Собранные здесь заметки в большинстве своем родились в самом начале 1980-х, когда социалистическая система трещала по всем швам, и вслед за ней рушились господствующие идеологические стереотипы. Слова о приверженности марксизму-ленинизму все еще полагалось произносить при каждом публичном случае — однако звучали они как-то не очень убедительно: там, наверху, свирепствовала стихия первоначального накопления, дележки народного достояния власть предержащими; массы это не всегда видели — но растерянность и ощущение падения в бездну пронизывали общество насквозь. И прежде всего это отразилось на настроениях творческой интеллигенции, от которой эпитет "гнилая" никакой силой не отодрать. Направлять духовное развитие было уже некому, контроль государства сводился к требованию соблюдения чисто формальных приличий, — и вместо борьбы с буржуазными влияниями нас призывали учиться и перенимать передовой опыт. Искусство, науку, философию в спешном порядке перестраивали по западным образцам — задолго до официально провозглашенной перестройки экономической системы. Откровенные антикоммунисты на всех постах; телевидение, радио, театр и кино, эстрада и самодеятельность — уже не зовут в светлое будущее, а играют на низменных инстинктах обывателя, объявляя его нынешнее дикое состояние общечеловеческой ценностью. Высшим критерием научности становится соответствие "мировому уровню", и философы не отстают от ученых в стремлении почаще командироваться за бугор: якобы, для обмена опытом; а на самом деле — для замены собственного опыта забугорным.

В этих условиях для всякого порядочного человека, не желающего отказываться от великих идей ради иллюзии сиюминутного достатка, вопрос об истоках и направлениях развития подлинной духовности приобретал особую остроту. Сознательное отношение к собственной сознательности — фундамент разума. Но где и как искать ответы? Искусственно созданный дефицит духовной пищи (даже труды Маркса, Энгельса и Ленина по некоторым вопросам оказывались чуть ли не под запретом!) обрекал людей на блуждание впотьмах, на попытки наивного осмысления, упорядочения собственного (неизбежно ограниченного) опыта. Добывать первоисточники — для простых смертных дело почти безнадежное: как правило, довольствовались случайными находками, просили дефицит на время у знакомых, перепечатывали и переписывали от руки... Магазины и библиотеки лишь тиражировали буржуазных интерпретаторов; по крайности, приходилось выцарапывать осколки оригиналов из этих писаний — но очистить их от пропагандистской шелухи удавалось с трудом. Стоит ли удивляться, что в головах бродили самые нелепые представления о духовности человека? В одну кучу валили все без разбору: любовь, секс, семья и брак, воспитание и образование... Откуда оно берется и для чего нужно — вопрос сугубо риторический. О душе — как бог на душу положит.

В послевоенные годы официальная советская идеология настойчиво подсовывала людям мысль, что исторический материализм всецело ограничивается сферой материального производства, а по поводу разного рода "надстроечных" явлений от него не дождешься ничего кроме абстрактных деклараций. Детали устройства духовной сферы активно разрабатывали буржуазные (и религиозные) мыслители — предлагалось заимствовать у них. Многочисленные труды советских ученых и философов довоенной поры (1920-е и 1930-е годы) либо замалчивались, либо подвергались уничтожительной "критике", как вредные уклоны и перегибы. Действительно, для предперестроечной ученой элиты (в рядах которой тепло устраивались и религиозные деятели!) всякое материалистическое толкование духа и его движений, решительно устраняющее мистику и политические спекуляции, было безусловно вредным и враждебным (богопротивным). В тисках академической цензуры, одинокий призрак Э. В. Ильенкова не мог противопоставить потоку философской пошлости ничего, кроме личной убежденности. Книги его было не достать; перепечатки ходили по рукам. И вызывали горькое разочарование — ибо дальше традиционной формулы "материя превыше всего" дело так и не пошло. Конечно, в качестве источника вдохновения и формы протеста — это потрясающе. Но о том, что же такое разум, — уж очень скупо: sapienti sat.

