Современный стиль бизнеса ориентирован на то, чтобы заставить работников трудиться как можно больше — он поощряет желание работать хоть 25 часов в сутки, без перерывов и побочных занятий. Это затрагивает работников высшего звена в той же мере, как и персонал низшего уровня, и часто начальники побуждают подчиненных к дополнительной работе примером своей собственной круглосуточной занятости. Компании крадут личное время работников, организуя разного рода корпоративные развлекаловки (приемы, вечеринки, сборы, туризм и т. д.). Как правило, люди вынуждены участвовать во всем этом, чтобы продемонстрировать корпоративный дух — и внешне это не слишком-то похоже на отдых и веселье — случайный прохожий мог бы, скорее, подумать, что все заняты каким-то ответственным делом. В конце концов люди разучиваются отдыхать и начинают подменять расслабление сменой деятельностей — и эта безостановочная суета понемногу перерастает в извращение.

В силу самого своего определения, сознательный субъект требует универсальности; поэтому чрезмерная увлеченность работой — чрезвычайно опасная тенденция, ибо она ведет к полному разрушению личности. Людям надо иногда расслабляться, отказываться от каких либо дел вообще, а не только заменять одни занятия другими. Это не имеет ничего общего с потерей времени — напротив, это один из основных механизмов личностного развития, и развития субъективности как таковой. Когда у человека нет возможности пассивно отдыхать, когда он вынужден проводить всю жизнь в борьбе за существование, продвижении по службе, добывании денег, новых впечатлений или общественного признания — он быстро деградирует, становясь вместо разумного существа каким-то животным, а то и просто неодушевленной вещью.

Трудоголизм — социальная болезнь, — как курение, алкоголизм или наркомания. У него много общего с другими случаями психотической зависимости от внешней стимуляции, такими как истерия или психопатии. Эти заболевания характеризуются неумением сознательно контролировать собственную мотивацию, и следовательно недостаточным самоуважением и неудовлетворенностью собой, которые приходится маскировать лихорадочной активностью. В каком-то смысле, это противоположность шизофрении — но именно поэтому трудоголизм может перерастать в шизофрению, если в силу каких-то социальных ограничений вечный бег в никуда становится вдруг невозможным.

Как и другие социальные болезни, трудоголизм с трудом поддается лечению. Терапевт может устранить какую-либо суррогатную деятельность — но на ее место тотчас придет другая; всякий успех оказывается лишь временным, с неизбежностью возвращения болезни, пока ее социальные корни существуют по-прежнему. В ряде случаев терапия может вырастить у пациента твердое намерение радикально переменить образ жизни — однако одной решимости тут недостаточно, и требуется еще и достаточно благоприятная общественная среда, допускающая вариативность деятельности. Так, если человеку трудно найти работу, достаточно высокооплачиваемую, чтобы содержать семью, он вынужден цепляться за то, что есть, и демонстрировать лояльность, и пытаться "ублажить" руководство... Любое проявление независимости может в таких обстоятельствах иметь катастрофические последствия — тем самым, налицо комплект условий для возникновения трудоголизма как разновидности психологической защиты.

Трудоголизм тесно связан с низким уровнем контактности в транзакционной иерархии личности — то есть, с доминированием синкретизма и формальной коммуникации, со слабой развитостью синтетического общения (близости). Те, кто всегда может найти кого-то, о ком можно было бы заботиться и кто способен ответить заботой, менее склонны впадать в трудоголизм. Но подобная близость — явление нечастое, и ее не заменить простым времяпровождением в компании чужих друг другу людей, которых связывает лишь общая потребность в том, чтобы скрыть свою социальную ущербность.