Для высокоразвитой культуры рождение живого существа ничем особо не примечательно — оно стоит в том же ряду, что и производство неживых вещей. Сами по себе эти организмы и вещи не умеют ровным счетом ничего — но если разумно их организовать, включить в уже существующую иерархию культурно опосредованных взаимодействий и ограничить чисто природные предрасположенности, — получится еще один индивидуальный субъект, с участием которого будут в дальнейшем возникать коллективные образования, субъекты более высоких уровней. Производство и воспроизводство разумных существ опирается на существующие возможности материального и духовного производства; однако ответственности за качество синтеза этих сфер деятельности никто с нас не снимает — и здесь важно оставаться в рамках разумного, видеть цель — и идти к цели. Взросление разумности

История цивилизации, классового общества, — лишь предыстория разума. В земных условиях путь всеобщего отчуждения и борьбы всех со всеми был исторически необходим: только таким способом удается поддерживать слабые искры будущего в непрестанном столкновении стихий, способных в любой момент уничтожить человечество — чтобы начать все заново. Неразумной материи лишний миллиард лет погоды не делает. Каким бы уродливым ни казалось наследие пройденных эпох — в нем предстоит разглядеть ростки универсального единства сознания и самосознания, движение к разуму.

Задача не из простых. На первый взгляд, все по отдельности, каждая мелочь старается обособиться в рыночную нишу, распихивая в стороны прочих претендентов на кусок финансового пирога и связанные с ним проценты благополучия. С повсеместным утверждением капитализма потребность в массовом воспроизводстве рабочей силы породила индустрию обучения и воспитания, со всеми ее коммерчески-идеологическими перекосами. Как и везде, строить новые поколения поручено профессионалам — которые, конечно же, лучше наивных одиночек справятся с делом, и на этот счет имеют сертификаты по всей форме, и соответствующие лицензии... Поскольку речь идет лишь о способности создавать прибавочную стоимость, приобщение к культуре сводится к соблюдению вековых традиций, понимаемых исключительно количественным образом: выгодно или не выгодно правящему классу. Количество выражается в имеющих хождение дензнаках — и это позволяет достичь высокой степени интеграции и унификации, ведет к выработке стандартов образования и норм культурного поведения — как в рамках отдельных общественных групп, так и на уровне человечества в целом. По сравнению с идейной пестротой предшествующих веков — безусловно шаг вперед, к универсальности разума (хотя бы и в форме грубейших извращений). Парадокс в том, что именно этот мощный объединительный толчок противопоставляет при капитализме личность обществу — и тем самым пробуждает индивидуальное самосознание, духовное неприятие навязанных рынком рамок и стремление к творчеству, самореализации. Что опять же, проявляется в извращенной форме как противоположность стадности и конкуренции: с одной стороны, быть как все, — но при этом претендовать на особую ценность и исключительность. Мы стремимся попасть туда, куда не пускают, — но не пустить никого в отвоеванное жизненное пространство. Соответственно, буржуазное образование не устраивает нас, с одной стороны, тем, как оно ограничивает наш выбор, — и столь же антипатично назойливо-технологичным вторжением в личностную сферу, навязыванием рыночных решений. В конце XX века, когда у обывателя не остается тайных надежд на гибель капитализма, и свобода превращается в нелепый миф, психическая неадекватность достигает глобальных масштабов, порождает пандемию аутизма, болезненной реакции на неизбежность общения. У богатых одни формы, у бедных другие... Мы не желаем быть общественными животными — но вместо борьбы с животностью боремся против общественности, и тем самым глубже загоняем себя в природность; мы против рынка — но не знаем ничего другого. Да, навязанная рыночной культурой публичность — не от разума: она объединяет не ради единства, а для размежевания с "чужими" объединениями. Но уход в себя — крайняя форма того же самого, разрушение личности, отказ от материального и духовного воспроизводства — от неограниченного расширения неорганического тела и от неограниченного роста духовности, от любви. Человеческое решение — осознанно изменить мир. Сделать осмысленным бытие.