Оставалось одно: попытаться своими силами восполнить пробел, восстановить целостное видение духовного воспроизводства в рамках последовательно материалистического мировоззрения. Невозможно представить себе марксизм без полноценного учения о субъекте. Понятно, что классики как-то себе это представляли, и для себя решали вопрос вполне определенно. Но понятно также и то, что занимали их, главным образом, другие вопросы — и многое поневоле приходилось откладывать на потом. К сожалению, потом не наступает никогда — а на продолжателей особой надежды нет... С другой стороны, неразвитость этой проблематики в марксизме есть прямое выражение объективного состояния умов: в XIX веке тема не созрела, для ее разработки не хватало материальных предпосылок. На первых порах важно было хотя бы осознать наличие проблемы — и очистить философию от мистики первобытных представлений о духе. Как это часто бывает, с критикой перегнули палку и вместе с идеалистическим видением духовной жизни отбросили всякое видение вообще: дескать, достаточно покопаться в материи — и с духом автоматически все встанет на свои места. Не встанет. Вульгарный материализм не случайно уступил историческую арену философскому идеализму: человеку недостаточно видеть мир вокруг себя — он должен увидеть это мир и в себе самом, и понять, как одно становится другим. Не допуская различий — нельзя прийти к единству. А дух отличается от материи. Это непреложный факт нашего бытия — и бытия Вселенной. Если мы их поставим рядом — это голое тождество, и дальше движения нет. Если одно над другим — возникает то, что в марксизме называют основным вопросом философии: надо выяснять, что выше, а что ниже. Такая постановка вопроса целиком и полностью воспроизводит классовую общественную организацию, так что стремление утвердить первичность материи не значит ничего кроме необходимости социальной революции. Но, допустим, перевернули мы песочные часы. Что изменится? Ровным счетом ничего: просто низы станут верхами — и потечет песок в обратном направлении... Одно превращается в другое — и наоборот. И так далее. Перетекание из пустого в порожнее. К этому и сводилась "марксистская" диалектика — а за ней и практика революции.

Только сейчас начинает утверждать себя иерархическое видение мира и осознание внутренней иерархичности человека. "Плоская" диалектичность, не учитывающая роста иерархий и переходов с уровня на уровень, тонет в бессмысленном круговороте отрицаний — вызывая справедливое отвращение у всякого, кто берется за решение практических задач, кому нужен результат, а не хождение вокруг да около. Оказывается, что всякое различие существует только в пределах конкретной задачи, на определенном уровне иерархии, при вполне определенном способе ее развертывания. Собственно, решение задачи и призвано устранить различение, снять противоположности; когда мы из подручных материалов подручными средствами изготавливаем нечто, сами эти исходные предпосылки уже не столь важны, и мы можем найти другие материалы и технологии для получения того же продукта. Вместо "материи" и "сознания" — годятся любые другие категории, ибо каждая из них (поскольку она остается категорией, выражением единства мира) предполагает и все остальные. Для каждой работы — свой набор инструментов, а умение осознанно распоряжаться своим сознанием — это и есть разум.

Поначалу пришлось выращивать сам иерархический подход — на материале самых разных наук и не наук. А когда получилось — мир предстал не только иерархией движения, но и иерархией деятельностей. Вот тут самое время поговорить о любви.

К сожалению, время для этого было не самое благоприятное. В эпоху крушения надежд трудно любить. И тем более, делать из этого далеко идущие выводы. Но мы хотя бы решились — и делали, что могли. На первых порах старались не разочаровывать стариков — и шли обычным путем, от критики. Вроде бы, минимальное расширение исторического материализма в контексте борьбы с буржуазными извращениями. Но старые кадры ни в каких усовершенствованиях уже не нуждались, а новым требовалось совсем другое: они исподтишка готовили почву для контрреволюционного переворота в идеологии, для возврата как раз к тому, что мы пытались критиковать. Любые попытки представить иерархический подход широкой публике неизменно натыкались на отказы разной степени невежливости: от холодного недоумения до свирепых разносов. А потом стало совсем не до того: только бы удержаться на плаву... Многие сотни страниц конспектов и рукописей долгие годы валялись без дела — и здесь я вытаскиваю на свет лишь небольшую часть, насколько хватит сил.

