объекта, при недооценке обратной зависимости; субъект при этом — лишь порождение объективного мира, просто объект, способный, подобно другим вещам, отражать мир, преобразуя его в свои внутренние структуры. Такой "материализм" не способен осознать особенность субъекта, его отличие от других объектов. Различия просто игнорируют: все — материя, и больше ничего... И начинаются бесплодные поиски "субстрата" сознания в биологическом теле человека, поиск каких-то органов или физических взаимодействий, порождающих сознательное поведение. Отметаются многочисленные свидетельства общественной природы человека, коллективность разума: вместо общения людей — тупая нейрофизиология... При таком подходе мир един — но это не целостность, не единство различного. В человеческой деятельности (и тем более в философии) застаивание в синкретизме непродуктивно. Вульгарный ("естественнонаучный") материализм неизбежно будет непоследователен, поскольку в нем нет развития — а в природе развитие налицо. Приходится протаскивать рефлексию и субъективность через заднюю дверь; в итоге вульгарный материализм постоянно скатывается в свою противоположность, в идеализм.

Идеализм абсолютизирует субъекта как творческое начало. Для него есть лишь переход "Я" (или "духа", или "бога", ...) — в нечто внешнее, которое тем самым предстает как результат спонтанной деятельности субъекта. Теряется объектность объекта: в любой вещи замечают лишь то, что в нее вложено субъектом — и ничего кроме. Закономерный результат: в мире не остается ничего кроме "духа", который, как представляется, и порождает мир своей бестелесной фантазией, своей прихотью, своей совершенно необузданной волей... Следовательно, утрачивается как раз то, с чего начинают философы-идеалисты, — духовность, внутренний закон субъекта, определяющий его жизнь. Разные идеалистические течения отличаются друг от друга лишь уровнями субъекта, на которых фокусируется внимание. А дальше обычная история с заметанием мусора под ковер и протаскиванием материи по чужому паспорту. Ибо малейшее признание каких-либо закономерностей в действиях "Я" (будь то даже провозглашение чистой произвольности в качестве единственного и высшего закона) — это уже признание чего-то вне этого "Я", что существует независимо от него.

Для философского материализма — как субъект есть объект, так и объект немыслим без субъекта. Иначе он просто не был бы объектом. А значит, переход субъекта в объект — это столь же реальное явление, как и порождение субъекта, и отражение мира в нем. Целенаправленное преобразование мира — закон деятельности; через деятельность мир возвращается к себе, становясь не просто единственным — но единым. Включая единство объекта и субъекта.

Однако это означает, что объект и субъект — стороны чего-то третьего, объединяющего их на том же уровне иерархии. Это "третье" должно содержать деятельность целиком, во всей ее многогранности — но в снятом виде, когда противоположность и взаимосвязь объекта и субъекта скрыты где-то "внутри". Такой вещью, соединяющей в себе объективное и субъективное, является результат деятельности, ее продукт.

Универсальность деятельности, опосредование любых сторон действительности, означает, что продуктом может стать все что угодно: вещи, явления, свойства, движение и развитие... Достаточно, чтобы это возникало в сознательной деятельности. Иногда бывает трудно отличить "естественное" от "искусственного"; возможны ошибки, попытки выдать желаемое за действительное. Марсианские каналы, иероглифы в пещерах, послания "инопланетян" от пульсаров... Примеров много. Оставляя в стороне откровенные мистификации, можно утверждать, что в каждом из этих ложных открытий речь идет о некотором продукте, возникающим в деятельности некоторого субъекта; однако субъект этот находился на Земле, в своей эпохе, — в наблюдателе, по-своему упорядочивающем и истолковывающем собственные наблюдения...

Иногда природное явление, вроде бы, становится продуктом без какого-либо заметного воздействия на него со стороны субъекта. Так, делая далекие галактики предметом исследования, человек порождает некоторый продукт, преобразуя объект (галактика) — в предмет исследования. Аналогично обстоит дело с природными объектами, используемыми в качестве орудий, или условий труда. Можно ли говорить здесь что имеется продукт — а не просто один из объектов? Может быть, продукт предполагает все же некоторое изменение в объекте, преобразование его? Например, обломать палку, чтобы было удобнее держать; или слегка оббить камень; или повернуть что-нибудь для того, чтобы лучше рассмотреть?.. Действительно, зачастую объект, становясь продуктом, меняет материал и форму, изменяется как вещь, становится хоть чуточку другим. Но ведь любая вещь — это не только единичность сама по себе, это еще и ее положение, ее роль в мире, взаимосвязь с другими вещами! Только единство внутренней и внешней определенности делает вещь тем, что она есть, придает ей какое-то качество. А если человек думает о далекой звезде — и, тем более, использует ее для своих нужд, — положение звезды в мире сразу же изменяется, возникает новая связь вещей! Так, Полярная звезда сама по себе никак не влияет на ход корабля — однако через человека, ведущего этот корабль, она "заставляет" его следовать определенным курсом. Эти очень тонкие, опосредованные связи материальных вещей, объектов — и есть субъект; именно в таком объединении самых далеких, не связанных напрямую объектов — его главное предназначение. А значит, любой вообще продукт предполагает преобразование мира: оно может быть преимущественно материальным, или только идеальным — но, тем не менее, становится реальностью, необходимым условием единства мира.

Продукт — это прежде всего объект, и в этом смысле он существует сам по себе, независимо от субъекта. Однако в иерархии свойств этого объекта на верхние уровни выходят те из них, которые связаны с субъектом, с его деятельностью. Понятно, что такие стороны вещей проявляются лишь до тех пор, пока есть субъект, пока он возобновляет вполне определенное употребление продукта. Иначе говоря, продукт — это объект, для чего-то предназначенный, удовлетворяющий ту или иную потребность. Без потребления, вне культурного контекста — это уже не продукт и, по большому счету, даже не объект.

Важно отличать потребление от простого использования. Если используемая вещь есть объект, то потребляется всегда продукт — то в нем, что заложено субъектом. Производя какой-то продукт, субъект воссоздает единство мира; потребляя его, он воссоздает единство себя как субъекта; это материальная и идеальная стороны воспроизводства мира как целостности.

Это в полной мере относится и к сознательному воспроизводству субъективности, к рефлексии как особой деятельности или ее особом уровне. Продукт — единство объекта и субъекта. Когда субъект полагает себя в качестве объекта, он выводит на передний план субъектную сторону продукта — но продукт все равно остается объектом, пусть даже преимущественно идеальным, но со своей материальной основой. Невозможна чистая интроспекция, прямое постижение собственной субъективности. Субъект как объект — отличается от субъекта, этот объект использующего в деятельности (хотя бы эти два субъекта и относились формально к одному биологическому или неорганическому телу), и от того же субъекта в качестве продукта деятельности. Восстановить единство разных уровней объекта и субъекта можно лишь в заново созданном мире — всеобщем продукте деятельности, который мы называем "второй природой" — культурой. Поскольку разум включает в деятельности все стороны действительности, развитие мира все больше становится развитием культуры, историей.