Никакие вещи (или организмы) не становятся разумными сами собой. Это, в частности, означает, что развитие субъекта невозможно его собственными усилиями: никакая работа над собой не поможет, пока нет общекультурных предпосылок для восприятия этой деятельности как общественно полезного труда. Нет совершенства там, где некому осознать совершенство — сопоставить продукт строению культуры в целом. Каждый видит себя глазами другого и не замечает того, что другие не готовы заметить. Наш внутренний мир — отражение мира в целом, и любая идентичность возможна лишь поскольку в культуре действительно имеется соответствующая целостность, общественное единство. Другое дело — что заметить внешнее сложнее: для этого, как минимум, требуется сознательно его воспроизвести как продукт труда. Отсюда вывод: не слепо отказываться от чего бы то ни было — а разумно выбирать нужное и отсеивать враждебное разуму. Разумеется, речь о цивилизации, о классовой экономике; с уничтожением классов уйдет сама идея вражды.

Итак, воспроизводство субъекта как культурного явления требует объективного существования культурных пластов, соотносимых именно с этим воплощением субъективности. Пока мы не осознаем возможных направлений развития — они накладываются на природный материал как стихия; однако это уже не совсем природа, а ее рукотворная сторона, искусственность. В процессе материального и духовного производства, движение тел упорядочивается таким образом, который не мог бы сложиться вне человеческой деятельности; даже по видимости сходные явление существенно различаются: одно дело, если камень упал сам, — совсем другое, если его намеренно сбросили; в последнем случае, помимо собственно физического процесса, предполагается еще и общественный продукт, перестройка многообразных отношений между органическими и неорганическими телами. Первобытные люди осознавали это обстоятельство, пытаясь усмотреть за каждым вообще природным явлением какую-то искусственность, дело чьих-то рук. Это им обычно удавалось — поскольку восприятие природы есть особая деятельность, вписывание мира в сугубо человеческие реалии, навязывание ему человеческих черт; по сути дела, при виде чего угодно мы как бы прикидываем про себя, к чему бы это можно было приспособить, и как при случае это изготовить или добыть. Но если мы не строим себя сознательно — нас будет строить кто-то другой, в зависимости от его представлений о мире и практических потребностей. Этим другим в конечном итоге оказывается общество в целом — но в классовом обществе его представляет господствующий класс, действующий через уполномоченных им наставников и учителей.

Поскольку культура есть единство материального и духовного воспроизводства, в процессе окультуривания всегда присутствуют эти две стороны: как материальное производство — это обучение, свободное владение возможностями органического и неорганического тела, построение индивидуальности; как духовное производство — это воспитание, становление субъекта как личности. Только в единстве обучения и воспитания возможно полноценное культурное развитие. Однако в классовом обществе обучение сводится к отработке навыков, воспроизводству рабочей силы, — а воспитание превращено в простую дрессуру, подчинение навязанным извне правилам (формальным или неформальным, по закону или "по понятиям"). О сознательном выборе рода занятий и сознательной выработке нравственных устоев можно говорить лишь очень ограниченным образом; чаще, субъективность возникает неявно, как общественная необходимость, иногда вопреки канонам классового образования и вне рамок буржуазных приличий.

Полноценное образование универсально: его задача открыть доступ к каждой крупице культуры, снять любые внутренние и внешние ограничения. Речь не о том, чтоб овладеть опытом человечества в какой-то определенной отрасли или группе отраслей: требуется не просто политехническое обучение, а привычка расширять кругозор — и вкус к самостоятельному творчеству; не пассивное усвоение, а осмысленное встраивание материальной культуры в свое неорганическое тело, тем самым обеспечивая возможность духовного роста. Это не законченный (формально удостоверенный) акт, а способ развертывания деятельности, характер, основа личности. Такое обучение вполне можно было бы назвать воспитанием универсальности.

Точно так же, разумное воспитание направлено на выработку способности замечать одухотворенность культурных достижений, уйти от грубо утилитарного отношения к миру и каждую вещь воспринимать как совокупность общественных отношений. Из таких пропитанных духом тел образуются новые тела — способные стать носителями субъективности на всех уровнях, а значит, и предметами любви, способом развития собственной духовности каждого, его новой плотью. Так воспитание предстает универсальным обучением.