После распада СССР и реставрации капитализма направленность предшествующей этому идеологической подготовки стала совершенно очевидной, и теперь уже нет необходимости кого-либо разоблачать — поскольку сами бывшие "марксисты" всячески подчеркивают свою давнюю приверженность идеалам буржуазии. Если даже в советское время марксизм с большим трудом пробивался в печать — нынешние коммерческие средства массовой информации (точнее: промывания мозгов) полностью изолировали обывателя от "неправильных" идей; академическая наука вынуждена плясать перед капиталом на задних лапках ради минимального пропитания, а философией называется любая мешанина житейских банальностей и мистики, ни в коей мере не оспаривающая право буржуазии на мировое господство. Мысль стала рабыней денег; свободомыслие в условиях рынка — это логическая несуразность, противоречие в определении.

Что я могу противопоставить этой мутной стихии? Только любовь.

Сегодня как никогда важно вырваться из обывательской колеи, и если не заглянуть за горизонт — то хотя бы не забыть, что там, вдали, что-то есть. Гнить здесь и сейчас? — нет уж, увольте! Да, конечно, без экономических перспектив и любовь получается кривая — но это лучше, чем ничего.

Буржуазия отношения между людьми сводит к чисто биологическим или вещным (имущественным). То есть, нет в буржуазной философии ни разума — ни любви. И то верно: если люди любят, они уже не будут грызть друг другу глотки ради лишней монеты — и рынку конец, а вместе с ним и господам-проповедникам. Любовь будит в нас разум, заставляет перерасти рамки настоящего, мечтать о совершенстве — готовить его приход. Чего власть предержащие дозволить никак не могут, и потому науськивают на темные массы тьму попов и политиков, нагло объявляющих себя художниками, учеными или философами. Вместо разума — закон. Вместо воспитания — промывка мозгов. Поборники "чистого знания", на словах отрицающие всякую корысть абстрактной рефлексии, на деле служат интересам капитала и оказываются куда практичнее революционных романтиков, мечтающих совершенно бескорыстно — и разбивающих лбы о гранит массового невежества и бездуховности.

Эмпирионатурализм как господствующая философия духовного воспроизводства навязывает общественному сознанию идею животной природы человека — тем самым отказывая ему в какой бы то ни было духовности вообще. Задавленные ежедневной борьбой за выживание массы легко ткнуть мордой в их очевидную животность — якобы генетически обусловленную и потому не имеющую ни малейшего права претендовать на "естественные" привилегии господствующего класса. Сумел кто-то прорваться из разряда травоядных в отряд хищников — что-то у него с генами... Философия призвана оправдать уродство капиталистической конкуренции, бессмысленную войну всех со всеми, использование сильными слабых, покорность низших этажей иерархии, обязанных в достатке поставлять хозяевам новых рабов, — а государство используется для насаждения подобной этологии на практике. Система классового образования и воспитания ставит во главу угла телесность человека, его физиологическую ограниченность и уязвимость, используя которые легко управлять неразвитой психикой глупых зверушек, подсказывая им угодные руководству взгляды и желания. Сознание вдавлено в подсознание — полностью обусловлено им. Большинство просто не в состоянии вообразить себе что-либо иное — и совершенно согласно с выдвижением чисто органических потребностей (в пище и воде, в крове и безопасности, в отправлении естественных надобностей и размножении) в ранг главных общечеловеческих ориентиров, над которыми могут надстраиваться вторичные инстинкты, вроде жажды урвать, утвердить превосходство, унизить ближнего... К этому сводится всякая деятельность, и любое внутреннее движение. И первое, что стремятся опошлить казенные мозгомои — это любовь.

Половой вопрос давно стал разменной монетой в рыночной стихии. Любые человеческие взаимоотношения буржуазная "наука" сводит к сексу — иногда в каких-то "сублимированных" (надстроечных) формах. Оставаясь в рамках поголовного биологизаторства, никакой иной любви и представить себе нельзя. Действительное развитие культуры на каждом шагу дает примеры благородных порывов и возвышенных чувств — но их стараются вывести из врожденных сексуальных предпочтений или сугубо биологической целесообразности: ни для кого не секрет, что благотворительность и альтруизм — один из рычагов рыночной конкуренции. Физиологию секса преподносят как источник всех благ и достоинств; способность деторождения возводят в ранг общечеловеческой полноценности и гражданский (рыночный) долг. Очевидную связь любви и свободы — подменяют разгулом физиологии, доступностью любых форм самоудовлетворения: формальное признание того, что ранее считалось половым извращением, призвано поставить настоящую свободу любви под контроль — свести ее к буржуазным общественным институтам. Юридическое оформление новых свобод дает дополнительные рычаги перераспределения собственности: одни выбивают деньги из других в качестве компенсации за мифические правонарушения. Подавление человеческой духовности маскируется под физиологическое раскрепощение. Во многом это напоминает борьбу наркомафии за легализацию "общественно полезного" наркооборота — за которым так легко спрятать грязный бизнес.

Другая сторона и неизбежное дополнение эмпирионатурализма — религиозная философия. На первый взгляд, выведение духовности за грань материального мира диаметрально противоположно огульному биологизаторству. Однако это кажимость; на самом деле речь все о том же: о подчинении человека внешнее силе, о запрете самостоятельно определять направления своего развития. Будет этот абстрактный авторитет логикой естественного отбора или божьим промыслом — разницы никакой. Любить секс, любить бога, — значит, не любить человека, не видеть в нем разума — и убивать разум в себе. Религия отождествляет природу и дух и отличается от вульгарного материализма лишь номинально: вместо природы самой по себе — самосущая божественная природа. Будем мы воспитывать подрастающее поколение в духе сексуальной озабоченности или оргиастической суеверности — результат один: подконтрольность и управляемость, служение чужим (хотя и не всегда чуждым) интересам.

Эклектичность и непоследовательность буржуазной философии помогает еще больше запутать дело — и в результате даже те, кто честно пытается выйти за рамки буржуазной ограниченности, вязнут в вопросах пола — или в мистических предрассудках. Классики марксизма — не исключение. Любовь, брак, воспитание... — нам дано многообразие исторически сложившихся форм, стереотипы, усмотреть за которыми исходные, элементарные поведенческие акты очень непросто. В области экономики это удалось; универсального представления о духовности пока нет. Идеологическая работа поставлена так, чтобы его не было, — однако развитие духа столь же объективно, как и развитие природы, и потому в недрах буржуазной идеологии зреет то, в чем она будет изживать самое себя. Нам посчастливилось уделить какое-то время изучению вопроса и критической рефлексии. Остались следы. Моя задача — представить принципиальную позицию, которая, как я надеюсь, в основных чертах верно описывает будущее человеческого общества — если, конечно, человечество до какого-нибудь будущего доживет. Начиналось с протеста, с желания противопоставить нечто разумное официальной идеологии; это накладывает отпечаток на форму и стиль. Разумеется, полемичность — свидетельство недостаточного понимания. Однако намеренно "позитивное" изложение в философии обманчиво: оно не дает полноты картины. Действительность не сводится к тому, что философ о ней думает. Указание на реально существующие отклонения, попытка осознать их происхождение и развитие, — столь же важны для понимания сути дела, как и обозначение собственной позиции. А поскольку "ошибок" в истории философии всегда хватало — их анализ часто оказывается более содержательным, чем абстрактное перечисление базовых принципов, формалистический скелет, лишенный чувственной плоти. Точно так же логика бессмысленна без раздела о логических ошибках. Так же и в математике зачастую важен не сам формальный результат, а те ограничения, которые он накладывает на наше мышление и наши действия; развитие науки как раз и состоит в снятии таких ограничений — ограничении собственной ограниченности.

Новое редко удается изобразить ярко и отчетливо, в его характерных деталях. Для этого современность еще не придумала слов. Большей частью, люди рисуют себе будущее, сравнивая его с настоящим, и сравнение это, как правило, сводится к указанию, чего из ныне известного в будущем быть не должно. Точно так же, я вряд ли смогу предложить вниманию читателя готовую картину человеческих взаимоотношений, и даже на сколько-нибудь полное теоретическое развитие претендовать не берусь. Мы лишь перечитываем старых и современных авторов, обращая внимание на то, как связаны они традиционными представлениями о взаимосвязи материи и духа, и в каком направлении хотелось бы эту ограниченность преодолеть. Задача следующего этапа — собрать разрозненные и противоречивые воззрения в целостную концепцию воспроизводства человека как разумного существа.