Стоит оторвать одно от другого — рушится единство субъекта, уходит разум. Стоит ограничить одну из сторон какими-то рамками — будет ограничена и другая: недостаток образования создает личностные проблемы, перекосы воспитания сказываются на организации труда. Знания сами по себе, а не как часть личности, — балласт, мусор, помеха. Абстрактные душевные порывы без идеи практического результата — бездуховность, бред, болезнь. Обучение и воспитание как стороны целого составляют то, что мы называем образованием — и в смысле возникновения единичности духа, и как особое качество, культурность.

Но каким образом достигается единство? В чем оно? Всесторонне развитый субъект должен стать неотъемлемой частью общества, необходимой для развертывания иерархии субъекта вообще и для развития всех остальных, на каждом уровне. То есть, с одной стороны, яркая индивидуальность полезна для общества как путь к универсальному воспроизводству мира в деятельности, — а в личном плане такой член общества неизбежно оказывается и предметом любви. Как единство индивидуальности и личности, человек представляет общество в целом, он в нем в той же мере, как и оно в нем; субъект и есть общество — в единичной форме, как социум. Поэтому внешним образом, в отношении к культуре в целом, образовательный процесс как единство обучения и воспитания становится социализацией.

Универсальным образом участвуя в деятельности, каждый вносит свой вклад в строительство культуры ("второй природы"). И тем самым получает возможность использовать результаты преобразований для собственного развития. Более того, такая "обратная связь" (внешняя рефлексия) есть механизм материального и духовного воспроизводства, и потому образование или воспитание невозможны в отрыве от практики культурного строительства, без реального воздействия человека на мир, все более и более сознательного. Широта такого воздействия напрямую связана с полнотой социализации.

В классовом обществе любые общественные отношения предстают отношениями частных лиц, субъектов рынка: одни (непосредственно или через цепочку посредников) влияют на других. Знания мы покупаем у "специалиста", владельца "авторских прав"; воспитание принимает форму указания свыше, "авторитетного наставления": родительского, школьного, производственного, блатного... В любом случае сфера участия человека в общественном труде формально суживается: плоть субъекта сведена к органическому телу, а как личность он знаком лишь своему ближайшему окружению. Соответственно урезаны все стороны образования, и в результате социализации возникает не полноценный (универсальный) субъект, не часть общества в целом, — а всего лишь участник каких-то групп, подобных сообществам животных: вместо индивидуальности — индивид; вместо личности — позиция в этологической иерархии. Разумеется, поскольку общество в целом развивает какие-то зачатки универсального отношения к миру и к себе, все это отражается в тех заготовках субъекта, которые мы называем людьми; правильнее было бы говорить, что людьми они являются лишь в той мере, в которой их деятельность содержит предпосылки разумности, — тогда как в остальном это лишь организмы или вещи.

Тем не менее, поскольку движение к разуму объективно необходимо и продолжается несмотря ни на что (не на этой планете — так после нее), имеет смысл сознательно искать и утверждать возможности подлинно человеческого обучения и воспитания — насколько это возможно в данных исторических рамках. Классовые различия не дают равных шансов — надо ясно понять это, и любыми способами добывать запретное, делать всеобщим достоянием, — подобно мифологическому Прометею; с другой стороны, следует по возможности направить всякую деятельность на слом классовой экономики — и строительство нового экономического порядка. Уважение к (творческому, созидательному) труду и бережное отношение к его плодам — залог духовного роста, воспитание чувства причастности к единому делу, собственного достоинства и свободы; другая сторона того же — стремление к свободе, к избавлению от рыночных пут, устранению любой эксплуатации и духовного порабощения.