Говоря о человеке, я никоим образом не утверждаю, что разум возможен лишь в той частной форме, в какой он пытается воплотиться на нашей планете. Это лишь живой пример, предпосылка философской абстракции, перехода к категориальному выражению идеи разума как такового, как одной из сторон мира в целом, необходимой ступени всякого развития. Даже если человеческая история — тупиковая ветвь, и не может претендовать на универсальность, она часть истории мира в целом и следует единым принципам, которые возможно усмотреть, выделить из несущественных подробностей, и хотя бы для себя уяснить непосредственно недостижимое. Это тоже свидетельство разумности. Поскольку же ни одна конечная форма не может вместить все богатство возможностей, никакое воплощение разума не может быть вечным и неизбежно перерастает рамки своего материала, чтобы погибнуть — но дать начало другой материализации тех же всеобщих сторон единого и единственного мира.

И все же, каким бы универсальными ни представлялись нам наши взгляды тридцатилетней давности, риск устареть, отстать от времени, постоянно ощутим. По сравнению с 1980-ми, начало XXI века выглядит потоком открытий и перемен. Политическая и экономическая география изменились до неузнаваемости. Вопрос о колонизации планет уже можно ставить в практическом ключе; мы по-иному видим Солнечную систему — и уже вышли за ее границы. Экономика решительно перешла на компьютерные технологии, возможности связи и обработки данных намного превосходят все ранее мыслимые пределы. Это радикально меняет характер общественного производства — а значит, и характер образования. Не менее революционны и сдвиги в человеческой органике: расшифрован геном человека, развиваются технологии клонирования, искусственное оплодотворение и внешнее вынашивание давно уже стали привычной практикой. Но при этом выяснилось, что набор генов практически не влияет на личность человека, что клоны вовсе не обязательно похожи, и что "плоть от плоти" могут быть практически ничем не обязаны своим биологическим родителям. Половая связь уже не служит делу продолжения рода: в принципе, можно обойтись вообще без нее. С другой стороны, подвижность официальных браков и значительное расширение практики усыновления делают само понятие "родственных" отношений весьма расплывчатым, вплоть до полной несущественности кровного родства. Легализуются браки гомосексуалистов и лесбиянок; кое-где таким семьям разрешено воспитывать детей. Смена пола и отказ от половой ориентации — совершенно обычное дело.

Казалось бы, в таких условиях не остается места для сомнений относительно чисто социальной сущности человека, историчности способов его воспроизводства, воспитания и образования. Один шаг до представления о любви как о духовной, а не биологической общности.

Однако даже сегодня в сознании большинства людей сохраняются древние предрассудки, которые в академическом философствовании благополучно уживаются со сколь угодно нигилистическими идеями. Так, нынешний буржуа может сколько угодно проповедовать сексуальную свободу или третировать бедных родственников под угрозой отказа в завещании — но отказаться от самой идеи семейственности он не в состоянии. Почему? Да потому что семья исторически лежит в основе цивилизации — то есть общества, основанного на эксплуатации одного человека другим, — от первых рабовладельческих государств до империалистических сверхдержав. Апология семьи — противоположность и логическое дополнение религии, и формально светский характер семьи при капитализме сочетается с разного рода мистическими представлениями о родстве как данной свыше связи; точно так же разнузданность секса у буржуа соседствует с восприятием любви как чудесного дара, или злого рока. Древнейшая задача официальной идеологии — нейтрализовать разум, ограничить человеческое сознание специфически видовым поведением, участием в общественном производстве. Соответственно, любовь не для человека — а для семьи, производственной ячейки классового строя. При этом от любви остается только телесный контакт — никакого иного воздействия на человеческую субъективность не предполагается, дабы не конфликтовать с социальными установлениями, замаскированными под биологические законы. Пока человеческие чувства сводятся к физиологическому акту — капитализму ничто не угрожает.

Понятно, что общественное образование и воспитание новых поколений при таком подходе выглядит примитивной передачей накопленных за тысячелетия навыков и традиций, каждому по его породе. Будет это общение с учителем с глазу на глаз, онлайн-курсы или окучивание библиотек — роли не играет. Культурным примером становится и родственник, и профессиональный педагог, и дворовый авторитет, и бизнес-братан... Важно лишь одно: все это не для себя, не ради духовного роста и внутреннего удовлетворения, — а для придания "товарной формы", подгонки способов деятельности под навязанные извне стандарты. Хорошая вещь хороша и без нарядной упаковки — однако правильно упакованная вещь стоит дороже, и меньше риск нарваться на внезапную ревизию с крупными штрафами за некондицию. Человека продают, как вещь, — и стремятся побольше на нем наварить.