В эпоху всеобщего разделения труда обучение и воспитание искусственно оторваны от участия в общем труде, превращены в особые отрасли производства, в рамках которого "специалисты" производят предписанный культурными стандартами продукт; воспитуемый при этом берется как объект, сырой материал, а потом и как пункт в отчетности или рекламе, — но не как полноправный участник, активно направляющий педагогический процесс и в чем-то воспитывающий своих учителей. Предполагается, что это лишь будущий строитель культуры, — и право стать культурным явлением предоставляется извне, а не изначально присутствует как неотъемлемое качество развивающегося духа. В какой-то мере это действительно так — однако наша задача как раз и состоит в том, чтобы преобразовать такую действительность и перейти к чему-то более гуманному. Да, нам придется использовать несовершенные и классово извращенные методы социализации; но мы обязаны помнить, что любые разновидности формального образования и воспитания — лишь временное явления, предварительные подступы к универсальному, единому процессу воспроизводства разума, — а поэтому при каждой возможности следует выращивать в формальных системах черты разумности, фактически разрушая их изнутри: надо выводить образование за рамки рыночных отношений, решительно отделять от "цеховых" интересов (семья, школа, высшее и специальное образование). Не просто готовить рабочую силу — а помогать развиться новому человеку; не продукт на заказ — а неожиданный шедевр.

Культура иерархична — и социализация предполагает включение в общественную жизнь на всех уровнях. Дано: набор органических и неорганических тел, плюс наличное строение культуры и перспективы ее развития. Требуется: превратить это все в субъекта деятельности, индивидуальность и личность. Решение: во-первых, поместить тела в окружение других тел культурно обусловленным образом, наложить на природные возможности совокупность связей так, чтобы направить их естественное (то есть, неразумное) поведение в определенное русло, координировать его с общекультурными процессами; во-вторых, выстроить отношение к этому новообразованию со стороны прочих членов общества таким образом, чтобы культурно опосредованное поведение продукта воспринималось как участие в деятельности, и можно было бы при необходимости делегировать ему часть полномочий от кого-то другого — разумеется, не отрицая собственного творчества.

Такой подход не ограничивает социализацию одним из уровней иерархии субъекта: сказанное одинаково относится и к единичному субъекту, и к любым коллективным формам — от влюбленной парочки до производственных бригад, массовых течений, классов, этнической общности, и т. д. — вплоть до человечества целиком. Все это тоже надо обучать и воспитывать. Стоит в одном месте пустить на самотек — поплывет и на других уровнях, и вместо разума на первый план выйдет биология, или физика. Группы рождаются так же, как члены групп, — надо привести группу в культурное состояние, превратить в активную целостность; это требует как особой телесной организации (взаимная "притирка" членов группы, ее "органов") — так и настройки общества на целостное восприятие коллектива, осознание его культурной роли.

Внутреннее единство, "органичность" группы, — непременное условие субъектности. Формальные группы (семья, учебный класс, команда, производственная единица) могут выступать как целое в отношении материального производства — но на этой основе далеко не всегда возможна духовная общность, и нет самостоятельной деятельности, требуется внешняя организующая сила. При каких-то условиях это общественное давление способно привести к действительному единству, к перерастанию коллективности в субъективность. Но в условиях классового общества неизбежно духовное уродство, когда субъект не представляет общество в целом, а противостоит ему: да, это тоже какой-то уровень духа — переход к самосознанию; но узко групповые (или индивидуальные) интересы не могут быть разумными, сознание и самосознание оторваны друг друга, и даже противоположны. Попытки высшего руководства насадить корпоративный дух, как правило, сводятся к формальности традиций и натянутой праздничности корпоративов; при первой возможности каждый постарается от обязаловки откосить — и это будет актом подлинной субъективности!

Долгое время органическое тело могло считаться минимальной единицей, "квантом" субъектности. Отсюда вековые предрассудки, обычай связывать индивидуальность и личность с физиологией, с индивидом определенного биологического вида. Общественные связи людей представлялись лишь продолжением этологической иерархии. Практическая потребность научила людей вмешиваться в работу организма, заменять части тела протезами, пересаживать органы, — или перестраивать координацию органов тела путем целенаправленной тренировки. В какой-то мере это ознаменовало переход к социализации не организма в целом, а его структурных и функциональных компонент. Идея зародилась очень давно: с первобытных времен люди придумывали сказочных чудовищ как фантастические комбинации разных тел, не всегда биологических. В художественной литературе эта тенденция получила образное выражение: голова профессора Доуэля, монстр Франкенштейна... Однако при капитализме, с превращением людей в придатки машин и винтики политического механизма, привязка человека к биологическому телу становится совершенно формальной; социализация предполагает прежде всего создание среды для жизни и деятельности, под воздействием которой органы тела (включая мозг) научатся работать в координации с расширяющем его неорганическим телом (совокупностью технологий), в соответствии с общественными установлениями. Важно не развертывание генетического кода, а условия этого развертывания — изначально оценивают не кусок мяса, а его общественное положение, происхождение, обеспеченность, доступ к материальным и духовным ресурсам. Различие между биологией и технологией во многом стирается — и мы начинаем воспринимать роботов как самостоятельно действующих лиц, выполнять их указания и спрашивать у них совета...

Классовое образование должно перерасти в единую иерархию включения каждого в процессы материального и духовного воспроизводства — независимо от телесной организации, возраста, индивидуальных и личных особенностей, — но учитывая и разумно используя все эти особенности. Разум — сторона деятельности; поэтому воспроизводство разума — не единовременный акт, и новый субъект никогда не возникает как готовый продукт, он всегда в процессе становления и каждое мгновение строит себя заново. Развитие форм социализации объективно идет в направлении размывания границ между искусственно разделенными областями культуры; формально это выражается ростом количества возможных специализаций — но после какого-то предела экономика просто не в состоянии поддерживать образовательные органы как самостоятельные учреждения, и сама идея специализации обессмысливается, и надо учиться и учить по-другому. Это приводит к переосмыслению воспитательной работы: ее уже невозможно ограничить производственными нуждами — а значит, утрачивается рыночная составляющая, и человек (или коллектив) развивается не под внешние требования, а по собственной инициативе, просто потому, что он считает это правильным на данный момент и в данных обстоятельствах. Если при капитализме свобода видится как возможность выбора любой профессии — в бесклассовом обществе профессию вообще не нужно выбирать: наоборот, производство подстраивается под индивидуальные предпочтения. Точно так же, усвоение культурных норм — не приспособление к общественным установлениям, а их активное преобразование, когда общество считает важным перестроить культурное окружение с учетом особенностей субъекта.

Разумеется, все это не делается благими пожеланиями. Методы социализации определены уровнем развития производительных сил. Непрерывное воспитание и образование возможны лишь на базе развитых производственных технологий — как ранее окультуривание биологических отправлений в условиях Земли стало возможным лишь при наличии достаточно развитого головного мозга у высших млекопитающих. Первоначально сознание может формироваться за счет "наложения" общественного отбора на собственно биологические механизмы эволюции. Однако сейчас насущным становится переход от этой социально насыщенной биологии к активному управлению собственным развитием — и надо не ждать созревания благоприятных условий, а использовать любую возможность подтолкнуть процесс к переходу на новый уровень, собрать "критическую массу" нерыночных идей. Философское осмысление — один из элементов этой работы.

Центральное противоречие капитализма — между общественным характером производства и частным присвоением — проявляется при социализации как противопоставление образования и воспитания друг другу: производственные нужды требуют общественного контроля за качеством учебных программ — тогда как воспитание считают частным ("семейным") делом, а на уровне общества в целом воспитание представлено лишь общественным мнением, культурной традицией, массовой пропагандой. Идеологические установки правящие круги не выпячивают на публику, стараются держать в тени; тем не менее, пропаганда пропитывает насквозь систему образования — вплоть до законодательного запрета оппозиционных ("радикальных") идей (в духе западногерманского Berufsverbot). Изначально догматический характер цивилизованности (подчинение социальным ожиданиям, а не ожидание социального творчества) ведет к усилению влияния духовенства: как рыночное обучение требует обязательной специализации, выбора профессии, — так и в деле воспитания массам оставляют лишь выбор религии (включая догматический атеизм), а не отказ от религиозности как таковой. Вместо работы над собой, выработки сознательных убеждений — достаточно принять на веру. Переусложненность и авторитарность системы общего и профессионального обучения служат той же цели: знания не добывают своим трудом, а всего лишь усваивают; умения не вырабатывают, а нарабатывают, тренируют. Так готовят идеального работника: технологическое совершенство и бездумное выполнение команд.