Как отдельные члены общества противостоят друг другу в качестве "рыночных партнеров" (то есть, конкурентов, жертв или врагов) — так и различные уровни субъекта разведены по разные стороны линии фронта. Коллектив, действующий как целое, рождается, образуется и воспитывается подобно единичной особи. Однако отношение разных людей к коллективу сильно различается: для рядовых членов это внешняя сила, в зависимости от обстоятельств выступающая то гарантией безопасности, то враждебной стихией; напротив, командиры стоят над коллективом, представляя не себя самого, а коллектив более высокого уровня (правление, класс, нация и т. д.). В некоторых случаях разные функции сочетаются в одном лице — но это внутреннее противоречие не снимает конфликта как такового, и часто перерастает в общественную неадекватность и психическую болезнь. Роль подавляет человека: ты начальник — я дурак; я начальник — ты дурак... Люди представляются органами большого организма — и это еще один источник и продукт эмпирионатурализма в философии.

Оказывается, несмотря на перемену оперения, корни проблем остаются, и наши старые изыскания не потеряли актуальности. Вопрос об истоках духовности и уровне ее полета так и не решен, и даже подступиться к решению в рамках официально разрешенных или демонстративно оппозиционных философий нет никакой возможности. Разумеется, мне придется несколько модернизировать исходные тексты и наполнить их понятными современнику аллюзиями, избавляясь от того, о чем старики предпочитают забыть, а нынешнее поколение и не знало никогда. По счастью, вряд ли потребуется блистать эрудицией и перекапывать горы свежих источников: имеющихся образчиков вполне достаточно, а желающие легко найдут аналогичные перекосы у других, в качестве самостоятельного упражнения. Так, конкретные иллюстрации в Капитале по большей части неубедительны в условиях намеренно переусложненной современной экономики — однако основные выводы остаются неизменными, они железно следуют из основополагающих принципов теории. Некоторые высказывания Маркса звучат так, будто жил он не в XIX, а в XXI веке и был свидетелем всему, что довелось пережить нам. Разумеется, это не повод лишний раз процитировать тысячи раз цитированное, засвидетельствовать почтение и выразить личную преданность. Мы идем своим путем; насколько это похоже на взгляды классиков (в определенный период их развития) или какие-то из ветвей традиционного марксизма — не наша забота.

Охватить тему во всем объеме никто бы не смог; такой задачи и не было никогда. Предполагается, что заинтересованный читатель не ограничится подшивкой в досье или усвоением пары логических трюков, а попробует найти свои грани единой схемы — как бы пробуя ее на прочность. При случае не грех и уточнить, и подправить.

С другой стороны, рассуждая о прошлом, мы думаем о будущем. Наличные формы воспроизводства плоти и духа субъекта деятельности наводят на мысли о том, как разумнее устроить общественную махину, сделать жизнь интереснее и светлей. В свете этого идеала есть смысл прикинуть, что из уже имеющегося ему в какой-то мере соответствует, и как это склеить в целостность нового типа, чтобы в условиях классовой экономики пробились ростки бесклассовой духовности, разумности. Никаких сомнений в том, что правящий класс постарается удушить поросль на корню; но подрезать крылья идее — мы ему не дадим. Самим фактом своего существования, своей способностью мечтать и любить, мы восстаем против бессмысленности буржуазного бытия — и своим примером утверждаем неизбежность его гибели. Да, пока гибнем мы, и многих из нас уже нет рядом. Но мы знаем, где их искать, и как с ними общаться — полноценно, по-человечески. Тела уходят — остается дух, который в совершенстве умеет перетекать из одной материи в другую, а какая-то материя найдется всегда!

Вот поэтому я и решился представить публике что-нибудь в этом духе, продолжить общее дело на свой лад. Пусть это пока отрывки из обрывков — для чьего-то одеяла сгодится и такой лоскуток, а шанс согревать других согреет и меня. Пусть вообще никто не прочтет — я честно сделал свое, и этого не отменить никаким декретом. Это факт движения нашей Вселенной — необходимый кирпичик в здании мира в целом. Где этому проявиться, в каких телах и душах, — мир разберется и без меня. А пока, как говорится, прошу любить и жаловать. Не меня — друг друга, дела и слова, вещи и тени вещей.