Свободный доступ к достижениям культуры означает прямое включение каждого в общество целиком: социализация не предполагает обязательного вхождения в какие-либо группы — хотя и не исключает такой возможности. Более того, в достаточно развитой культуре формальные группы вообще невозможны, и любое объединение возникает лишь на временной основе, в конкретных условиях, под общую задачу. Разумеется, временность не означает эфемерности: какие-то общественные образования могут существовать долго — если этого требуют объективные тенденции культурного развития. С другой стороны, устойчивость групп ничем не отличается от жизненного цикла любых индивидов: от рождения до смерти, — но и то, и другое поставлено под сознательный контроль, и не представляет собой ничего исключительного, поскольку индивидуальность (и личность) начинает складываться еще до рождения, и не исчезает с распадом тела.

Иерархическое развитие социализации следует общему правилу: первоначальный синкретизм дополняется всевозможными цепочками опосредований (анализ), которые предстоит согласовать друг с другом и сделать компонентами единого процесса (синтез). Первые шаги не различают обучения и воспитания: например, маленького ребенка приучают ходить в туалет — и это одновременно и обучение (приобретение навыков пользования), и воспитание (усвоение нормы культурного поведения, потребности с чистоте). В дальнейшем оказывается, что одно и то же действие может служить самым разным целям, и надо, с одной стороны, учиться выбирать, — но еще и вырабатывать активную жизненную позицию, систему сознательных предпочтений. Иерархия форм социализации начинает с синкретичного подражания тому, что ближе, — но потом оказывается, что есть разные примеры, и надо осознанно выбирать источники знания и духовные ориентиры. Первые признаки разума — восприятие собственного образования и воспитания как части единого культурного процесса, так что любые посредники — лишь представляют это целое: они не порождают, а передают. То есть, разумное существо ясно видит общественный характер любого труда, сознает всеобщность продукта — когда вопроса о его принадлежности (или о чьих-то правах) вообще не возникает, — и не надо ничего делить.

Свободный выбор путей социализации — это еще и персональная ответственность. Каждый вправе предложить обществу свое видение происходящего, по-своему интерпретировать полученные результаты. Есть те, кому такая манера объяснения ближе, доступнее, — и они могут считать автора своим учителем и наставником. Другим подойдут другие варианты. Однако в любом случае такое частное представление всеобщего продукта не может в полной мере передать идею всеобщности, и каждому предстоит критически осмыслить свой культурный багаж, увидеть его ограниченность — и попытаться заглянуть за горизонт. А значит, по-своему развернуть иерархию и поставить перед обществом новые задачи.

Непрерывность, безостановочность образования в ходе жизненного цикла по-своему иерархична: на каждом этапе на первый план выходят определенные формы, которые обязаны уступить место другим по мере роста собственной иерархичности субъекта. Классовое общество формально выделяет особые стадии развития, якобы свойственные человеку "по природе". Такое ограниченное представление прямо следует из преувеличенного внимания к особи, биологическому телу — которое, конечно же, движется по природным законам и по-разному ведет себя в разных возрастах и внешних условиях. Но если помнить о преобладании культурно приобретенных элементов, о неорганическом теле человека (или иного субъекта), — разделение этапов развития также оказывается преимущественно культурным явлением, артефактом. Ничего удивительного, что при капитализме наблюдается разительное неравенство способностей: происхождение настраивает органику еще до рождения, предопределяет естественные склонности, — но куда важнее изначальная доступность того, что немыслимо для представителей иных общественных слоев. Отношение к отпрыску "благородных" (или интеллигентных, или просто богатых) родителей заведомо иное, нежели к безнадежной нищете, — и лишь яркий талант (в благоприятных условиях) может вырваться из предписанной по породе колеи. Но точно так же и дети господствующих кругов неспособны развить в себе то, что изначально дано низшим сословиям, — и прежде всего это касается духовности, выработки собственно человеческого, разумного отношения к жизни и другим людям, стремления к исторически перспективным идеалам. Выдавливание бедных за пределы рынка ведет к развитию у них нерыночных взглядов; это объективная тенденция классовой экономики, которая в конечном итоге разрушает цивилизацию изнутри и ведет к изменению направления и методов социализации. Но разрушить прошлое — не значит построить будущее. Революции как волны: накатывают, и уходят, — но потом какой-нибудь "девятый вал" все же пробьет брешь в твердокаменности берегов и выведет человечество к разуму, к свободе.